Библейские основы иконопочитания по Ветхому Завету
Отношение Церкви к Ветхозаветному запрету на изображения с особой ясностью выражены Иоанном Дамаскиным (о. 675-754), видным византийским богословом. В своих «Трех словах. « он раскрывает смысл Ветхозаветного запрета и на сопоставления Ветхозаветных и евангельских текстов показывает, что христологический образ не только не противоречит этому запрету, а является его завершением, так как исходит из его сущности.
Предок христологического образа не языческий идол, а отсутствие прямого конкретного образа до Воплощения и Ветхозаветный символ, точно так же как предком самой Церкви является не языческий мир, а древний Израиль, избранный Богом народ для принятия Его Откровения. Совершенно очевидно, что запрещение образа, данное в Исходе [20, 34] и во Второзаконии [5, 12-19] это не принципиальное запрещение, а временная, воспитательная мера, относящаяся только к Ветхому Завету.
В Ветхом Завете непосредственное общение Бога со Своим народом происходило в голосе, в слове. Слыша Его голос, Израиль не видел никакого образа. Уже в самой настойчивости Ветхозаветных текстов, в подчеркивании того, что Израиль слышит, но не видит ни образа, ни подобия, Дамаскин усматривает указание на будущую возможность и видеть, и изображать Бога, пришедшего во плоти. Само запрещение изображать Бога невидимого подразумевает необходимость изображать Его, когда исполнятся пророчества о Его пришествии. Если бы образ Бога был бы сделан до исполнения пророчества, то за невидимостью Первообраза он был бы основан на воображении и, следовательно, был бы ложью, выдумкой. Указание Писания на неизобразимость Бога связано с назначением израильского народа, которое заключалось в его мессианстве, в подготавливании и предображении того, что должно было явиться в Новом Завете.
Устройство скинии было указано до мельчайших подробностей. Это указывает, прежде всего, на возможность изображения духовного тварного мира средствами искусства. Херувимов можно было делать не где угодно и сколько угодно, а лишь в указанном количестве и только в скинии, как служителей истинного Бога, то есть, в месте и положеии, подчеркивающих их служение.
В Книге чисел говорится о змии, которого Господь Бог, будучи благ и человеколюбив, повелевает сделать Моисею, на что в Новом Завете ссылается Сам Господь Иисус Христос. Лекарство для укушенного состояло в том, чтобы посмотреть прямо на змия, т. е. таким образом, веа в соединении со взглядом на змия доставляло смотревшим освобождение от смерти.
На чем же основано такое суждение? И какие аргументы приводят наши оппоненты? Разбирается профессор Киевской духовной академии архимандрит Сильвестр (Стойчев).
В Православной Церкви чтут иконы. Отличительной чертой православного храма является наличие множества иконописных изображений.
Наверное, каждый православный хотя бы раз в жизни сталкивался с критикой иконопочитания. Как правило, сейчас подобные суждения исходят от представителей протестантских движений. Сразу замечу, что протестанты бывают разные (я не имею в виду разные по принадлежности к конкретным деноминациям, но разные по своему характеру, интеллекту, воспитанию) и критика их, соответственно, разная.
Мне доводилось встречать протестантов, которые хотя и не признают иконопочитание, однако считают иконы прекрасным образцом русско-византийской религиозной культуры, место которому в музее.
Случалось даже видеть протестантов, относившихся к иконам как к допустимой религиозной живописи (что, наверное, с их точки зрения, имеет свое обоснование. Вспомним детскую Библию в картинках или издания, где используются изображения Христа, Девы Марии, апостолов, Ангелов).
Однако, к сожалению, зачастую в протестантской среде не просто отвергают иконопочитание, а обвиняют православных в идолопоклонстве.
На чем же основано такое суждение? И какие аргументы приводят наши оппоненты?
Разумеется, христиане всех конфессий рассматривают Священное Писание как источник вероучения. Противники иконопочитания очень любят приводить цитаты из Библии, запрещающие изображения, и таким образом строят библейскую аргументацию против иконопочитания.
Приведем эти библейские тексты.
«Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им» (Исх. 20:4–5); «Не делайте себе кумиров и изваяний» (Лев. 26:1); «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу, и что в водах ниже земли» (Втор. 5:8); «…проклят, кто сделает изваянный или литый кумир» (Втор. 27:15) и т. д.
Вообще, в Писании очень много изречений, направленных против делания кумиров и почитания их. И на первый взгляд вышеприведенные цитаты кажутся вполне убедительными свидетельствами против икон. Не будем останавливаться на различии значений между словами «идол» и «икона» и объяснять, что в Писании употребляются оба слова. Уверен, что такие знатоки Библии, как протестанты, и так это понимают.
Тем не менее обращу внимание на то, что в приведенных цитатах (где нигде нет слова «икона») речь идет об изображении языческих богов.
То есть под идолами подразумеваются боги, которым евреи хотели воздать поклонение, но это боги других народов: чужие боги (Втор. 31:16), иноземные боги (1 Цар. 7:3), иные боги (Нав. 24:2; 3 Цар. 11:4), другие боги (Исх. 20:3; Суд. 2:17) и т. п.
Таким образом, библейские тексты об идолах говорят об изображении языческих богов. Тех богов, которые, по слову Писания, мерзость (3 Цар. 11:5, 7; Иез. 20:7).
Основной смысл всех этих выражений Писания не столько против изображений как таковых, сколько против языческих богов, чьи идолы пользовались почитанием среди иудеев, и которым Бог единственно истинный не желает отдавать славу: «славы Своей иному и хвалы Своей истуканам» (Ис. 42:8).
Следовательно, возникает закономерный вопрос: а есть ли в Библии запрет на изображение Истинного Бога?
В Писании совсем мало текстов, которые можно рассматривать как запрет на изображение Сущего. Но в полемике об иконопочитании они являются ключевыми.
В Книге Второзакония сказано: «Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь на Хориве из среды огня, дабы вы не развратились и не сделали себе изваяний, изображений какого-либо кумира…» (Втор. 4:15).
Итак, как видно из текста, в нем есть запрет на изображение и есть обоснование этого запрета: «вы не видели никакого образа». Иудеи не видели никакого образа, когда Всевышний говорил с ними. Если бы они захотели изобразить Того, Кого они не видели, что бы они изобразили? Очевидно, то, что не имеет никакого отношения к Богу! Кроме того, если бы они все же захотели сделать какое-то изображение, то, естественно, сделали бы его по образцу, по знакомому им образцу. А именно: они бы изваяли изображение такое, какое видели у других народов. Соответственно, это было бы не просто изображение, не имеющие отношения к Единому Истинному Богу, но было бы также и изображением языческого божка. История с золотым тельцом как раз и демонстрирует всю опасность нарушения ветхозаветного запрета на изображения.
И эти запреты правильны и действительны, если бы… Бог не Воплотился!
В Священном Писании Нового Завета говорится: «Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца» (Ин. 1:14). Слово стало плотию! А если плотию, то, конечно же, слово Воплощенное имеет и вид, образ, то, что можно описать! Прошу заметить: описать можно и словами, и красками. Если мы можем описать чью-то внешность словами, то, разумеется, вправе ее изобразить и художественным способом. Сам факт того, что Вечный Бог стал плотью, что с Ним можно было говорить лицом к лицу, ходить и общаться и даже более – прикасаться, делает изображение законным явлением.
Сопоставим ветхозаветные и новозаветные слова: «…вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь на Хориве» (Втор. 4:15) и «Что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши» (1 Ин. 1:1).
Бог-Слово стал человеком. Его видели, рассматривали, осязали. Почему же его нельзя изобразить? Почему нельзя изобразить Того, Кто уже имеет образ описуемый, видимый, осязаемый?
Несколько раз в беседе об иконопочитании я задавал этот вопрос оппонентам и получал, на мой взгляд, один из самых странных аргументов. Оказывается, Иисус нигде в Евангелие не говорит, чтобы Его изображали!
Вообще, к аргументу «Иисус этого нигде не повелевает или не предписывает» протестанты (как уже отмечал, протестанты бывают разные. Речь о любителях поискать православного, чтобы накинуться на него с очередной порцией обвинений) прибегают довольно часто.
Почему довод подобного рода странный и неубедительный? Да потому, что, видимо, некоторые верующие представляют себе Новый Завет как полную альтернативу Ветхому. И, наверное, всерьез считают, что новозаветные тексты должны в подробностях содержать предписание об абсолютно всех аспектах жизни. По аналогии с Второзаконием, например. Но суть в том, что Новый Завет как раз построен на иных началах. В нем нет и не должно быть так желаемого некоторыми протестантами описания жизни верующего со всеми подробностями, мелочами и указаниями! Иначе речь бы шла о смене одного Закона дел другим Законом дел. Но ведь тогда как понимать обожаемую всеми протестантами фразу: «Ибо благодатью вы спасены через веру, и сие не от вас, Божий дар: не от дел, чтобы никто не хвалился» (Еф. 2:8–10). Суть Закона – в его исполнении, в следовании всем предписанием, в делах. А суть Евангелия – в даруемом спасении, в благодати. Так почему же от Евангелия требуют подробных указаний и предписаний? Зачем все эти ветхозаветные по своей сути вопросики: а где в Писании сказано о посте в среду и пятницу? А где написано о Литургии? А где почитать о том, что нужно носить бороду и рясу? А где Иисус повелел, чтобы его изображали? Нигде не сказано! Потому что не должно быть сказано!
В Новом Завете все же сохранились некоторые предписания из Ветхого, и, конечно же, противники иконопочитания истолковали эти запреты в иконоборческом духе. Речь идет о постановлении Апостольского Собора, который запрещает идоложертвенное: «чтобы они воздерживались от оскверненного идолами» (Деян. 15:20). Оскверненное идолами – это пища, принесенная в жертву языческим богам.
Речь тут не идет об иконах и даже не об идолах, так как в то время иудеи идолам не поклонялись, а наоборот – были поборниками закона. Почему же тогда говорится об идоложертвенном? Все дело в том, что кругом все же была языческая по религии империя, в которой практиковались языческие культы. А идолам приносили в дар различную пищу и продукты: их потом ели, раздавали и т. п. Благочестивые иудеи опасались, что могут оскверниться нечаянно, если вкусят где-то такую пищу. Ее вкушение рассматривалась как причастность языческим службам. Подобное же отношение перешло и к христианам. Вообще, апостол Павел в своих Посланиях не раз возвращается к теме идоложертвенного. Вспомним также описание процессов против христиан древности или, например, хорошо известную всем православным историю установления дня памяти святого мученика Федора Тирона в первые недели Великого поста.
Таким образом, постановления апостольского Собора говорят не об идолах, а о пище, и уж точно не решают вопрос, связанный с иконопочитанием. Поэтому видеть в этом предписании запрет на иконы можно только при условии самого грубого насилия над текстом Писания.
Иконопочитание, на мой взгляд, достаточно сложное учение Православной Церкви. И я далек от мысли, что полемику об иконопочитании можно закончить только рассмотрением библейских цитат. Современные иконоборцы еще не создали богословской аргументации уровня иконоборцев VIII–IX веков. И даже не повторили ее. Однако я убежден, что пора бы понять, что в Писании нет текстов, которые были бы серьезным основанием против иконопочитания. Так что, как говорится, время перейти на новый уровень дискуссии.
Первыми защитниками икон были выдающиеся церковные деятели начальных веков христианства – преподобный Иоанн Дамаскин и преподобный Феодор Студит. В своих трудах святые отцы указывали, что понятие иконы было введено Богом в сам контекст миротворения. Человек был сотворен Богом, как Его первая икона. В книге Бытия мы находим такие слова: «Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему» (образ – икона).
Иоанн Дамаскин, выступая в защиту христианских икон, писал, что в Ветхом Завете присутствовали различные священные образы, которые заповедовал почитать Сам Господь. Одним из них является медный змий, сделанный пророком Моисеем по повелению Бога для того, чтобы иудеи поклонялись ему и через это исцелялись от укусов ядовитых змей. В Евангелии от Иоанна есть строки, в которых Иисус Христос говорит о медном змие, как о ветхозаветном прообразе Своей крестной жертвы (Ин. 3, 14-15). Змий по мысли отцов Церкви – это образ распятия, то есть икона, хотя и, в некотором смысле, аллегорическая.
В качестве другого прообраза креста в святоотеческой традиции рассматривается расцветший жезл Аарона. Кроме того, известно, что в самом тайном месте ветхозаветной скинии – святая святых – находился ковчег завета, украшенный изображением двух Херувимов. Когда первосвященник поклонялся Богу перед ковчегом завета, он поклонялся также и перед Херувимами, из чего мы можем заключить, что эти образы были весьма почитаемы.
Святые отцы Церкви усматривают в том, что Сам Иисус Христос указывает на ветхозаветное изображение – прообраз, от которого каждый верующий иудей получал исцеление, намек на новозаветную икону, образ, перед которым христиане смогут возносить свои молитвы к Богу. Уже во времена апостолов начинают появляться первые почитаемые образы, сторонники которых ссылаются на ветхозаветное изображение медного змия, как на аргумент в пользу их почитания.
В первом веке н.э. апостол Павел в послании к Галатам говорит о неком образе Иисуса Христа, предначертанный у них перед глазами (Гал. 3, 1). Необходимо также упомянуть о Нерукотворном Образе Иисуса Христа, предание о котором существует в Православной Церкви с V века н.э. Другое предание повествует, что первый образ Божией Матери появился еще при ее жизни и принадлежал кисти евангелиста Луки. Широкую известность получила Туринская Плащаница, о почитании которой верующими известно еще с первого века н.э. Многочисленные изображения, найденные в катакомбах, указывают на значительное развитие иконопочитания у первых христиан уже во II-III веках.
В настоящее время иконопочитание в православной Церкви закреплено соответствующим догматом, и не подлежит сомнению в среде православных христиан.
Отношение Церкви к Ветхозаветному запрету на изображения с особой ясностью выражены Иоанном Дамаскиным (о. 675-754), видным византийским богословом. В своих «Трех словах. » он раскрывает смысл Ветхозаветного запрета и на сопоставления Ветхозаветных и евангельских текстов показывает, что христологический образ не только не противоречит этому запрету, а является его завершением, так как исходит из его сущности.
Предок христологического образа не языческий идол, а отсутствие прямого конкретного образа до Воплощения и Ветхозаветный символ, точно так же как предком самой Церкви является не языческий мир, а древний Израиль, избранный Богом народ для принятия Его Откровения. Совершенно очевидно, что запрещение образа, данное в Исходе [20, 34] и во Второзаконии [5, 12-19] это не принципиальное запрещение, а временная, воспитательная мера, относящаяся только к Ветхому Завету.
В Ветхом Завете непосредственное общение Бога со Своим народом происходило в голосе, в слове. Слыша Его голос, Израиль не видел никакого образа. Уже в самой настойчивости Ветхозаветных текстов, в подчеркивании того, что Израиль слышит, но не видит ни образа, ни подобия, Дамаскин усматривает указание на будущую возможность и видеть, и изображать Бога, пришедшего во плоти. Само запрещение изображать Бога невидимого подразумевает необходимость изображать Его, когда исполнятся пророчества о Его пришествии. Если бы образ Бога был бы сделан до исполнения пророчества, то за невидимостью Первообраза он был бы основан на воображении и, следовательно, был бы ложью, выдумкой.
Указание Писания на неизобразимость Бога связано с назначением израильского народа, которое заключалось в его мессианстве, в подготавливании и предображении того, что должно было явиться в Новом Завете.
Устройство скинии было указано до мельчайших подробностей. Это указывает, прежде всего, на возможность изображения духовного тварного мира средствами искусства. Херувимов можно было делать не где угодно и сколько угодно, а лишь в указанном количестве и только в скинии, как служителей истинного Бога, то есть, в месте и положеии, подчеркивающих их служение.
В Книге чисел говорится о змии, которого Господь Бог, будучи благ и человеколюбив, повелевает сделать Моисею, на что в Новом Завете ссылается Сам Господь Иисус Христос. Лекарство для укушенного состояло в том, чтобы посмотреть прямо на змия, т. е. таким образом, веа в соединении со взглядом на змия доставляло смотревшим освобождение от смерти.
Любой критик Православия должен продумать одно очевидное обстоятельство: нам уже две тысячи лет. Две тысячи лет христиане вчитываются в свою Книгу; две тысячи лет лучшие умы человечества думали над ней. Поэтому неумно, случайно набредая в Библии на какое-то неудобовразумительное место, вопиять об обнаруженном «противоречии» или глупости. Христианские богословы наверняка еще в древности обращали внимание на это место и давали ему интерпретацию, соответствующую целостному общебиблейскому контексту. Наивно, например, думать, что никто из православных за эти двадцать веков так никогда и не задумался над тем, что на прошлой неделе узнали мальчики из «Церкви Христа»: оказывается, в Библии есть заповедь «не сотвори себе кумира», которая, мол, злостно нарушается православными иконописцами.
Мы знаем об этой заповеди. Православное богословие иконы начинается с запрета на изображение — но лишь начинается, а не кончается им… 100 Помимо второй заповеди, мы знаем и еще некоторые библейские установления и свидетельства, которые не замечаются протестантами.
Вопрос о допустимости или недопустимости иконопочитания — вопрос сложный. Не в том смысле, что «трудный», а в том смысле, что многосоставный. Он вбирает в себя восемь вполне конкретных и раздельных вопросов:
Прежде всего приведем полную формулировку библейского запрета на изображения: «Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь на горе Хориве из среды огня, дабы вы не развратились и не сделали себе изваяний, изображений какого-либо кумира, представляющих мужчину или женщину, изображения какого-либо скота, который на земле, изображения какой-либо птицы крылатой, которая летает под небесами, изображения какого-либо гада, ползающего по земле Берегитесь, чтобы не забыть вам завета Господа и чтобы не делать себе кумиров, изображающих что-либо» ( Втор. 4:15-18,23 ).
Этот текст Второзакония — не более чем развернутое изъяснение того, что и предписывается второй заповедью: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой» ( Исх. 20:4 ).
Итак, если понимать этот текст с протестантской буквальностью, то протестанты сами окажутся нарушителями этого библейского установления.
Утешить их можно только одним: указанием на то, что Сам Господь был «нарушителем» ригористичности Своей заповеди. Он сказал, что нельзя делать изображения гада — и Он же повелевает излить медного змея ( Числ. 21:8-9 ). Нельзя изображать животных — и вдруг Иезекииль видит небесный храм, в котором есть резные изображения херувимов с человеческими и львиными лицами ( Иез. 41:17-19 ). Нельзя изображать птиц — и от Бога же исходит повеление излить херувимов с крыльями, то есть в птичьем облике.
Второй вопрос: допускает ли Библия изображение священных реалий, изображение духовного мира?
С осторожностью, но — допускает. «Сделай из золота двух херувимов: чеканной работы сделай их на обоих концах крышки там Я буду открываться тебе и говорить с тобою над крышкой, посреди двух херувимов, которые над ковчегом откровения» ( Исх. 25:18,22 ). Это повеление указывает прежде всего на возможность изображать духовный тварный мир средствами искусства. Херувимы были сделаны и для украшения Иерусалимского храма: «Сделал в давире двух херувимов из масличного дерева И обложил он херувимов золотом. И на всех стенах храма кругом сделал резные изображения херувимов» ( 3Цар. 6:23, 28-29 ). Важно отметить, что во дворце Соломона херувимов не было ( 2Пар. 9:15-20 ; 3Цар. 7:1-11 ). Значит, это именно религиозные изображения, а не просто украшения. Такие же херувимы были сделаны и для второго храма, построенного вместо разрушенного Храма Соломонова ( Иез. 41:17-25 ). В этом храме был Христос, этот Храм Христос назвал Своим домом ( Мк. 11:17 ).
Третий вопрос: допустимо ли изображение Бога?
Вновь напомню, как Писание объясняет недопустимость изображений: «Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь» ( Втор. 4:15 ). Но затем-то — увидели образ. «О том, что было от начала что видели своими очами ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам» ( 1Ин. 1:1-2 ). В евангельские времена произошло то, что Христос выразил словами: «Истинно говорю вам, что многие пророки и праведники желали видеть, что вы видите, и не видели» ( Мф. 13:17 ).
Христос есть Бог. Христа можно было видеть (по Его человеческой природе), а значит — «видевший Меня видел Отца» ( Ин. 14:9 ). То, что было совершенно невозможно в Ветхом Завете, становится возможным после того, как незримое Слово облеклось в видимое Тело. «Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» ( Ин. 1:18 ). Воплощение не только Бога сделало видимым, но и людей — боговидцами.
Итак, если в прежнюю пору Бога нельзя было изображать, потому что «вы не видели образа», то с тех пор, как «Он явил» и «вы видели» — изображения Бога во Христе уже возможны. И протестантские журналы полны изображениями Христа 102.
Четвертый вопрос: если изображения допустимы, то ради чего? Как обращаться с ними? Как можно их использовать в религиозной деятельности?
Проще всего протестантское сознание согласится с внебогослужебным, внекультовым использованием религиозных изображений.
…Раздражение, которое вызывают у протестантов наши иконы, просто необъяснимо ни с точки зрения христианского богословия, ни с точки зрения христианской этики. Это раздражение — страсть, духовная болезнь. Ее надо сознательно и целеустремленно преодолевать в себе. И в качестве первого шага я предложил бы протестантам отнестись к православным как к детям. Дети нуждаются в картинках? Ну, вот и православные тоже чувствуют себя теплее, спокойнее в окружении священных картин. Если протестантам угодно, пусть они считают православных детьми, «немощными в вере», привычки которых, по завету ап. Павла, надо принимать «без споров о мнениях» ( Рим. 14:1 ). И протестант, обличающий православную старушку в том, что она «кланяется идолам», по правде, не умнее того, кто вырывал бы из рук ребенка книжку с картинками.
Но здесь возникает следующий, пятый вопрос. Если бы православные лишь проповедовали с помощью картинок, протестанты с этим примирились бы. Но допустимо ли использовать изображения при молитве?
Вновь напомню, что храмовые изображения херувимов присутствовали при молитве людей. Но обращали ли люди внимание на херувимов при совершении своих молитв? Учитывали ли древние израильтяне наличие изображений при своих богослужениях? Пока лишь заметим, что херувимы находились прямо перед глазами молящихся во время их поклонения Богу. Херувимы на ковчеге были скрыты от взоров завесой. Но на самой завесе были также вышиты херувимы! «Скинию же сделай из десяти покрывал крученого виссона и из голубой, пурпуровой и червленой шерсти, и херувимов сделай на них искусною работою» ( Исх. 26:1 ).
Изображения напоминают о Боге и тем самым побуждают к молитве. VII Вселенский собор, объясняя иконопочитание, определил, что изображения должны быть везде — дабы чаще человек вспоминал о Спасителе и чаще мог молитвенно воздыхать. Так и сегодня человек, проходя мимо храма, хоть и не зайдет в него, но хоть секундно, издалека молвит: «Господи, помоги!»… Чем больше будет поводов к таким молитовкам — тем лучше.
Хоть и можно молиться всюду — но для того, чтобы пробудить молитвенное чувство — Господь дал Израилю храм и святой город Иерусалим. Хоть и можно молиться всегда — но как время особой молитвы были выделены праздники и субботы. Иерусалим, Храм, Закон побуждали к молитве и к поклонению Богу — поэтому и сами были предметами религиозного почитания евреев: «Поклонюсь святому храму Твоему» ( Пс. 5:8 ); «Услышь голос молений моих, когда я взываю к Тебе, когда поднимаю руки мои к святому храму Твоему» ( Пс. 27:2 ). По логике протестантов Псалмопевец здесь просто явно нарушает заповедь «Богу одному поклоняйся». В другой раз он опять признается, как кажется, в том же грехе: «как люблю я закон Твой» ( Пс. 118:97 ). Как смеет он религиозно любить что-то, помимо Бога? А Исайя говорит: «И на закон Его будут уповать» ( Ис. 42:4 ). Не язычник ли Исайя, раз уповает на Закон Божий, а не на Бога?
Зачем нужно при молитве обращаться к Иерусалиму и храму? ( 3Цар. 8:48 ), — можно было бы задать вопрос древним евреям, так же как и сегодняшим православным («Зачем молиться, повернувшись к иконам?»). Человек может не чувствовать личной потребности в том, чтобы его молитва сопровождалась внешними проявлениями чувства благоговения. Но по крайней мере нельзя не признать, что молитва православных перед видимыми святынями (иконами) не есть практика, неизвестная Библии.
К тому же «молиться в присутствии» или даже «молиться, обратившись» к изображению все же не значит религиозно почитать изображение. Следовательно, настала пора задать шестой вопрос : Допустимо ли оказывать знаки почтения перед изображениями?
Вновь вспомним, что изображения херувимов были вытканы на покрывалах, которыми был занавешен ковчег. И вот перед этими изображениями совершались точно те же культовые действия, что и в православных храмах перед ликами икон: возжигались светильники и лампады ( Исх. 27:20-21 ); совершалось каждение («Сделай жертвенник пред завесою, которая пред ковчегом откровения где Я буду открываться тебе. На нем Аарон будет курить благовонным курением И сказал Господь Моисею: возьми себе благовонных веществ и сделай из них состав, стертый, чистый, святый это будет святыня великая» — Исх. 30:1,6-7 ).
Перед рукотворными святынями, равно как и перед людьми Библии (которые также не есть Творец, но тварь) совершались поклоны: «Поклонюсь святому храму Твоему» ( Пс. 5:8 ). «Поклоняюсь пред святым храмом Твоим» ( Пс. 137:2 ). Поклонились братья Иосифу. «Верою Иаков, умирая, благословил каждого сына Иосифова и поклонился на верх жезла своего» ( Евр. 11:21 ). И Соломон кланялся своим гостям ( 3Цар. 1:47 ), и царю кланялись (53). Авраам поклонился перед народом ( Быт. 23:12 ). Когда Петр входил, Корнилий встретил его и поклонился, пав к ногам его ( Деян. 10:25 ). Филадельфийской Церкви Господь говорит: «Я сделаю то, что они придут и поклонятся и познают, что Я возлюбил тебя» ( Откр. 3:9 ).
Если каждый поклон понимать как проявление религиозного поклонения, подобающего лишь Творцу, то все эти люди Писания тяжко согрешили. И протестант, кивком головы приветствующий своего собрата, также совершает греховное «поклонение».
«Поклонение» как религиозное «самопосвящение» надо отличать от «поклона» как физического выражения почтения. Иначе, запрещая поклоны перед иконами, надо объявить войну поклонам при встречах с людьми 104.
Надо различать поклонение как всецелое посвящение жизни и поклонение как знак почитания, уважения, благоговения. Собственно, это и было объяснено VII Вселенским собором: поклонение — только Богу; изображениям — только почитание. Для православного богословия сохраняет все свое значение заповедь «Богу твоему одному поклоняйся и Ему одному служи». «Сами себе и друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим», и при этом будем почитать те знаки, что в земном странствии напоминают нам об этом нашем жизненном призвании.
И здесь встает седьмой вопрос : Можно ли думать, что поклонение, совершаемое перед образом, приемлется Богом?
Здесь я хотел бы напомнить протестантам то место, которое они более всего любят цитировать при обличении иконопочитания: «Бога никто никогда не видел» ( 1Ин. 4:12 ). Понимают ли они всю серьезность такого утверждения? Ведь это означает, что все пророки Ветхого Завета никогда не видели Бога. Значит ли это, что они вообще ничего не видели? — Нет. Весьма настойчиво Писание утверждает, что Пророки имели именно «видения», а не только «слышания». Кого же они видели, если Бога они не видели? Кроме того — как совместить утверждение ап. Иоанна «Бога не видел никто никогда» ( Ин. 1:18 ) с многочисленными видениями Авраама и Моисея? Бога они не могли видеть. А видели — Сына. Для понимания этого надо иметь в виду, что апостолы (и в целом раннехристианская литература) нередко употребляют слово «Бог», говоря об Отце. Так вот — Отца никто из праведников Ветхого Завета не видел (как и Нового, кстати говоря). Они видели Сына, который есть … «образ ипостаси» Отца ( Евр. 1:3 ).
Значит, все поклонения Богу в Библии и в христианском мире — это поклонение через образ: незримому Отцу через явленного Сына.
Сыном (Логосом) был создан мир. Сыном был дан Ветхий закон. Сын искупил человечество Своим воплощением, страданиями и воскресением. Сыном же будет совершен последний Суд в конце мироздания.
Второй тезис предыдущего абзаца нуждается в пояснении. От Иоахима Флорского до Бердяева идет вроде бы красивая идея о том, что Ветхий Завет — это эпоха откровения Отца; Новый Завет — это откровение Сына, а теперь настает эра третьего Завета — эра откровения Духа. Схема красивая. Но с Писанием несовместимая. В том-то и дело, что Ветхий Завет — это также время откровения Сына. Чтобы это было ясно, попробуем уяснить статус Того, Кто называется в Ветхом Завете Иеговой.
Согласно Павлу, Моисей общался с «Ангелом, говорившим ему на горе Синае…» ( Деян. 7:30-36 ). Однако Моисей на Синае говорил с Богом: «Моисей взошел к Богу на гору, и воззвал к нему Господь с горы» ( Исх. 19:3 ).
Ветхий Завет ясно говорит, что Закон дан Моисею прямо Богом. А апостол Павел настаивает: Закон «преподан через Ангелов, рукою посредника» ( Гал. 3:19 ).
Однако, и в самом Ветхом Завете немало таких мест, где Ангел оказывается Богом, Иеговой: «Ангел Божий сказал мне во сне: Иаков Я Бог явившийся тебе в Вефиле» ( Быт. 31:11-13 ).
«И Ангел Божий воззвал к Агари и сказал ей Бог услышал глас отрока встань, ибо Я произведу от него великий народ» ( Быт. 21:17-18 ). Так кто же произвел народ от Измаила? Кто этот «Я»? Тем более, что в следующем стихе говорится, что именно «Бог» помог Агари. « Бог же сказал Аврааму И о Измаиле Я услышал тебя: вот, Я благословлю его, и возращу его, и произведу от него великий народ» ( Быт. 17:19-20 ).
Вот Авраам готовится принести в жертву Исаака: «Но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: Авраам не поднимай руки твоей на отрока ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня» ( Быт. 22:11-12 ). Но ведь Авраам вроде совсем не Ангелу приносил жертву, а Богу, как ему тут же и было подтверждено: «Мною клянусь, говорит Господь, что так как ты не пожалел сына твоего для Меня, то Я благословляя благословлю тебя» ( Быт. 22:16 ).
А с кем боролся Иаков? «Ты боролся с Богом», — сказано ему ( Быт. 32:28 ). Но пророк Осия знает нечто как будто иное: «Возмужав, боролся с Богом. Он боролся с Ангелом — и превозмог; плакал и умолял Его; в Вефиле Он нашел нас и там говорил с нами. А Господь есть Бог Саваоф; Сущий (Иегова) — имя Его» ( Ос. 12:3-5 ).
Кто есть Бог Иакова? Своего сына Иосифа Иаков напутствует такими словами: «Бог, пред Которым ходили отцы мои Ангел, избавляющий меня от всякого зла, да благословит отроков сих» ( Быт. 48:15-16 ). Не сказано «да благословят», но «да благословит», — Бог опять оказывается тем же, что и Ангел.
Кто вывел Израиль из Египта? — Конечно, же Бог: «Так говорит Господь Бог Израилев: Я вывел вас из Египта» ( Суд. 6:8 ). Но вновь «пришел Ангел Господень из Галгала в Бохим и сказал Я вывел вас из Египта и ввел вас в землю» ( Суд. 2:1 ).
Вот еще встреча, в которой Ангел превращается в Бога: «И явился ему Ангел Господень и сказал ему: Господь с тобою, муж сильный Господь, воззрев на него, сказал…» ( Суд. 6:12,14 ).
Еврейское слово maleax и греческое άγγελος не содержат в себе указания на некоего тварного духа, участника небесной иерархии в смысле позднейшей христианской ангелологии. Они значат просто «посланник, эмиссар». Эти слова могут прилагаться к людям, которые представляют интересы пославших их владык. Поэтому именование кого-то ангелом не означает непременную принадлежность к иерархии небесных тварных духов5. Сам Сын Божий именуется у Исайи «Ангелом Великого Совета». Христос есть Ангел по отношению к Отцу: «Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир» ( Ин. 17:18 ). Христос Сам есть апостол Отца, посланник Отца, Ангел Отца. Именно Слово Отца, Ангел Иеговы называет Себя в Ветхом Завете «Богом Авраама, Богом Исаака и Богом Иакова» наравне с Иеговой. И этот же Ангел стал человеком во Христе6.
Отсюда два важных вывода. Один — для «Свидетелей Иеговы». Если вы отказываетесь от Троицы, если вы считаете, что поклоняться надо Богу Иегове, но не стоит считать Богом Христа — то вы оказываетесь в противоречии с Библией. Библия или позволяет считать, что Иегова есть Христос, а Христос есть Бог, или же придется считать, что и Христос не есть Бог, и Иегова также есть не более чем ангел. И быть «свидетелем Иеговы» означает быть всего лишь свидетелем Ангела.
Второй же вывод — для протестантов. Поклонение, которое оказывали люди Ветхого Завета, было обращено к «Малеах Иегова» — Ангелу-Сыну, который «есть образ (εικών) Бога невидимого» ( 2Кор. 4:4 ). Поклонение, оказываемое образу, принималось ли Отцом? «Авраам видел не естество Бога, но образ Бога, и падши поклонился», — поясняет преп. Иоанн Дамаскин 107. Бог принял это поклонение и вступил в Завет с Авраамом. Значит — Бог может принимать поклонение, совершаемое через Его образы. Честь, оказываемая Христу, приемлется Отцом. Честь, оказываемая образу, восходит к первообразу.
И последний, восьмой вопрос, который осталось обсудить. Могут ли изображения быть священными и чудотворными?
Библия рассказывает нам и об этом. Для того, чтобы сделать все принадлежности скинии, и в том числе иконы херувимов, Бог исполнил Веселиила Духом Своим (см. Исх. 31:1-11 ). Когда же скиния была готова, Моисей получил Божие повеление: «возьми елея помазания, и помажь скинию и все, что в ней, и освяти ее и все принадлежности ее, и будет свята» ( Исх. 40:9 ). В число же принадлежностей входят и изображения херувимов; следовательно, иконы херувимов святы и освящены.
Подобным образом и в православии считается, что иконописание есть служение, требующее духовной собранности и благодатного Богообщения. Подобным образом и в православии иконы освящаются, а не просто поставляются в храме.
О том, что Бог может творить чудеса через святые изображения, Писание также говорит вполне очевидно. «И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя, и когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея, оставался жив» ( Числ. 21:9 ). На языке православного богословия здесь явно можно говорить о чудотворности священного изображения. Но если изображение не Спасителя, а врага рода человеческого 109 могло действовать «от противного» — люди, смотревшие в лицо изображению своего врага и обращавшиеся с просьбой о помощи к истинному Богу, исцелялись — то не тем ли более естественно ожидать помощи от изображения подлинного Спаса?110.
Чудотворен был и ковчег с херувимами: можно вспомнить переход через Иордан — он расступился, когда его коснулись ноги священников, несших ковчег (см. Нав. 3:15 ); можно вспомнить обнесение ковчега вокруг стен Иерихона ( Нав. 6:5-7 ).
Итак, почитание священных изображений — возможно. Никто из пророков не укоряет иудеев за священные изображения, бывшие в храме.Пророки запрещают только делать изображения «других богов». Но на каком же основании следует слова, обличающие изображения языческих богов, считать верными и по отношению к изображениям Христа? Надлежит «отличать священное от несвященного и нечистое от чистого» ( Лев. 10:10 ). Есть «скиния Давида» (см. Деян. 15:16 ) и «скиния Молоха» (см. Деян. 7:43 ); есть «чаша Господня» и «чаша бесовская», «трапеза Господня» и «трапеза бесовская» (см. 1Кор. 10:21 ). И если у язычников есть свои мистерии и свои «чаши» — из этого никак не следует, что христианам надо отказаться от Чаши Христовой. Из того факта, что у язычников есть свои священные книги (например, Веды), никак не следует, что нам надо отказаться от Библии. Также и наличие языческих идолов (и отвержение их пророками) не есть аргумент против христианских изображений.
Критики православия выискивают сходство во внешнем, а не в сути. Да, язычники носят идолов на плечах — но и евреи носили на плечах ковчег. Язычники возжигают светильники — но и евреи делали то же. Вопрос в том, кого чествуют. По внешнему же сходству можно доказать все, что угодно: можно отождествить людей и животных (есть ноги, есть вкушение пищи, есть время сна). Но сказать, что люди есть всего лишь животные, было бы слишком поспешно. Говорить, что православные есть те же язычники — просто неумно.
Нельзя поклоняться твари вместо Творца. Суть заповеди в запрете представлять истинного Бога по образу языческих божков. Этого православные и не делают. Другой смысл библейской заповеди — в предостережении от обожествления изделий человеческих рук. Этот смысл заповедью формулируется так: «не поклоняйся им и не служи им». Изображение не должно восприниматься в качестве Бога — это верно. В частности, человек должен помнить, что тот образ Бога, который он имеет в своем уме, не есть Сам Бог. Можно не иметь икон и быть идолопоклонником — ибо кумир будет всажден в сердце человека. Можно спутать реальность текста Писания и реальность Того Бога, о Котором оно говорит. Надо уметь отличать Бога от Его тварных образов. «Подлинно суетны по природе все люди, у которых не было ведения о Боге, которые из видимых совершенств не могли познать Сущего и, взирая на дела, не познали Виновника, а почитали за богов, правящих миром, или огонь, или ветер, или движущийся воздух, или звездный круг, или бурную воду, или небесные светила. Если, пленяясь их красотою, они почитали их за богов, то должны были бы познать, сколько лучше их Господь, ибо Он, Виновник красоты, создал их» ( Прем. 13:1-3 ). Вот определение язычества. Язычество и идолопоклонство — это забвение Творца за красотой твари. Можно ли сказать, что у протестантов больше «ведения о Боге», чем у православных? Можно ли сказать, что православные забыли Бога и не умеют отличить Бога от иконы?
Нам скажут: ваши прихожане не знают того богословия, которое вы нам изложили, и понимают иконы вполне по-язычески. Но во-первых, давайте сравнивать конфессиональные позиции по нашим учениям, а не по грехам тех или иных прихожан. А во-вторых, подойдите в храме к любой бабушке, ставящей свечку у иконы, и спросите ее: от чего она ожидает помощи? От доски, повешенной на стену, или от Того, Чей Лик написан на этой доске? Божией Матери молится эта старушка у иконы, или она просит: «святая икона, помоги мне!»? И даже если удастся найти такую прихожанку, что неверно понимает православные принципы иконопочитания — это все равно не повод для запрета икон. Может, и можно в православном мире встретить людей, которые относятся к иконе как к кумиру — но разве в мире протестантском нет людей, которые Библию превратили в предмет своего профессионального изучения, а Живого Бога забыли? Люди злоупотребляют языком — неужели его нужно вырвать у всех? Значит, не выбрасывать иконы надо, а разъяснять православное богословие, православные принципы отношения к священным изображениям.
Протестанты же, даже признавая, что в богословии православия достаточно обосновывается почитание икон, свой последний аргумент находят в крайностях народного благочестия: «Наиболее просвещенные христиане отдавали себе отчет в том, что они поклоняются не самой иконе, а Тому, Кто на ней изображен, но подавляющее большинство простого народа такой разницы не делало и превратило иконопочитание в идолопоклонство»111. На этом основании, однако, можно запретить и чтение Библии, особенно Ветхого Завета. Иеговисты извращают Писание — неужели нужно уничтожить Библию? Ошибки людей — повод не для запретов, а для разъяснений.
Нам скажут: но Христос нигде не велел писать иконы. Но во-первых, замечу, что в Евангелии нет и запрета писать изображения Спасителя. Апостольский собор в Иерусалиме, обсуждая вопрос о том, что из израильского религиозного закона должен исполнять не-еврей, принявший Новый Завет, оставил в силе лишь три установления: «Угодно Святому Духу и нам не возлагать на вас никакого бремени кроме сего необходимого: воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удавленины, и блуда, и не делать другим того, чего себе не хотите» ( Деян. 15:28-29 ). Предупреждение о неизобразимости Бога не было подтверждено апостолами; после того, как Неизобразимый стал видимым и Бестелесный воплотился, настаивание на этой заповеди было бы странным.
Во-вторых, если некое действие не предписано прямо в Писании, из этого еще не следует, что оно греховно. В конце концов Христос «нигде не повелел апостолам начертать даже краткое слово, однако его образ начертан апостолами и сохраняется до настоящего времени» (преп. Феодор Студит112). Христос не велел писать Евангелия — но это не повод для их отмены как «неевангельского установления». Кроме того, нигде в Новом Завете не сказано, что надо читать Евангелия. Когда Христос повелевает «исследовать Писания» (см. Ин. 5:39 ) — Он говорит о ветхозаветных книгах (новозаветных еще просто не существовало). Нигде Павел не пишет: «включите мои послания в состав Библии!». На каком основании христиане включили апостольские книги и письма в библейский канон и даже поставили письма апостолов выше книг древних пророков? Так что у протестантов не больше оснований для новозаветных штудий (для причисления к Писанию книг Нового Завета), чем у православных — для почитания икон. Говорите, что нет повеления делать иконы Христа? — Так ведь и нет повелений вешать таблички с надписью «Бог есть любовь».
Нам скажут: ваши примеры были взяты из Ветхого Завета, а мы живем в Новом — и что нам до тех древних херувимов. Ну, во-первых, не мы достали Ветхий Завет для того, чтобы говорить об иконах. Протестанты обратились к ветхозаветным заповедям для спора с нами. В Новом Завете нет ни строчки, запрещающей изображения Христа. Протестанты же решили пристегнуть к делу ветхозаветные запреты на все вообще изображения. Поэтому и мы пустились в странствия по ветхозаветным страницам. Протестанты сами выбрали поле для дискуссии — Ветхозаветные установления. И проиграли на нем же. Так что теперь не жалуйтесь, что-де поле не то.
А если перенести разговор в область новозаветных текстов, то здесь я сам подскажу: есть в Новом Завете одно место, где употребление слова είκων носит явно негативный оттенок: “Сделали образ (εικόνα) зверя И дано ему было вложить дух в образ (εΐκόνι) зверя» ( Откр. 13:14-15 ).
Но даже если отождествить греч. εικών и русск. икона, то и тогда этот текст будет говорить скорее в пользу иконопочитания. Ведь если и небожественным духовным силам, богоборческим духам удается сообщать свою силу своим образам — то неужели же Бог не силен сообщать толику Своей благодати Своим иконам?
Кроме того — само упоминание лжеиконы в Апокалипсисе есть пророчество о том, что у христиан вплоть до времен Антихриста будут в употреблении иконы. Тот зверь выйдет из бездны ради того, чтобы прельстить не просто язычников, но «если возможно, и избранных». Как же сможет его чудотворное изображение повлиять на христиан, если у христиан не будет вообще никаких изображений? Если к концу времен все христиане будут баптистами — то их никакими изображениями, даже самыми чудотворными, не проймешь. Если же силы зла пускаются на такую уловку, значит среди христиан (твердых, до последнего верных христиан) будут такие, в сознании которых будет жить благоговейное почитание чудотворных икон Христа.
Представьте, что во время раскопок нашли некую фальшивую монету. Можно ли на основании этого утверждать, что никакого монетного денежного обращения в этой культуре вообще не было? Скорее наоборот — если есть фальшивая монета, значит, в употреблении были и настоящие деньги. Также и то, что во время антихриста будет «образ зверя», означает, что для христиан будут привычны иконы, и этот естественный порядок вещей будет извращен антихристом. Но, значит, естественное почитание икон будет сохраняться и до конца истории, следовательно, православные христиане будут пребывать до конца времен.
Нам скажут: Христа нельзя изображать в Его воскресшей плоти («Где тот художник, который смог бы изобразить Христа воскресшего, Христа прославленного? Прочтите первую главу Откровения Иоанна Богослова, и вы увидите, что изобразить Христа во всей Его небесной славе так же немыслимо, как немыслимо изобразить Самого Бога, нетленного, непостижимого. Изображать Христа в Его земном уничижении — неразумно»113). Но ведь однажды Мария Магдалина приняла воскресшего Христа за обычного садовника. И когда Фома влагал персты свои в рану Христа, Тот вряд ли имел тот вид, что был показан Иоанну в Откровении. Да и Павел пишет, что он не желает знать ничего, кроме «Христа распятого». Христос воскрес в той же плоти, которую принял от Марии. Она стала более светоносной — да. Ну, так и православная икона с ее золотым фоном и отсутствием теней более насыщена светом, чем обычная картина. Христос не постыдился прийти во плоти — почему же христиане должны стыдиться плоти своего Бога? Высшая слава Спасителя — в Его любовном смирении, в самоумалении Творца ради Его творений. И лобзая икону плоти Христовой — мы лобзаем смирение Сына и любовь Того, Кто «так возлюбил мир…»114.
Нам скажут: Бог есть Дух, и поклоняться Ему нужно духовно, ибо «Бог не требует служения рук человеческих». А православные чем молятся, предстоя иконе? Духом или глазами? Что значит «духовное поклонение»? Пусть протестанты его опишут — и попробуют указать такие его движения, свойства, проявления, которые были бы незнакомы православным! Смешно же, когда, нападая на православное крестное знамение, протестанты говорят нам, что при молитве не нужно «служение рук человеческих», — и при этом сами еще более активно и неистово используют руки в своих собственных молитвах (и воздевая их, и потрясая ими, и жестикулируя в своих молитвах, песнях и проповедях). Икона хотя бы тем помогает духовному сосредоточению в молитве, что она как бы блокирует собою поток многообразных зрительных ощущений, непрестанно идущий к нам совне.
Нам скажут: но ведь есть же в православии культ «чудотворных икон» — значит, вы все же признаете, что именно икона, именно доска может творить чудеса! Используя такой аргумент, протестанты принимают обиходное выражение за вероучительный тезис. Православное богословие настаивает, что Бог — Один «творяй чудеса». Но Господь не навязывается Своим чудом неверующим, а являет Свои дела тем, кто обращен к Нему. Молитва пред иконой есть один из знаков такого молитвенного обращения человека ко Творцу. Икона помогла человеку собрать и излить своё молитвенное чувство и своё прошение перед иконным ликом. Прошение было обращено к личности Того, Кто изображен на иконе («глазами взирая на образ, умом восходим к первообразу»). И в ответ на эту молитвенную настойчивость Господь творит чудо, ниспосылает Свою благодать, обновляющее и хранящее действие которой человек ощущает в сердце и в жизни. Но если свое сердце он раскрыл Богу перед иконой, то и ток благодати он ощущает как исходящий через тот дорогой Лик, перед Которым он собрался в молитвенном усилии. Бог творит чудо Сам, Он и только Он является источником благодатной энергии, но проявляет себя эта чудотворящая энергия Промыслителя через те или иные земные реалии и обстоятельства (через иконы и святую воду, мощи святого и слово духовника, евангельскую страничку и знамения природы и истории). Откуда свет в комнате? — Из окна. Является ли окно источником света для комнаты? — И да, и нет. Не окно производит свет, не оконное стекло создает свет, но через это окно и через это стекло свет, возникший за пределами комнаты, вливается в нее. Икона (как и Евангелие) и есть такое окошко. То, через посредство чего Господь обращает сердце человека к Себе и через что Он подает Свой свет, становится дорого для обращенного сердца и потому благоговейно почитается им как связанное с чудом, как «чудотворное».
Более сложный случай — чудотворения через иконы не Христа, а, например, Богоматери или святых. Чудо у, скажем, Владимирской иконы Божией Матери богословски описывается так: Взирая на образ Богоматери, именуемый «Владимирским», человек просит Богоматерь походатайствовать у Её Сына о кровных нуждах своего сердца. Бог, единственно творящий истинные чудеса, по молитвенному предстательству Своей Матери (вспомним, что первое чудо Христа — в Кане Галилейской — произошло по просьбе Марии) в ответ на молитву, которая была совершена перед этой иконой Богородицы, являет Свою милость. Так что в собственном смысле слова «чудотворцем» является лишь Бог, а иконы — средство, через которое Он являет Свои дела.
Почему же люди говорят о «чудесах икон»? Это обычное сокращение сложных формул в речи, и этого разговорного сокращения не гнушался Сам Господь. Вспомним Его повеление Моисею: «излей из серебра двух херувимов». Неужели херувимы могут быть изготовлены человеческими руками? Нет, речь идет об изображениях херувимов. Наверное, вернее было бы сказать «изготовь изображения двух херувимов», а не просто «двух херувимов». Но Господь сказал, как сказал. Сказал так, как мы говорим. И в православном обиходе корректнее было бы говорить лишь « Владимирская икона Божией Матери», а не «Владимирская Богоматерь». Корректнее было бы сказать: «Господь по молитвенному ходатайству Своей Матери, по Своему Промыслу и по молитвам русских людей через Владимирскую икону Божией Матери явил чудо, защитившее Москву от разгрома ее татарами». Мы же говорим короче: « Владимирская Владычица оборонила Москву». Если кто хочет попрекнуть нас таким словоупотреблением — пусть заодно вырвет и библейскую страничку об «изготовлении херувимов», и издает законы, запрещающие то присущее всем языкам свойство сокращать, сворачивать фразы, которое неразрывно связано с человеческим способом мыслить и понимать.
Нам скажут: но ведь можно же молиться без икон! И здесь я, наконец, соглашусь: верно, можно. Но заметьте только, к чему подошел наш диалог с протестантом. Он начался с нападок протестанта на то, что у православных есть иконы. А кончается просьбой: «Ну хорошо, вы молитесь, как хотите, но хоть нам-то разрешите молится без икон: не привыкли мы к ним!».
И православный может молиться без икон. Женщина, во времена гонений сосланная под гласный надзор с запрещением не только посещать храм, но и просто молиться, делала себе крест из двух соломинок, переплетенных травинкой. Это был весь ее иконостас. При появлении соглядатаев (а к ней заходили часто) крест сжимался в ладони.
Без икон можно молиться. Просто икона помогает молиться. И помогает отнюдь не только на начальной, «детской» стадии. Чем взрослее человек в своей духовной жизни — тем больше он ценит каноническую, истинную православную икону. Начав с детских раскрасок и ярко-сентиментального «католического» китча, он научается ценить творения великих иконописцев Византии и древней Руси. И ценить не их художественность, но их молитвенность. Вот парадокс, осмысление которого выходит за рамки этой статьи, но который стоит наметить: вершины православной иконописи создавались исихастами — делателями безмолвной, умной молитвы. Хорошая каноническая православная икона более всего ценится монахами, то есть те, кто умеет молиться в своем сердце, без всяких внешних жестов и слов, те, кто предельно скуп во внешних выражениях эмоций и предельно строг в вере — они-то и ценят подлинную икону, они-то ее и творят.
Протестанты в молитве не используют иконы. Значит, их суждение в этом вопросе просто неавторитетно: не стоит судить о том, чего сам не пережил. Протестанты часто (и верно) говорят, что у атеиста просто нет надлежащего опыта Встречи, чтобы выносить суждения о бытии или небытии Бога, о правоте или неправоте Евангелия. Этот же аргумент православный может обратить к протестантам: отсутствие у вас опыта молитвенного общения со святыми и Божией Матерью, отсутствие у вас опыта литургической православной молитвы не есть достаточное условие для того, чтобы обвинить православных в надуманности их молитвенной практики.
Да, практика — критерий истины. Чудотворения чрез иконы и по заступничеству Святых есть факт, многократно и обильно подтвержденный во всей церковной истории. Через эти чудеса люди обращались к евангельской вере, в них пробуждались покаяние и радость о Христе-Спасителе. Если этот многовековой опыт не вмещается в рамки баптистских богословских теорий — тем хуже для этих теорий. Я же приведу сейчас лишь одно свидетельство о том, что икона — помощница в молитве: «Молиться без икон трудно. Икона собирает в себе внимание молитвы, как увеличительное стекло собирает рассеянные лучи в одно обжигающее пятно»115. А что именно есть такого в иконе и в ее языке, что помогает молитве — разговор особый116.
Икона сопутствует Церкви в течение всей ее истории, а отнюдь не начиная с VII Собора. Всем известно, например, что итальянские города Помпея и Геркуланум погибли в 79 году. Даже по протестантским меркам это еще время апостольской, неискаженной Церкви. Не все апостолы к этому году уже ушли из нашего мира. Так вот, при раскопках в этом засыпанном пеплом городе были найдены стенные росписи на библейские сюжеты и изображения креста117. Находки следов христианского присутствия в Геркулануме тем интереснее, что, как известно ( Деян. 28:13 ), ап. Павел проповедовал в Путеоле, в 10 км от Помпеи. С противоположного края Римской империи — катакомбы Дура-Европос в Междуречье — от II века до нас дошли другие фрески катакомбных христиан (кстати, с изображением Девы Марии)118. Икона вошла в жизнь Церкви как-то естественно, без официальных решений и без трактатов, доказывающих ее возможность. Знаменитый византолог Андрей Грабарь специально отмечал этот поразительный факт: с каждым десятилетием от II до VI века умножается число дошедших до нас памятников раннехристианского искусства, а в письменности следов иконопочитания практически нет. Иногда раздаются голоса иконоборческого содержания (у Климента (Строматы. 6, 16, 377), Евсевия (Послание Константине), Епифания (Панарий. 27, 6, 10) и на Эльвирском соборе). Но нет текстов, объясняющих и предписывающих иконопочитание. «Складывается такое ощущение, — пишет А. Грабарь, — что утверждение иконопочитателей не нуждалось в адвокатах, которые занялись бы обоснованием изображений»119.
Упоминания об иконопочитании в литературе той поры — были (у бл. Августина, свт. Григория Нисского и др.). И лишь когда императорская власть сделала своей политикой иконоборчество, церковный разум дал систематическое объяснение иконопочитанию. VII Собор именно объяснил иконопочитание, а не ввел его в практику. И он не просто «приказал путем специального канона поклоняться иконам, без надлежащего объяснения, почему это необходимо», как это кажется баптистским агитаторам120. Собор именно объяснил, обосновал иконопочитание — и причем сделал это в контексте не обряда, но увязав осмысление иконы с самой сутью христианства как возвещения о Слове, ставшем плотью.
Итак, православные не просто «кланяются иконам», позабыв библейскую заповедь. Мы вполне осознаем свои действия. Вновь и вновь церковное богословие напоминает и самим православным, и нашим критикам о православных принципах иконопочитания. Лишь невежественностью можно объяснить уверение баптиста П. И. Рогозина, будто «утверждая иконопочитание на каноне, церковь больше не занимается этим вопросом ни в церковных определениях, ни в богословии, а поэтому возврат к истине для церкви труден и нежелателен»121. Рогозин жил вне Советского Союза, и если бы у него было хоть какое-то уважение к критикуемому им предмету (то есть к Православной Церкви) — он без труда мог бы найти книги о. Сергия Булгакова, о. Павла Флоренского, Е. Трубецкого, Л. Успенского, А. Грабаря, В. Лосского — авторов наиболее известных книг нашего столетия, посвященных богословию иконы. Рогозин пишет, что всякая полемика в этом вопросе «и тяжела, и рискованна, и невыгодна». Верно. Но тяжелой и рискованной она каждый раз оказывается для протестанта, а не для богословски образованного православного.
Протестант более непредвзятый и образованный, нежели Рогозин, при знакомстве с православным богословием иконы скорее повторит слова блаженного Августина, который так описывал в «Исповеди» свои переживания в тот момент, когда он понял, что его прежние нападки на Церковь безосновательны: «Я покраснел от стыда и обрадовался, что столько лет лаял не на Православную Церковь, а на выдумки плотского воображения. Я был дерзким нечестивцем: я должен был спрашивать и учиться, а я обвинял и утверждал… Учит ли Церковь Твоя истине, я еще не знал, но уже видел, что она учит не тому, за что я осыпал ее тяжкими обвинениями».
В заключение же разговора об иконе я хочу высказать одно свое предположение, адресованное скорее православным, чем протестантам. Мне представляется, что протестанты не подпадают под анафему VII Вселенского Собора.
Да, они не почитают изображения и формально к ним можно отнести прещение Собора: «Веруя во Единого Бога, в Троице воспеваемого, мы с любовию принимаем честные иконы. Поступающие иначе да будут анафема!»122. Но дело в том, что для Собора это не был обрядовый спор. Аргументация тех иконоборцев была «христологическая». Их теория предполагала, что человеческая природа Христа настолько растворилась в Божественной Его природе, что изображать Христа уже невозможно. «Чему вы кланяетесь?» — выпытывали у православных иконоборцы. Божеству Христову? Но оно — неизобразимо, и, значит, ваши картинки не достигают цели. Или вы кланяетесь Его человечеству — но тогда вы поклоняетесь чему-то, что не есть Бог, и вы, во-первых, язычники, а, во-вторых, несториане, разделяющие Христа на две части123.
Православные же отвечали: мы не кланяемся ни тому, ни другому. Мы кланяемся Единой Богочеловеческой Личности Христа. В молитве мы обращаемся не к «чему», а к «Кому», к Личности, к Живому и Личному Богу, а не к безличной природе. И в той мере, в какой икона помогает нам обращаться к Личности Богочеловека — мы и приемлем ее. Что общего у портрета и человека? То, что при встрече с самим человеком и при взгляде на его портрет мы называем одно и то же имя: «Это — Петр». Икона как образ едина с Первообразом в имени, в именовании Личности Того, Кто изображен на ней124. Поэтому, кстати, на каноничной православной иконе обязательно должна присутствовать надпись — имя изображенного. Итак, икона существует для молитвы и именно в молитве, которую человек обращает к Богу и в которой реализует свое духовное предназначение.
Те споры вокруг иконы затрагивали самые глубины христианского богомыслия, они касались вопроса о том, как соединились божественное и человеческое начала во Христе. Собор показал, что аргументация иконоборцев ведет к ложному представлению о Христе, к ереси — и потому осудил их. До тех пор, пока вопрос о почитании икон не был теснейшим образом связан с вопросом о воплощении Бога во Христе — Церковь допускала разное отношение к иконам. Она не запрещала использовать образ для проповеди и для молитвы тем, кто от этого получал духовную пользу, и она же не понуждала к этому тех христиан, которые боялись, что языческие предрассудки в народе еще слишком сильны, чтобы можно было безопасно предлагать художественные изображения священных событий.
Сегодня же протестанты в принципе придерживаются вполне православного учения о Христе и Троице (они, правда, сами не отдают себе отчета в этом, ибо мало интересуются высоким богословием и историей догматического развития Церкви). Поэтому наш спор об иконах стал «безопаснее» — это спор о понимании тех или иных текстов Писания (спор неизбежный и всегда присутствующий в христианском богословии) и об обряде. Мы не анафематствуем свт. Епифания Кипрского, который в IV столетии, за три века до VII Собора отвергал иконопочитание, ибо понимаем, что это была его частная позиция по вопросу, который тогда воспринимался лишь как вопрос об образе благочестия (в фундаментальном богословии свт. Епифаний был несомненно православен). Может быть, так же стоит относиться и к запальчиво-невежественному «иконоборчеству» современных баптистов. Может быть, к ним мы можем приложить слова Августина: «В главном — единство, во второстепенном — разнообразие и во всем любовь».
Не вопрос об иконе нас разделяет. Вопрос о Евхаристии. А это вопрос не об обряде. Это вопрос о Таинстве: не о символах и образах Христа, но о встрече с Ним Самим.
Вышеприведенные рассуждения понятны людям с уже сложившимся вкусом к библейским исследованиям. Они будут понятны протестантам. Но есть еще огромный круг людей, которые несколько со стороны присматриваются и к православию, и к протестантизму. Они уже слышали от какого-нибудь знакомого, оказавшегося в секте, расхожий протестантский аргумент о том, что «Бога никто никогда не видел», но он лишь убавил у них симпатии к православию и не прибавил интереса ни к протестантизму, ни к Библии.
К ним — особая речь со внебиблейской (внебиблейская не означает антибиблейская) аргументацией.
Протестантский тезис, настаивающий на буквальном исполнении заповеди «не делай никакого изображения», гораздо сильнее, чем кажется самим протестантам. Это тот случай, когда ради того, чтобы досадить соседу, сжигают собственный дом вместе со всем городом. Ведь буквальное толкование этой заповеди уничтожает начисто и человеческую мысль, и весь мир культуры. Человек живет в мире «икон», в мире образов. Мы видим лишь «вещи-для-нас», и нет у нас доступа в мир «вещей-в-себе». Мы познаем мир через наречение имен, и любое познание есть создание некоего образа, представления о том или ином процессе, феномене, событии. Мы живем в мире образов, в мире отражений, в зеркалах, повсюду расставленных нашей культурой. Слово — это представление о некоем предмете (точнее, «слово — не образ предмета, а образ образа» 125, это есть образ, который рождается из нашего представления о некоем предмете и который призван передавать это представление). Я вижу другого человека — и фактически имею дело с тем образом этого человека, который есть в моем глазу, в моем уме и сердце (а когда я слышу его имя — тот образ его, который сложился у меня и мне запомнился, возникает в моем сознании). Практически каждый человек (кроме юродивого) заботится о том, какое представление сложится о нем у окружающих, и даже человек, не читавший книжек Карнеги, стремится к созданию своего доброго образа.
Писатель создает образы своих персонажей. И если уж буквально понимать заповедь «не делай никакого образа», то, очевидно, и «образ Евгения Онегина» должен быть разрушен. Живопись возможна не только краской. Есть живопись музыкой и живопись словом. Владимир Набоков в Берлине в 1927 г. написал стихотворение, в котором несколькими заключительными словами набросан именно живописный образ:
Бывают ночи: только лягу, в Россию поплывет кровать; и вот ведут меня к оврагу, ведут к оврагу убивать. Проснусь, и в темноте, со стула, где спички и часы лежат, в глаза, как пристальное дуло, глядит горящий циферблат. Закрыв руками грудь и шею, — вот-вот сейчас пальнет в меня! — я взгляда отвести не смею от круга тусклого огня. Оцепенелого сознанья коснется тиканье часов, благополучного изгнанья я снова чувствую покров. Но, сердце, как бы ты хотело, чтоб это вправду было так: Россия, звезды, ночь расстрела и весь в черёмухе овраг!
Конечно, и Библия тоже есть икона. Просто образ Творца она передает не красками, а словами. Любая проповедь предлагает некоторый образ Бога, некоторое представление о Боге, для того, чтобы человек обратил свой сердечный взор к Самому Создателю. Но то же делает и икона. Не случайно преп. Иоанн Дамаскин, обосновывая почитание икон, напоминает о почитании священных книг: «Поклоняемся, почитая книги, благодаря которым слушаем слово Его» 126. Более того, скиния Ветхого Завета есть икона Нового Завета — «образ настоящего времени» ( Евр. 9:9 ), «тень будущих благ» (10, 1). События Священной истории иконичны.
Первым же иконописцем был Сам Бог. Его Сын — «образ ипостаси Его» ( Евр. 1:3 ). Бог же создал человека как Свой образ в мире (в греческом тексте — как икону). Тайну иконы раскрывает такой литургический обряд, как каждение: в храме священник при каждении кланяется и кадит и людям, и иконам. Это два вида образов. В человеке образ Божий есть личность, разум, способность к творчеству и свободе. Почитая в другом образ Бога, я почитаю его свободу и богосыновнее достоинство, те Дары, которые Господь дал моему брату. Я могу не видеть этих даров, могу с осуждением или презрением, с холодным равнодушием относиться — на уровне эмоций — к этому человеку. Но догмат напоминает моему разуму: в этом человеке, в каждом человеке не меньше глубины и тайны, чем в тебе самом. Почти же не его дела в мире, почти Божие дело в нем — образ, подаренный ему Богом. Или если я поклонился при встрече человеку, я тоже совершил языческий обряд?
И значит, опять нам нужно вспомнить то, что сказал Седьмой Собор об иконе: есть поклонение как всецелое служение — и оно надлежит только Богу, и есть поклонение как почитание, как воздание чести — и оно возможно по отношению к образу. Иначе вторая заповедь Моисея войдет в прямое противоречие с пятой: « Чти отца твоего и матерь твою». И в четвертой заповеди — « чти день субботний». Итак, все, что вышло из рук Бога и все, что напоминает нам о Нем, достойно благодарения и почитания.
Можно ли, глядя на звезды, славить Творца? Можно ли, глазами взирая на земное, умом воспевать Небесное? У того же Набокова есть строчка, которую православный может обратить к протестанту: «Позволь мне жить, искать Творца в творенье » («Родине»). И природа может быть посредником в религиозном становлении человека, когда своей красотой и величием исторгает из его сердца молитву к Создателю.
И если человек творит себе памятные знаки, образы для того, чтобы чаще обращать свой ум к Единому Творцу — где же здесь язычество? Икона, как и мир, как и Писание, есть тварь, говорящая о Творце. Лишь для неверующего икона Рублева говорит о Рублеве; для верующего она прежде всего говорит о Христе: «так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» ( Мф. 5:16 ). Вот: видят ваши дела, а прославят не вас, но Отца. Так что каждое доброе дело христианина также есть икона, являющая и прославляющая Бога.
И Евангелие есть произведение человека, явившее нам образ Христа, только написанный не красками, а словами. Станет ли протестант держать Евангелие в непотребном месте? Будет ли он в страницы Библии заворачивать бутерброды, а саму Библию использовать в качестве подставки для каких-нибудь домашних нужд? И осудит ли он желание человека, который, прочитав Евангелие, от сердечной радости и благодарности поцелует дорогую страницу? Почему же эти чувства нельзя проявить перед ликом Христа, написанным иным способом? Или критики православия всерьез считают, что мы кланяемся дереву и краскам? И ждем помощи не от Бога, а от деревянной доски?
В заключение приведу житейское сравнение. Муж, находясь долгое время вдали от дома, достает фотокарточку жены и целует ее. Имеет ли право жена подозревать его в нечистой страсти к фотобумаге и в измене, и подавать на развод за этот жест своего мужа? Но зачем же Бога считать глупее ревнивой жены? Неужели протестанты всерьез уверены, что Христос прогневается на того, кто с любовью и с молитвой приложился к Его распятию?
Свой образ благочестия нельзя навязывать другим, но и подозревать в других худшее без всякой попытки понять мотивы их действия — это не что иное как фарисейство. Можно быть христианином и жить по Евангелию, не имея живописных изображений (православные, молясь в лагерных бараках, где не было икон Христа, не переставали быть православными). Но с главной заповедью Евангелия — заповедью любви — трудно совместима практика обвинений других христиан в язычестве только за то, что они иным путем выражают свое благоговение перед Тем же Единым Господом.
