брожу в стенах монастыря
Блок. Брожу в стенах монастыря. Прочтение
1. «Брожу в стенах монастыря…»
Брожу в стенах монастыря,
Безрадостный и темный инок.
Чуть брежжит бледная заря, —
Слежу мелькания снежинок.
Ах, ночь длинна, заря бледна
На нашем севере угрюмом.
У занесенного окна
Упорным предаются думам.
Один и тот же снег — белей
Нетронутой и вечной ризы.
И вечно бледный воск свечей,
И убеленные карнизы.
Мне странен холод здешних стен
И непонятна жизни бедность.
Меня пугает сонный плен
И братии мертвенная бледность.
Заря бледна и ночь долга,
Как ряд заутрень и обеден.
Ах, сам я бледен, как снега,
В упорной думе сердцем беден…
11 июня 1902 С. Шахматово
Дата и место написания… «Точно указано время и место писания под стихотворениями, которые я хочу подчеркнуть». Ранее практически все подчеркнутые стихотворения описывали прорывы мистики – теургии! – в реальность… А здесь. Описание сна? Или теперь его – как солдата, пойманного в самоволке – бросили на гауптвахту? Из роскоши подмосковной июньской ночи – в бесконечную зиму «на нашем севере угрюмом»? Из уюта шахматовской усадьбы в «стены монастыря»?
Были у тебя в твоей самоволке «травы зеленые», были:
» …святого забвения
Кругом недвижная тишь, —
Ты смотришь в тихом томлении,
Речной раздвинув камыш…»
42.Когда святого забвения (Май 1902)
…холод здешних стен
И непонятна жизни бедность.
…И братии мертвенная бледность.
В этом мире – на Севере «у разлива вод» зимой он уже бывал:
«Мы живем в старинной келье
У разлива вод.
Здесь весной кипит веселье,
И река поет.
18 февраля 1902»
Это мир, где он не один, это мир совместного служения, где каждый – опора всех. Мир, в котором:
«Нет меры нашему познанью…
И каждый раз, входя под своды,
Молясь и плача, знали мы:
Здесь пронесутся непогоды,
Снега улягутся зимы.
Февраль 1902»
Но зимой он видел здешнюю весну, а теперь, летом:
Чуть брежжит бледная заря, –
Слежу мелькания снежинок…
Один и тот же снег – белей
Нетронутой и вечной ризы…
вкратце о месте стихотворения в общем своде книги «Стихи о Прекрасной Даме».
Для Блока было важно подчеркнуть рабочий, реалистический характер книги («к моим же словам прошу отнестись как к словам, играющим служебную роль, как к Бедекеру [путеводитель], которым по необходимости пользуется путешественник»), поэтому вместо трёх разделов с мистическими названиями «Неподвижность», «Перекрёстки», «Ущерб» первого издания в канонической редакции их стало шесть, у которых вместо всякой философии теперь только указания на место и время действия.
Вот их краткая сводка:
V. С. Шахматово. Лето 1902 года. Лето зимних кошмаров, лето расплаты… Но в ответ на прямой призыв: «Приходи, Я тебя успокою», поэт настаивает на своём праве на «каменные дороги».
VI. С.-Петербург. Осень — 7 ноября 1902 года. Он выходит на Тропу миров – лиловых миров. Бродит по ней, отчаивается. Он, ставя на кон свою жизнь, прорывается к Храму, но, судя по всему, это – тёмный храм.
Данное стихотворение относится к первой сцене ПЯТОГО раздела. Всего сцен в нем – пять:
Сцена первая. Разномирье.
Сцена вторая. Иное новоселье
Сцена третья. Чужая свадьба
Сцена четвертая. Без лица и названья.
Сцена пятая. Двух голосов перекличка
Сегодня день рождения Александра Блока
Брожу в стенах монастыря,
Безрадостный и темный инок.
Чуть брежжит бледная заря,-
Слежу мелькания снежинок.
Ах, ночь длинна, заря бледна
На нашем севере угрюмом.
У занесенного окна
Упорным предаюся думам.
Мне странен холод здешних стен
И непонятна жизни бедность.
Меня пугает сонный плен
И братий мертвенная бледность.
Заря бледна и ночь долга,
Как ряд заутрень и обеден.
Ах, сам я бледен, как снега,
В упорной думе сердцем беден.
11 июня 1902, с. Шахматово
В ночи, когда уснет тревога,
И город скроется во мгле —
О, сколько музыки у бога,
Какие звуки на земле!
Что буря жизни, если розы
Твои цветут мне и горят!
Что человеческие слезы,
Когда румянится закат!
Прими, Владычица вселенной,
Сквозь кровь, сквозь муки, сквозь гроба —
Последней страсти кубок пенный
От недостойного раба!
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Проза.ру – порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Брожу в стенах монастыря
Александр Александрович Блок
Русская Муза Александра Блока[1]
Начало жизни Александра Блока (1880–1921) не предвещало того драматического напряжения, каким она будет исполнена в его зрелые годы. Поэт впоследствии писал в одной статье о «музыке старых русских семей», в этих словах звучала благодарная память об атмосфере дома, где рос он сам, о «светлом» деде с материнской стороны – Андрее Николаевиче Бекетове, знаменитом ботанике и либеральном ректоре Петербургского университета, как и вся семья, души не чаявшем во внуке. Бекетовы были неравнодушны к литературе, не только много читали, но и сами писали стихи и прозу или, во всяком случае, занимались переводами.
Одно из первых стихотворений, выученных мальчиком наизусть, – «Качка в бурю» Якова Полонского. Оно, может быть, привлекло его потому, что в некоторых строфах словно бы отразилась беспечальная обстановка его собственного детства:
Ребенком было весело декламировать выразительные строки о налетевшем шквале:
Взрослым же Блок оказался свидетелем огромных и грозных исторических бурь, которые то окрыляли его поэзию, то перехватывали ее дыхание.
Поначалу он писал лирические стихи, где было ощутимо влияние и Жуковского, и Полонского, и Фета, и Апухтина – поэтов, далеких от «злобы дня». Но летом 1901 года студентом Петербургского университета Блок познакомился с лирикой оригинального философа Владимира Соловьева и почувствовал в ней нечто близкое тому «волнению беспокойному и неопределенному», которое начинал испытывать сам. Близкий поэтам, которым подражал юноша, Соловьев, однако, резко отличался от них смутным, мистически окрашенным, но напряженным и грозным предчувствием каких-то близящихся мировых потрясений. «О Русь, забудь былую славу. Орел двуглавый сокрушен…» – пророчил он еще в «тихое» царствование Александра III, хотя причину гибели империи усматривал в грядущем нашествии азиатских племен.
Поэт-философ оказался предтечей русского символизма, верившего, что действительность, окружающая жизнь – это лишь некий покров, за которым скрывается что-то неизмеримо более значительное. «…Все видимое нами – только отблеск, только тени от незримого очами», – писал Соловьев. Реальные же события и явления трактовались как символы – знаки, сигналы, подаваемые о происходящем в ином, идеальном мире.
Под влиянием соловьевских стихов и теорий увлечение Блока дочерью знаменитого ученого, Любовью Дмитриевной Менделеевой, жившей по соседству с бекетовской подмосковной усадебкой Шахматово, принимает мистически-таинственный, экзальтированный характер. Сказочно преображается, мифологизируется и сама «статная девушка в розовом платье, с тяжелой золотой косой», какой она предстала перед поэтом, и вся окружающая среднерусская природа, ближний лес и холмы, за которыми располагалось менделеевское Боблово:
Восторженному влюбленному чудится, что девушка, знакомая с детских лет (и вскоре, в 1903 году, ставшая его женой), таинственно связана с воспетой Соловьевым Вечной Женственностью, Софией, Мировой Душой, грядущей в мир, чтобы чудесно преобразить его. Встречи с возлюбленной, томительное их ожидание, размолвки и примирения истолковываются мистически и приобретают неожиданные очертания, остро драматизируясь и полнясь глухой тревогой, порождаемой разнообразными соприкосновениями с действительностью.
Блок, как сказано в его стихах этой поры, «жизнью шумящей нестройно взволнован». Тут и смутно ощущаемый разлад в мирном прежде бекетовском семействе, и напряженные, трудные отношения с отцом – профессором Варшавского университета А. Л. Блоком, талантливым ученым, но крайне неуравновешенным человеком. А главное, как ни сторонится юный поэт политики, бурных студенческих сходок, как ни далека от него крестьянская жизнь и порой возникающие где-то в ближних селах волнения, как ни высокомерен тон его стихов о том, что «кругом о злате и о хлебе народы шумные кричат», – «шум» этот все же в какой-то мере влияет на рисующиеся Блоку картины конца света и истории, приближения Страшного Суда.
В более позднем блоковском стихотворении на образ Мадонны, создаваемый в келье иконописца, ложатся «огнекрасные» отсветы близящейся грозы. Нечто похожее происходит и в первой книге поэта «Стихи о Прекрасной Даме», где тоже «весь горизонт в огне» и образ героини претерпевает самые разные метаморфозы, то озаряясь нездешним светом, то настораживая и пугая:
Конкретная портретная черточка, делавшая в других стихах образ возлюбленной особенно пленительным («Молодая, с золотой косою, с ясной, открытой душою…»), тут оборачивается тревожным видением, чувственным соблазном, который грозит и душевным мраком, «темным сном», и чередой катастрофических событий.
Говоря о естественности сближения автора «Стихов о Прекрасной Даме» с так называемыми молодыми символистами (в отличие от старших – К. Бальмонта, В. Брюсова, 3. Гиппиус, В. Иванова, Д. Мережковского, Ф. Сологуба), Борис Пастернак писал, что в ту пору, на рубеже XIX и XX веков, «символистом была действительность, которая вся была в переходах и брожении; вся что-то скорее значила, нежели составляла, и скорее служила симптомом и знамением, нежели удовлетворяла». И сам Блок уже на исходе жизни утверждал, что символисты «оказались по преимуществу носителями духа времени».
Однако в отличие от других «молодых» – Андрея Белого (Бориса Николаевича Бугаева) и Сергея Соловьева (племянника поэта-философа) – Блок был меньше связан умозрительными построениями В. Соловьева. Перечитывая «Стихи о Прекрасной Даме», Пастернак отмечал в них «сильное проникновение жизни в схему». Уже в стихах 1901 года «Брожу в стенах монастыря…» говорилось:
В то время как блоковская книга была воспринята как одно из программных произведений символизма, сам автор начинал, по его собственным словам, искать «на другом берегу» и временами даже резко, вызывающе отмежевывался от «братий». «Монастырские» нравы символистского круга, имитация религиозной экзальтации, ложная многозначительность (или, по блоковскому выражению, «истерическое захлебывание „глубинами“, которые быстро мелеют, и литературное подмигивание») были едко осмеяны поэтом в нашумевшей пьесе «Балаганчик».
В 1910–1911 гг. Блок подготовил собрание своих стихотворений в трех книгах, вскоре выпущенное символистским издательством «Мусагет» (М., 1911–1912). В кратком предисловии поэт подчеркивал особый характер этого трехтомника: «…каждое стихотворение необходимо для образования главы; из нескольких глав составляется книга; каждая книга есть часть трилогии; всю трилогию я могу назвать „романом в стихах“: она посвящена одному кругу чувств и мыслей, которому я был предан в течение первых двенадцати лет сознательной жизни». В письме к Андрею Белому (6 июня 1911 г.) Блок пояснял, что в этом издании отражен пройденный им драматический путь: «…все стихи вместе– „трилогия вочеловечения“ (от мгновения слишком яркого света – через необходимый болотистый лес – к отчаянию, проклятиям, „возмездию“ и… – к рождению человека „общественного“, художника, мужественно глядящего в лицо миру…)».
Брожу в стенах монастыря
Александр Александрович Блок
Русская Муза Александра Блока[1]
Начало жизни Александра Блока (1880–1921) не предвещало того драматического напряжения, каким она будет исполнена в его зрелые годы. Поэт впоследствии писал в одной статье о «музыке старых русских семей», в этих словах звучала благодарная память об атмосфере дома, где рос он сам, о «светлом» деде с материнской стороны – Андрее Николаевиче Бекетове, знаменитом ботанике и либеральном ректоре Петербургского университета, как и вся семья, души не чаявшем во внуке. Бекетовы были неравнодушны к литературе, не только много читали, но и сами писали стихи и прозу или, во всяком случае, занимались переводами.
Одно из первых стихотворений, выученных мальчиком наизусть, – «Качка в бурю» Якова Полонского. Оно, может быть, привлекло его потому, что в некоторых строфах словно бы отразилась беспечальная обстановка его собственного детства:
Ребенком было весело декламировать выразительные строки о налетевшем шквале:
Взрослым же Блок оказался свидетелем огромных и грозных исторических бурь, которые то окрыляли его поэзию, то перехватывали ее дыхание.
Поначалу он писал лирические стихи, где было ощутимо влияние и Жуковского, и Полонского, и Фета, и Апухтина – поэтов, далеких от «злобы дня». Но летом 1901 года студентом Петербургского университета Блок познакомился с лирикой оригинального философа Владимира Соловьева и почувствовал в ней нечто близкое тому «волнению беспокойному и неопределенному», которое начинал испытывать сам. Близкий поэтам, которым подражал юноша, Соловьев, однако, резко отличался от них смутным, мистически окрашенным, но напряженным и грозным предчувствием каких-то близящихся мировых потрясений. «О Русь, забудь былую славу. Орел двуглавый сокрушен…» – пророчил он еще в «тихое» царствование Александра III, хотя причину гибели империи усматривал в грядущем нашествии азиатских племен.
Поэт-философ оказался предтечей русского символизма, верившего, что действительность, окружающая жизнь – это лишь некий покров, за которым скрывается что-то неизмеримо более значительное. «…Все видимое нами – только отблеск, только тени от незримого очами», – писал Соловьев. Реальные же события и явления трактовались как символы – знаки, сигналы, подаваемые о происходящем в ином, идеальном мире.
Под влиянием соловьевских стихов и теорий увлечение Блока дочерью знаменитого ученого, Любовью Дмитриевной Менделеевой, жившей по соседству с бекетовской подмосковной усадебкой Шахматово, принимает мистически-таинственный, экзальтированный характер. Сказочно преображается, мифологизируется и сама «статная девушка в розовом платье, с тяжелой золотой косой», какой она предстала перед поэтом, и вся окружающая среднерусская природа, ближний лес и холмы, за которыми располагалось менделеевское Боблово:
Восторженному влюбленному чудится, что девушка, знакомая с детских лет (и вскоре, в 1903 году, ставшая его женой), таинственно связана с воспетой Соловьевым Вечной Женственностью, Софией, Мировой Душой, грядущей в мир, чтобы чудесно преобразить его. Встречи с возлюбленной, томительное их ожидание, размолвки и примирения истолковываются мистически и приобретают неожиданные очертания, остро драматизируясь и полнясь глухой тревогой, порождаемой разнообразными соприкосновениями с действительностью.
Блок, как сказано в его стихах этой поры, «жизнью шумящей нестройно взволнован». Тут и смутно ощущаемый разлад в мирном прежде бекетовском семействе, и напряженные, трудные отношения с отцом – профессором Варшавского университета А. Л. Блоком, талантливым ученым, но крайне неуравновешенным человеком. А главное, как ни сторонится юный поэт политики, бурных студенческих сходок, как ни далека от него крестьянская жизнь и порой возникающие где-то в ближних селах волнения, как ни высокомерен тон его стихов о том, что «кругом о злате и о хлебе народы шумные кричат», – «шум» этот все же в какой-то мере влияет на рисующиеся Блоку картины конца света и истории, приближения Страшного Суда.
В более позднем блоковском стихотворении на образ Мадонны, создаваемый в келье иконописца, ложатся «огнекрасные» отсветы близящейся грозы. Нечто похожее происходит и в первой книге поэта «Стихи о Прекрасной Даме», где тоже «весь горизонт в огне» и образ героини претерпевает самые разные метаморфозы, то озаряясь нездешним светом, то настораживая и пугая:
Конкретная портретная черточка, делавшая в других стихах образ возлюбленной особенно пленительным («Молодая, с золотой косою, с ясной, открытой душою…»), тут оборачивается тревожным видением, чувственным соблазном, который грозит и душевным мраком, «темным сном», и чередой катастрофических событий.
Говоря о естественности сближения автора «Стихов о Прекрасной Даме» с так называемыми молодыми символистами (в отличие от старших – К. Бальмонта, В. Брюсова, 3. Гиппиус, В. Иванова, Д. Мережковского, Ф. Сологуба), Борис Пастернак писал, что в ту пору, на рубеже XIX и XX веков, «символистом была действительность, которая вся была в переходах и брожении; вся что-то скорее значила, нежели составляла, и скорее служила симптомом и знамением, нежели удовлетворяла». И сам Блок уже на исходе жизни утверждал, что символисты «оказались по преимуществу носителями духа времени».
Однако в отличие от других «молодых» – Андрея Белого (Бориса Николаевича Бугаева) и Сергея Соловьева (племянника поэта-философа) – Блок был меньше связан умозрительными построениями В. Соловьева. Перечитывая «Стихи о Прекрасной Даме», Пастернак отмечал в них «сильное проникновение жизни в схему». Уже в стихах 1901 года «Брожу в стенах монастыря…» говорилось:
В то время как блоковская книга была воспринята как одно из программных произведений символизма, сам автор начинал, по его собственным словам, искать «на другом берегу» и временами даже резко, вызывающе отмежевывался от «братий». «Монастырские» нравы символистского круга, имитация религиозной экзальтации, ложная многозначительность (или, по блоковскому выражению, «истерическое захлебывание „глубинами“, которые быстро мелеют, и литературное подмигивание») были едко осмеяны поэтом в нашумевшей пьесе «Балаганчик».
В 1910–1911 гг. Блок подготовил собрание своих стихотворений в трех книгах, вскоре выпущенное символистским издательством «Мусагет» (М., 1911–1912). В кратком предисловии поэт подчеркивал особый характер этого трехтомника: «…каждое стихотворение необходимо для образования главы; из нескольких глав составляется книга; каждая книга есть часть трилогии; всю трилогию я могу назвать „романом в стихах“: она посвящена одному кругу чувств и мыслей, которому я был предан в течение первых двенадцати лет сознательной жизни». В письме к Андрею Белому (6 июня 1911 г.) Блок пояснял, что в этом издании отражен пройденный им драматический путь: «…все стихи вместе– „трилогия вочеловечения“ (от мгновения слишком яркого света – через необходимый болотистый лес – к отчаянию, проклятиям, „возмездию“ и… – к рождению человека „общественного“, художника, мужественно глядящего в лицо миру…)».
Бородинское поле