апостол павел в ареопаге
О речи св. ап. Павла в афинском Ареопаге (XVII, 22–31)
Речь апостола Павла, сказанная в Афинах, отличается не только от речи его, сказанной в Антиохии Писидийской, но и от речей всех других апостолов. В ней мы можем видеть пример того, как апостол, умевший всем быть вся, беседовал с образованными язычниками. Особенный характер афинской речи зависел от особенностей тамошних слушателей апостола. Этими слушателями были здесь любознательные и образованные греки, между которыми немало было философов стоического и эпикурейского направления, и перед ними апостол искусно поставил предмет той проповеди, которая была делом его жизни.
Повод к речи дали апостолу сами афиняне. Апостол Павел, проповедуя Христа, являлся в собрания и синагоги и здесь рассуждал и вступал в споры с иудеями и прозелитами, являлся и на городской площади, на которой постоянно сновал народ, беседовал о новостях и рассуждал о разных предметах, и подле которой было сборное место философов, и не опускал случая сообщать свое новое учение о спасении, принимая участие в беседах, спорах и рассуждениях. Новая проповедь Павла заинтересовала любопытных афинян, и с торжища они позвали его на возвышенность, где имел собрание ареопаг афинский, чтобы здесь, в присутствии многих, он подробнее изложил свое учение, показавшееся им новым и интересным. И вот последовала речь, записанная в XVII главе Деяний апостольских (22–31), в ответ на вызов со стороны афинян, может быть, давно желанный апостолом.
Мы не скажем, чтобы в афинской речи апостол Павел выразил новое какое-либо учение, не находящееся в других речах. Сущность ее содержания, та цель, к которой он все направляет, – та же проповедь о Христе и спасении, дарованном через Него людям, какую он проносил по всем пределам греко-римской империи. Но исходная точка, от которой он ведет свои изъяснения, те пути, какими он идет к своей цели, – здесь совершенно не те, какие вы видите в других речах, как апостола Павла, так и других апостолов. Там книга откровения, показывающая те воспитательные средства, какими Бог приготовлял Израиль к принятию спасения, и содержащая пророчества о Мессии, служила главным источником при доказательствах истинности проповеди о Христе и давала проповеднику те пособия, при посредстве которых он старался и надеялся довести до сознания слушателей слово о новозаветном спасении. Здесь вместо этого служат другие книги: природа и история, разум и совесть, вообще те естественные средства, какими Провидение вело к богопознанию многочисленный языческий род. Апостол, с особенной силой и рельефностью выставивший учение об универсальном, или вселенском значении христианства, не исключает язычников из тех пределов, на которые простиралось воспитательное действие Промыслителя, и жизнь их подчиняет планам божественного домостроительства о спасении человечества. И здесь было приготовление ко Христу посредством пробуждения чувства потребности спасения, хотя это приготовление шло не теми путями, какими веден был к оному народ израильский. В послании к Римлянам апостол прямо выражает ту мысль, что язычникам даны были средства богопознания и спасения, и если они не воспользовались ими к своему благу, то подлежат за это праведному гневу Божию ( Рим. 1, 18–24 ). Эти средства, по планам домостроительства Божия долженствовшие вести язычников к царству Божию, выставляются на вид и в речи апостола, сказанной в Афинах, и указанием на них – указанием на факты, близкие религиозному сознанию язычника, – апостол хочет приготовить почву для веры во Христа и спасение через Него.
Как ни искусна по своему составу речь апостола, сказанная в афинском ареопаге, она не произвела, однако же, на слушателей того действия, какого можно было ожидать от нее. Деяния апостольские, выражая впечатление, произведенное этой речью, замечают, что только немногие пристали к апостолу и уверовали в его Учение, а большинство с недоверием и глумлением отнеслось к его Слову, особенно когда он начал говорить о воскресении мертвых.
Его слушали, когда он изъяснял общие истины, доступные религиозному чувству каждого; а лишь только начал он вводить своих слушателей в христианское учение об искуплении, оправдании и суде, слушатели тотчас же изменили свое внимательное отношение к новому учителю, и он, как видно, преждевременно должен был закончить речь свою ( Деян. XVII, 32–34 ). Апостол сам недоволен был тем результатом, каким закончились его ученые беседы с греческими философами и образованными жителями Афин, и потому, по прибытии из Афин в Коринф, решился проповедовать одного Иисуса Христа и Сего распята, оставя все препретельные слова человеческой мудрости, что для образованных эллинов казалось безумием ( 1Кор. 1, 17; 22–25; II, 1–5 ). (Руков. для с. п. 1874 г. № 46, стр. 337).
Речь апостола Павла на Ареопаге
Апостол Павел почитается как основатель и покровитель Элладской Православной Церкви.
Каждый год накануне праздника первоверховных апостолов Петра и Павла на Ареопаге (холм, находящийся на северо-западе от Акрополя) в Афинах совершается праздничная Великая вечерня, так как именно с этого места в 51 г. прозвучала знаменитая речь апостола Павла:
Афиняне! по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано «неведомому Богу». Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам. Бог, сотворивший мир и всё, что в нем, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду, Сам дая всему жизнь и дыхание и всё. От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: «мы Его и род». Итак мы, будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого. Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться, ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых. (Деян. 17, 22-31)
Великая вечерня на Акрополе. Афины
Вечером накануне праздника в 19.00 каждый год на священной скале Ареопага древних Афин Великую вечерню по традиции возглавляет Архиепископ Афинский и всей Греции, которому сослужат члены Синода Элладской Православной Церкви, митрополиты, другие иерархи и духовенство в присутствии монашествующих и мирян. Утром Божественную литургию совершают в церкви св. Павла, после которой произносят проповедь о миссионерской деятельности св. апостола Павла.
Апостол павел в ареопаге
Проповеди и послания апостола Павла безупречно риторически выстроены, хотя в них и есть, по словам апостола Петра, «нечто неудобовразумительное» (2 Петра, 3:16). Последнее неизбежно, когда речь идет о мировых проблемах бытия, блага, спасения, над разрешением которых билась вся предшествующая философия. Тем не менее, апостол Павел стремится передать язычникам Божественное Откровение не только адекватно, но и убедительно, понятно, красиво. Он говорит с людьми на им доступном языке.
В этом отношении представляет огромный интерес его речь в Афинах, тогдашнем центре образованности и философии, о чем нам повествуют «Деяния святых апостолов» (Деян., 17:16-34). Это выступление являет собой прекрасный пример проповеди языческому миру с его скептицизмом и снобизмом.
Итак, апостол Павел начал свою речь не с обличения «нечестивых идолослужителей», не с филиппик в адрес «богоборцев и беззаконников» и даже не с благовестия истинного Бога. Он начал с похвалы афинянам за набожность и предложил сделать их богопочитание неанонимным. Он проповедывал не новое, разрушающее старое, а новое, преображающее старое ( «Сего-то, Которого вы, не зная, чтите. » ), осмысляющее мир на другом уровне.
Далее апостол Павел рассказывает афинянам, изощренным в спорах о космологии и первоединстве, нечто близкое их уму:
Настоящая проповедь языческому миру всегда лежит в поле напряжения между двумя полюсами: максимальной доходчивостью и бескомпромиссным свидетельством; опорой на признанные слушателями авторитеты и возведением к принципиально новому пониманию вещей; похвалой слушателям и ненавязчивым обличением их нравов. И в этом случае, как и в любом искусстве, отличие таланта от бездарности измеряется миллиметрами.
13 июля 2011 г.
Апостол Павел в Ареопаге
Жаркий полдень в Афинах. Печет нещадное солнце. Но очень хочется увидеть знаменитый Парфенон – его величественные развалины на обложке учебника истории помнишь с детства. Нам трудно понять, как можно было жить при такой жаре, и не только жить, но и размышлять, спорить, философствовать. Ведь Афины были городом философов. И именно к этим искушенным мудрецам когда-то пришел странный человек из Средиземноморья, чтобы рассеять их печаль и помочь им главную проблему человечества.
Платон и Аристотель ходили по этим улицам, на афинской Агоре странный мудрец Сократ учил верить в Единого Бога, Которого не называл по имени. За это и поплатился, испив чашу с ядом: стремление к мудрости у жителей Афин причудливо сочеталось с дикими суевериями и неистовым идолопоклонством.
Вот как характеризует античный психолог Феофраст типичного суеверного афинянина: «В праздник Кружек он вымоет руки, окропит себя со всех сторон священной водой и ходит целый день с лавровым листом во рту. Перебежит ему путь хорек — он прирастет к месту, пока не пройдет кто-либо другой или пока он сам не бросит через дорогу трех камней. Проходя мимо стоящих на перекрестке изваяний богов, он возливает на них масло из своего сосуда, опускается на колени и лишь после этого благоговейно удаляется. Прогрызет у него мышь добрый мешок — он отправляется к прорицателю с вопросом, как ему быть. Посоветует тот починить мешок, он его послушается, а вернется домой — принесет умилостивительную жертву. Он не сядет на могилу, не приблизится к трупу или роженице. «Как бы не оскверниться», — думает он. Привидится ему сон, он побывает у толкователя снов, у предсказателя, у птицегадателя, чтобы получить совет, какому богу или богине вознести молитвы. Если он увидит в толпе человека с чесночным венком, он омоет голову и пригласит жриц произвести очищение морским луком и кровью щенка, приметит сумасшедшего или припадочного — начнет плевать себе на грудь».
Как это ни удивительно, но именно в этом окружении странные чудаки говорили о Едином Боге, но говорили для избранных интеллектуалов, тех, кто мог это понять: «Отца и Творца всего найти трудно, а найдя, невозможно сказать о Нем». Клуб афинских интеллектуалов располагался тут же у Парфенона и назывался Ареопаг («Холм Ареса»). Когда-то на Ареопаге собирался совет старейшин, которые вершили суд. В I в. по Р.Х. у старейшин Ареопага еще сохранялась какая-то власть, но чаще всего там собирались теперь порассуждать о высоких материях. Время платоновской и перипатетической философии ушло: теперь тут собирались стоики, верившие в бога-судьбу, и безбожники-эпикурейцы. Собирались, видимо, для того, чтобы в очередной раз устроить интеллектуальный спор, подобный тому, какой и сейчас ведут эволюционисты-креационисты, только теперь они делают это в интернете на многочисленных форумах.
И вот, я гляжу с раскаленного летним солнцем Парфенона вниз и вижу большую каменную скалу внизу, и сердце моё сжалось: неужели это он? Потихоньку отделяюсь от своей экскурсионной группы, спускаюсь по Пропилеям, и вот я у цели. На холм ведет лестница явно не античных времен. Поднимаюсь — и чуть не падаю. Неровная скала до блеска отполирована, только небольшая часть древней ровной плиты осталась от того помоста, на который когда-то взошел бодрыми пружинистыми шагами странный человек из беспокойного племени в Средиземноморье, того племени, что не просто размышляло о Едином Боге, но вера в Которого составляла самое существо их жизни.
Собравшиеся там стоические и эпикурейские философы считали себя умнейшими людьми своего времени. Шутка ли, завоеватели Греции римляне сами оказались завоеванными их мудростью. Бородатых греков в плащах философов охотно нанимали в учителя своим отпрыскам знатнейшие патриции Рима, говорить и писать по-гречески было так же модно, как сейчас говорить по-английски. Стоиками были Сенека и Марк Аврелий. Тит Лукреций Кар переложил латинским стихом размышления своего учителя Эпикура. Трудно, наверное, свести вместе для спора более противоположные мировоззрения. Стоики учили о том, что миром правит Огненный Разум (Логос), да и весь мир есть как бы остывший Разум, когда Разум вновь разгорится — весь мир погибнет в огне, чтобы потом вновь появиться в новом цикле остывания. Эпикурейцы же считали, что весь мир покоится в лоне Бессмысленности: мириады мельчайших атомов закручивает Вселенский Вихрь и, сталкиваясь между собою, атомы образуют причудливый порядок, подобно тому как мельчайшие льдинки слепляются в красивые снежинки и падают на землю. Так и мир, подобно грандиозному снегопаду, летит и тает, вновь и вновь создавая случайные фигуры: порядок из хаоса.
«Мы продолжаем ареопагический спор до настоящего времени: Вселенский Разум или Хаос правит мирозданием?»
Стоики и эпикурейцы, собравшиеся в Ареопаге, в античном мире олицетворяли печаль Экклезисаста:«участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все – суета!» (Еккл.3:19).
По сути, греческие мудрецы смирялись со смертью и предлагали найти в философии утешение перед неизбежным ее торжеством.
И вот, пружинистым шагом по ступенькам ареопага поднимается человек, готовый рассеять эту неизбывную печать бытия. Он начинает с понятных этим искушенным мудрецам слов:
«Бог, сотворивший мир и все, что в нем, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих, [как бы] имеющий в чем-либо нужду, Сам дая всему жизнь и дыхание и все. От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: «мы Его и род». Итак мы, будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого» (Деян.17:24-29).
Собравшиеся вокруг философы согласно кивают. И в «неведомого Бога» они готовы поверить. Но как поверить в весть, которая молнией ворвалась под своды ареопага? «Христос воскрес», а значит, все люди воскреснут для Вечной Жизни с Богом: «Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться, ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых» (Деян.17:30-31). Какое странное слово для мудрости века сего: «Услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время».
Так мудрость человеческая отвернулась от премудрости Божией.
Давно разрушены стены и крыша Ареопага, стерлись плиты, на которых античные мудрецы старались решить главную загадку бытия.
Я поднял глаза от маленького кусочка последней плиты, на которой стояли философы и слушали Апостола Павла. Передо мной возвышался Крест Христов как вечный символ победы жизни над смертью, как безмолвный победный ответ мудрецам и совопросникам века сего (1Кор.1:20). На голубом небе сияло яркое солнце.
Апостол Павел в Афинах и речь его в Ареопаге (17:15-34)
В ожидании Силы и Тимофея в Афинах Павел возмутился духом, точнее: возмущался дух его в нем при виде города этого, полного идолов. Афины были центром греческого чувственного культа, искусств и богатства, а потому и были полны храмами, алтарями и статуями в честь многочисленных божеств. Высокое развитие архитектуры и ваяния придавало всем этим постройкам и изображениям изящество и пленительность. Это всегда восхищает людей, которые ценят лишь внешнюю земную красоту и изящество. Но статуи языческих богов и богинь высшей степени возмущало Апостола, который видел в этом омрачение и развращение человеческой природы.
По обычаю, он начал свою проповедь в синагоге, а кроме того ежедневно вступал в разговоры и споры с людьми, которых встречал стоящими на площади или прогуливающихся под ближайшими крытыми галереями. Среди этих личностей находились также философы — люди, привыкшие к обсуждению умозрительных предметов и любившие вести споры. Дееписатель указывает преимущественно на эпикурейцев и стоиков потому, что эти две философские школы имели наибольшее число последователей, так как доктрины их были более понятны и доступны широким массам, чем доктрины других философских школ. Кроме того, именно эпикурейцы и стоики вступили в спор с Павлом, надо полагать, потому, что эти философские системы были особенно резко противоположны христианству: основным началом эпикурейства был грубый материализм и нигилизм, в основе же стоицизма лежала самозамкнутая гордость. Суждение, какое вынесли они от бесед с Павлом, было двоякое: одни, вероятно, эпикурейцы, считали истины, проповедуемые Павлом, пустословием, а другие, по-видимому, стоики, заинтересовывались тем, что этот иностранец проповедует о чужих, незнакомых им божествах, так как Павел проповедовал об Иисусе Христе и о воскресении (по-греч. Анастасии), которое они, по мнению святого Иоанна Златоуста, понимали, как особое божество. Эти, по крайней мере, не отворачились от проповедника с пренебрежением и желали его слушать, хотя и находили его речи странными. Они привели его, не насильственно, а в смысле «пригласили», в Ареопаг — место, близ Акрополя, где происходили заседания Верховного Совета греческой республики для обсуждения дел государственных, общественных и судебных. Совет этот, состоявший из лучших и образованнейших людей, сохранил отчасти свое значение и при подчинении Греции Риму. Место это находилось на Марсовом холме, примыкавшем к большой площади, к северу от западной оконечности Акрополя. Павла привели сюда не для того, чтобы судить, а для того, чтобы он перед лицом знаменитейших представителей греческой науки и образованности, в присутствии многого народа, могущего слушать его с площади, изложил свое новое учение.
Став среди Ареопага, святой Павел произнес речь, которая представляет собой великий образец и его апостольской мудрости, и его красноречия, и применения его всегдашнего правила — быть для язычников как бы язычником, чтобы и язычников приобрести для Евангелия (1 Кор. 9:19-22) [1].
Перед взором его был Акрополь с полной коллекцией знаменитейших произведений искусства, внизу великолепный храм Тезея, вокруг множество храмов, алтарей и статуй разнообразных богов, и все это было сделано искусством лучших художников. Это Павел и использовал для вступительных слов своей речи. Он похвалил Афинян за их набожность. Важно отметить, что при этом Павел употребил такое слово, которое по-гречески обозначает одинаково: и «благочестие» и «суеверие» в смысле страха пред почитаемыми предметами. Не оскорбляя слуха своих слушателей и вместе с тем не жертвуя истиной, Павел мудро выбирает это слово, которое характеризует благочестие афинян, как языческое суеверие.
Сами светские писатели греков свидетельствуют, что в Афинах действительно были жертвенники с надписью:»неведомому богу«. Объясняется это тем, что многобожие никогда не может быть уверено, что оно почитает всех богов: страх, чтобы какие-то неизвестные, а потому и не почитаемые, боги могут прогневаться за непочитание, побудил воздвигнуть жертвенники этим неизвестным богам, чтобы и их умилостивить. Но несомненно, что в этом поклонении «неведомому Богу» высказывалось и бессознательное стремление многобожия к истине, сознание его несостоятельности и искание единого истинного Бога. Об этой-то истине, только смутно сознаваемой, Павел и считает необходимым дать полное познание: «Сего то Бога, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам».
В своей проповеди святой Павел излагает затем следующие мысли:
Еще не успел Апостол даже назвать Имя Иисуса Христа, как одни из слушателей, услышав о воскресении мертвых, стали насмехаться над ним, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время. Насмехались, очевидно, эпикурейцы, философия которых особенно решительно отвергала идею воскресения мертвых. Другие отнеслись более вежливо, но, если бы у них было искреннее желание действительно послушать Апостола «в другое время», то он остался бы в Афинах, а между тем, как мы видим, он очень скоро оставил Афины. Принужденный прервать неоконченную речь «Павел вышел из среды их», то есть из Ареопага.
Но все же и тут мудрая речь Апостола принесла плоды: уверовали «некоторые», а между ними Дионисий Ареопагит, т.е. член Ареопага, и Дамарь, по преданию, жена Дионисия. Дионисий, как свидетельствует предание, стал преданнейшим учеником святого Апостола Павла, поставлен был епископом афинским, проповедовал Евангелие в Галлии и мученически скончался в Париже. Память его Церковь празднует 3 (16 н. ст. ) октября. Не обильным плодом кончилась мудрая речь Павла в Ареопаге, среди представителей цивилизации образованнейшего города: так мир своею мудростью не узнал Бога в премудрости Божьей (1 Кор. 1:21) [2].