шарпанская икона божией матери
Шарпанская икона божией матери
История Нижнего Новгорода запись закреплена
Старообрядческие скиты Нижегородской губернии (Керженские скиты) — группа старообрядческих скитов, образовавшихся на территории Нижегородской губернии в конце XVII — начале XVIII веков. Большинство из них было расположено на реке Керженец, по названию которой они стали обобщённо называться Керженскими скитами.
Ряд скитов Нижегородской губернии был описан в романах П. И. Мельникова «В лесах» и «На горах», где приводится подробное описание быта и обычаев нижегородских староверов.
Предание относит возникновение керженских скитов к последнему периоду осады Соловецкого монастыря царскими войсками. Согласно нему «монастырская икона Казанской Божией Матери, которая раньше была комнатной иконой царя Алексея Михайловича, перенесена была по воздуху вместе с иноком Арсением в пустынные леса чернораменские, где на урочище Шарапан близ Семенова Арсений основал первый скит».
По историческим сообщениями первыми старообрядческими учителями на Керженце были иеромонах Авраамий и монах Евфимий Потёмкин[2]. На Керженце было порядка 100 обителей в которых проживало более семисот иноков и около двух тысяч инокинь.
Большинство скитов принадлежали старообрядцам-поповцам, но были и беспоповские общины.
Керженские скиты пострадали во время гонений на старообрядцев, проводимых нижегородским архиепископом Питиримом. К 1737 году были уничтожены все скиты кроме Оленевского и Шарпанского. Возрождение скитов началось после указа 16 октября 1762 года, который разрешил староверам вернуться из-за рубежа в Россию. Через 25 лет после этого в Нижегородском Заволжье было до 54 скитов с 8000 жителями. В начале XIX века из Керженских скитов осталось 35 (22 — поповские, 8 — беспоповские). Основой материального процветания скитов были щедрые пожертвования московских старообрядцев-поповцев, которые заметно уменьшились после войны 1812 года. К 1826 году осталось 28 скитов в которых жило 2813 человек.
После предпринятых правительством мероприятий по борьбе со старообрядцами (1826 год — запрет строить новые и поправлять старые моленные, устраивать их в домах, иметь колокола; 1836 год — запрет приписывать новых людей к скитам) Керженские скиты начали приходить в упадок. В 1853 году состоялась «выгонка» керженецких скитов, проводившаяся чиновником особых поручений П. И. Мельниковым во исполнение указа Николая I от 1 марта 1853 года об уничтожении скитов в Нижегородском Заволжье.
Благовещенский скит — один из известнейших и крупнейших старообрядческих скитов, основанный в 1814 году иноком Тарасием (1787—1876), на правом берегу реки Керженца. В 1848 году, во времена борьбы с сектантством при императоре Николае I, скит был запечатан властями, но вскоре в 1849 году вновь открыт как единоверческий мужской монастырь, первым игуменом которого был тот же Тарасий[1]. Часть бывшей братии также приняла единоверие и осталась в скиту, но большая часть разбрелась по другим старообрядческим скитам.
Голендухин скит — основан матерью Голендухой — одной из первых подвижников старообрядчества, появившихся на Керженеце. Скит был разорён во время гонений архиепископа Питирима, но в начале второй половины XVIII века был восстановлен и просуществовал до начала XIX века. В настоящее время на месте скита сохранились только следы кладбища. Место, где был скит, именуется у старообрядцев Голендухин дол и является местом паломничества.
Гордеевский скит — возник в XVIII веке. В начале XIX века Гордеевский скит входил в список 54 старообрядческих скитов Семёновского уезда, в нём было 3 обители (1826 год). Закрыт по приказу об уничтожении скитов в Семёновском уезде Нижегородской губернии от 1 мая 1853 года. Сохранились остатки скитского кладбища, являющиеся местом паломничества.
Комаровский скит — наиболее известный из нижегородских скитов. Основан в конце XVII — начале XVIII века старообрядцем Комаром, пришедшим на Керженец из Торжка. По его имени и был назван скит. Известность Комаровский скит получил после московской чумы 1771 года и появления в Москве старообрядческих кладбищ — Рогожского и Преображенского. В начале XIX века в составе Комаровского скита было 35 мужских и женских обителей, в 1826 году — 26, в 1853 году — 12 обителей, 3 часовни и 2 моленные; в скиту проживало до 500 скитниц и столько же послушниц. После «выгонки» 1853 года в Комаровском скиту не осталось мужских обителей. Скит был расселён примерно в 1927 году. В настоящее время скит разрушен, сохранилось только несколько могил на скитских кладбищах, которые являются объектом паломничества старообрядцев из различных регионов России.
Корельский скит — по старообрядческому преданию основан Анфисой Колычевой, родственницей митрополита Филиппа, сосланной в эти места по указанию Ивана Грозного. Относился к беспоповскому толку и имел общение со староверами поморского согласия. Скит был упразднён ещё в XVIII веке, но в начале XIX века возродился в соседней деревне Корельское (упоминается в архивных документах середины XIX века). В 1891 году на деньги Саввы Морозова в скиту была построена новая часовня. Место изначального скита, называемого дальние кельи, находится в лесу, заметны ямы и битый кирпич от печей. В самой деревне сохранилось кладбище.
Одинцовский скит — возник в XVIII веке, располагался рядом с Корельским скитом. В 1826 году в скиту насчитывалось 9 обителей. Скит уничтожен пожаром в 1840 году, большая часть насельников перешла в Гордеевский скит, остальные в близлежащие деревни. На месте скита сохранились кладбища, главным объектом паломничества является могила матери Маргариты и расположенный рядом с ней источник воды, почитаемой староверами как целебная.
Оленевский скит — древнейший из керженецких скитов. По преданию основан в XV веке иноками Желтоводского монастыря, сопровождавшими Макария Желтоводского в Унжу после разорения монастыря Улу-Махметом. На месте скита странникам явился олень — отсюда и произошло название скита. После церковных реформ патриарха Никона оленевские пустынножители не приняли нововведений и ушли в раскол. После Питиримова разорения скит был уничтожен, после указа Екатерины II от 1762 года о позволении староверам вернуться в Россию скит был восстановлен. На начало XIX века в нём насчитывалось 14 женских обителей и он был одним из крупнейших и известнейших на Керженце (в 1826 году в нём было 5 часовен и 9 моленных). В 1834 году по указу Нижегородского губернского правления был составлен план скита с обозначением обителей и келий: в нём проживало 432 души мужского и женского пола, имелось 6 бывших кладбищ и одно действующее. С 1838 года скит в официальных документах назывался деревней, оставаясь по сути старообрядческим монастырем. К моменту «выгонки» 1855 года в скиту было 18 обителей в которых проживала 1 схимонахиня и 48 инокинь, имелось 8 моленных. После «выгонки» было решено переселить обитателей Оленевского скита в Улангерский. В отчёте о состоянии раскола по Семёновскому уезду за 1857 год Оленевский скит значится как бывший, но семёновские священники писали, что многие скитницы продолжают проживать «по месту прежней приписки». Оленевский скит стал основой деревни Большое Оленево, единственного поселения Семеновского района, возникшего непосредственно на месте скита: застройка деревни повторяет расположение скитских обителей. В деревне до настоящего времени проживают старообрядцы, которые ухаживают за могилами на остатках трёх старых кладбищ на могилах которых, за отсутствием моленной, совершаются по праздникам богослужения.
Скит Смольяны — основан предположительно в 1656 году монахами из знатных родов: Сергием Салтыковым (из рода Салтыковых по материнской линии была императрица Анна Иоанновна), Спиридоном и Ефремом Потёмкиными. Скит стал центром поповского согласия на Керженце. В 1660 году скит возглавил иеромонах Дионисий Шуйский (родственник царя Василия Шуйского), получивший почтение среди старообрядцев так как имел запас мира и Святых Даров, освященных при патриархе Иосифе. В 1690 году главой скита стал поп Феодосий, неоднократно подвергавшийся арестам за проповедь раскола. В 1694 году он был схвачен и сожжен, а скит вместе с часовней Тихвинской иконы Божией Матери был разрушен. На скитских кладбищах объектами паломничества с XIX века стали могилы основателей скита и колодцы, по преданию, выкопанные ими. В настоящее время сохранились 22 могилы с ветхими крестами и голбцами, а также две ямы с водой, являющиеся останками прежних колодцев.
Скит Семь дев — основан во второй половине XVII века. Полностью уничтожен во время питиримова разорения в 1719 году. Своё название получил от скитской часовни, посвящённой празднику святых семи дев: Текусы, Александры, Клавдии, Фаины, Евфрасии, Иулии и Матроны. Место где располагался скит посещается староверами в дни Светлой седмицы.
Улангерский скит — основан в 1780-х годах на реке Козленце переселенцами из Макарьевского уезда Костромской губернии, пришедшими на Керженец из сгоревшего «старого Уленгера». Основательницами скита были Галицкая помещица Феодосия Федоровна Сухонина и дворянка Акулина Степановна Свечина. В скиту было от 12 до 20 женских и мужских обителей, насельники которых принадлежали как беглопоповскому, так и беспоповскому толку.
Улангерский скит населяли представители знатных родов, за что его считали боярским. С XIX века в нём стало селиться купечество: вдовые купчихи принимали схиму, а челядь просто иночество. Улангерский скит поддерживал связи с Рогожским кладбищем, славился богатством убранства часовен и величием церковных служб — в праздничные дни богослужение совершали до 12 иереев. Скит был местом поклонения мощам святой Феклы, почитавшейся среди старообрядцев. С 1838 году скит стал называться селением. В 1855 году в скит планировалось переселить насельников Комаровского и Оленевского скитов, но переселение не состоялось и Улангерский скит был закрыт. Часть его жителей формально приняло единоверие, а другие переселились в соседние деревни, забрав с собой все ценные книги и иконы.
Улангерский скит был уничтожен 28 февраля 1858 года: из моленной сделали жилую избу, в которой стала проживать единоверка. В настоящее время на месте скита находится деревня Улангерь в центре которой сохранилось старое скитское кладбище.
Фундриковский скит — основан в XVIII веке. В скиту на 1826 год имелось две обители и часовня. Скит был закрыт в 1852 году, его обитатели переселились с близлежащую деревню Фундриково, в которой в начале XX века ещё имелась тайная моленная. В настоящее время от скита сохранилось лишь несколько могил в юго-восточной части деревенского кладбища.
Старый (Пустой) Шарпан — основан в 1657 году первыми керженскими староверами, пришедшими из смоленского Бизюкова монастыря. По старообрядческой легенде скит был основан соловецким иноком Арсением, которого привела в Керженский лес икона Казанской Божией матери, остановившиеся на месте будущего скита, а глас Богородицы повелел основать обитель, в которой вместе с иконой будет процветать древнее благочестие. Шарпанский скит стал центром керженецкого поповства. Перед питиримовым разорением в скиту проживало до 2000 человек. К 1737 году после гонений Питирима на староверов Шарпан остался единственным частично сохранившимся скитом на Керженце и в Чернораменье. После указа 1762 года, прекратившего преследования старообрядцев за веру, Шарпанский скит вновь наполнился жителями, их количество достигало 5000 человек. В скиту была одна обитель. Закрытие Шарпанского скита было произведено в 1849 году — чиновник особых поручений П. И. Мельников вывез из скита почитавшуюся чудотворной икону Казанской Божией Матери. Так сбылось старообрядческое пророчество, связанное с историей основания Шарпана. В 1852 году была закрыта и уничтожена Шарпанская моленная, а после 1853 года в скиту проживало не более 3-4 человек. От скита остались два кладбища с почитаемыми староверами могилами. Среди них известно захоронение схимницы Прасковьи («царицына могила») в окружении 12-ти безымянных могил. Староверы считают эту Прасковью царевной Софьей, якобы бежавшей из Новодевичьего монастыря с 12-ю стрельцами.
Новый Шарпан — основан в 60-е годы XIX века после разорения Старого Шарпана. Скит являлся женским и образовался вокруг могилы матери Февронии, почитавшейся святой. Считалось, что её могила в первый день Пасхи источает целебную воду. В 1911 году в скиту была построена каменная часовня, от которой сохранилась лишь медная плита с надписью. К 1917 году в скиту проживала лишь одна схимница — мать Дорофея. Скит был закрыт в 1928 году, последней игуменьей в нём была мать Меропея. В настоящее время от скита сохранились останки женского кладбища, с сохранившейся могилой матери Февронии, почитаемой староверами и в наши дни. Новый Шарпан является местом паломничества местных и приезжих староверов в день Казанской иконы Богородицы и на Пасху.
Старообрядческий скит Новый Шарпан
Шарпан — один из нижегородских старообрядческих скитов, находившихся на реке Керженец. Основан в 1657 году первыми керженецкими староверами, пришедшими из смоленского Бизюкова монастыря. Сейчас он выглядит вот так. Да, небольшой лесок в огромном поле.
Старый (Пустой) Шарпан
По старообрядческой легенде, скит был основан соловецким иноком Арсением, которого привела в Керженский лес икона Казанской Божией матери, остановившиеся на месте будущего скита, а глас Богородицы повелел основать обитель, в которой вместе с иконой будет процветать древнее благочестие.
Шарпанский скит стал центром керженецкого поповства. Перед «Питиримовым разорением» в скиту проживало до 2000 человек. К 1737 году после гонений Питирима на староверов Шарпан остался единственным частично сохранившимся скитом на Керженце и в Чернораменье.
После указа 1762 года, прекратившего преследования старообрядцев за веру, Шарпанский скит вновь наполнился жителями, их количество достигало 5000 человек. В скиту была одна обитель.
Закрытие Шарпанского скита было произведено в 1849 году — чиновник особых поручений П. И. Мельников вывез из скита почитавшуюся чудотворной икону Казанской Божией Матери. По мнению старообрядцев, так сбылось пророчество, связанное с историей основания Шарпана. В 1852 году была закрыта и уничтожена Шарпанская моленная, а после 1853 года в скиту проживало не более 3-4 человек.
Новый Шарпан. Основан в 60-е годы XIX века после разорения Старого Шарпана. Скит являлся женским и образовался вокруг могилы матери Февронии. Первое документальное упоминание о захоронении Февронии относится к 1732 году, оно называется «полянка старицы Февронии Шарпанской». В 1911 году в скиту была построена каменная часовня, от которой сохранилась лишь медная плита с надписью. К 1917 году в скиту проживала лишь одна схимница — мать Дорофея. Скит был закрыт в 1928 году, последней игуменьей в нём была мать Меропея.
Свои воспоминания о посещении Нового Шарпана в 1911 году оставил наставник Спасова согласия Д. Н. Уткин:
И отселе пойде и достигохомъ малаго Шарпана и ту поклонились матире инокине схимнице Февронии. И ту у ея въ гробнице провели нощь за чтениемъ псалтыря. И ту совершается чюдо, по молитве поклонниковъ исходит от сердца м(а)т(е)ри Февронии вода, которую берутъ на исцеление болезней душевныхъ и телесныхъ. Но мы не получили сего дара. По приходу нашего земля была суха, а по отхождении сотворилась сырая, такъ что наклавши въ платокъ и пожавши потекла вода. Этот опытъ былъ для миня важный, потому что сия м(а)ть Феврония, подвизавшаяся для б(о)га после Никона патриарха.[2]
— Автобиография Д.Н. Уткина
Староверы в Шарпанском скиту
(фотография 1897 года)
В настоящее время от скита сохранились останки женского кладбища, с сохранившейся могилой матери Февронии, почитаемой староверами и в наши дни.
Сейчас кладбище огорожено ветхим забором, через который просматривается старое кладбище
Новый Шарпан является местом паломничества местных и приезжих староверов в день иконы Казанской Богородицы и на Пасху.
Местоположение: Россия, Нижегородская область
Старообрядческий скит Старый (Пустой) Шарпан
Усиленный приток поселенцев в эти места связан с событиями «Соловецкого сидения» (1668-1676 гг.). После взятия Соловецкого монастыря иноки Арсений, Софонтий и Онуфрий бежали на Керженец и основали поселения Деяново, Пафнутово и Хвостиково.
Легенда приписывает основание Шарпанского скита иноку Арсению, которого вела в Керженский лес из Поморья через болота и чащи икона Казанской Божией матери. На месте, где остановилась икона, Богородица назначила основать обитель, в которой пребудет вместе с иконой древнее благочестие. Местом основания скита стало урочище Шарпан близ починка Ларионова. Икона Казанской Богородицы была особо почитаема старообрядцами и оглашена чудотворной. А старец Арсений, как инок Соловецкого монастыря, снискал уважение и почет местных староверов. Отовсюду к нему стекались люди и находили безопасное убежище. Шарпанский скит послужил основой для распространения скитов в лесах Керженца и Чернораменья, он был центром сосредоточения поповцев.
До «Питиримова озлобления» скит насчитывал до 2000 скитников и скитниц. К 1737 г. в результате гонений архиепископа Нижегородского Питирима Шарпан оставался единственным частично уцелевшим скитом на Керженце и в Чернораменье.
Во время гонений вице-губернатора Ржевского в самом у. Шарпан на крутом берегу были устроены казематы для «пытания» старообрядцев. После смерти Питирима население Шарпана снова возросло за счет стекавшихся беглецов и достигло примерно 5000 человек. После указа 1762 г. в Шарпанском скиту поселилось множество старообрядцев.
Современное состояние: Место под названием Пустой (Старый) Шарпан располагается в лесу на берегу «Никонова врага» (приток Черной Санахты), в 2 км от деревни Рождественское Семеновского района.
В 50 м от Никонова врага находятся остатки мужского кладбища: среди старых берез возвышается пять голбцов с вырезанными крестами без крыш и один ветхий крест. Среди сосен и кустарника заметны ряды холмиков, ориентированных с запада на восток. В 100 м к югу от кладбища располагается женское кладбище, признаки которого малозаметны.
Шарпанская икона божией матери
Сегодня хотелось бы немного отвлечься от Керженского синодика и поговорить о двух скитах, остатки которых нынче лучше всех остальных спрятаны в заволжских лесах. Речь пойдет о легендарном Шарпане, который, чтоб отличать от своего более позднего «тёзки» (про который я уже рассказывал), принято называть Старым (или Пустым). Этот скит считался центром поповства и был основан на месте, которое, согласно преданию, указала Богородица иноку Арсению Соловецкому, которого привела сюда одна из самых почитаемых старообрядческих икон, ныне пропавшей.
Вскоре натыкаемся на накренившийся крест, который находится на краю поляны. «На этой поляне мы раньше кабанов стреляли, на дереве сделаем специальный помост, сидим, ждем, пока появятся. Кабанов тут и сейчас очень много, но они осторожнее что ли стали. «
Вернувшись в деревню, Павел пригласил меня на чай с изумительным вареньем из черемухи, а дальше мы планировали двигаться дальше, чтоб успеть до темна посмотреть ещё и остатки Старого Шарпана. Перед тем, как войти в дом, мы отряхнули одежду, и я понял, что на мне сидит клещ. Первый был снят с ноги, с одежды сняли ещё четверых «зайцев», которые приехали на мне из леса. После чаепития я решил проверить себя получше и нашел ещё одного, уже присосавшегося на груди. Положив обоих кровососов в контейнер из-под киндер-сюрприза для «сдачи в институт на опыты», мы снова пошли в лес.
Дорога до Старого Шарнапа шла по старой, заросшей, но все ещё проходимой дороге, соединяющей две соседние деревни, так что тут вероятность набрать клещей на одежду была не так велика. Через 40 минут бодрой ходьбы мы пришли на место.
История же этого скита начинается с Соловецкого сидения, когда знаменитую северную обитель осаждали 12 лет правительственные войска и лишь благодаря измене одного из послушников удалось взять монастырь. Оттуда в керженские леса, посреди прочих, ушли иноки Арсений, Софонтий и Онуфрий, которые в последствии основали поселения Деяново, Пафнутово и Хвостиково.
Как утверждает предание, «в ночь на 22 января 1676 года, накануне штурма Соловецкой обители, не отказавшейся от древлего благочестия, схимник Арсений молился перед образом Казанской, бывшим некогда домашней иконой царя Алексея Михайловича и еще до никоновских реформ подаренным царем соловецким инокам. В «тонком сне» схимник увидел, как образ поднялся в воздух и удалился прочь от осажденного монастыря. После разгрома обители Арсению удалось бежать из узилища и уже на материке, при молитве в лесу он узрел тот самый образ, который поплыл по воздуху «никем не носим» и привел схимника в нижегородское Заволжье, в Чернораменские леса. Там, где остановилась эта Казанская, Арсений устроил знаменитый Шарпанский скит, где икона пребывала до 1849 года, когда была отнята известным писателем, а по основной своей службе «борцом с расколом» П.И. Мельниковым-Печерским.»*
После этого гонения на староверов начались с новой силой, хотя после Питиримого разорения им было не привыкать к этому. До 1917 года икона находилась в Керженском единоверческом Благовещенском монастыре, от которого сейчас не осталось вообще ничего, хотя он был довольно большой и его посещал и запечатлел на своих фотографиях Дмитриев. Затем икона просто пропала, столь же бесследно, как и ее первообраз. Как утверждают некоторые, она хранится в благочестивой семье в Нижнем Новгороде, однако никто подтвердить, в общем-то, как и опровергнуть этого не может. 
* Надежда Дмитриева из книги «О Тебе радуется!»
Шарпанская икона божией матери
Павел Иванович Мельников (Андрей Печерский)
Верховое Заволжье – край привольный. Там народ досужий, бойкий, смышленый и ловкий. Таково Заволжье сверху от Рыбинска вниз до устья Керженца. Ниже не то: пойдет лесная глушь, луговая черемиса, чуваши, татары. А еще ниже, за Камой, степи раскинулись, народ там другой: хоть русский, но не таков, как в Верховье. Там новое заселение, а в Заволжском Верховье Русь исстари уселась по лесам и болотам. Судя по людскому наречному говору – новгородцы в давние Рюриковы времена там поселились. Преданья о Батыевом разгроме там свежи. Укажут и «тропу Батыеву» и место невидимого града Китежа на озере Светлом Яре. Цел тот город до сих пор – с белокаменными стенами, златоверхими церквами, с честными монастырями, с княженецкими узорчатыми теремами, с боярскими каменными палатами, с рубленными из кондового, негниющего леса домами. Цел град, но невидим. Не видать грешным людям славного Китежа. Сокрылся он чудесно, Божьим повеленьем, когда безбожный царь Батый, разорив Русь Суздальскую, пошел воевать Русь Китежскую. Подошел татарский царь ко граду Великому Китежу, восхотел дома огнем спалить, мужей избить либо в полон угнать, жен и девиц в наложницы взять. Не допустил Господь басурманского поруганья над святыней христианскою. Десять дней, десять ночей Батыевы полчища искали града Китежа и не могли сыскать, ослепленные. И досель тот град невидим стоит, – откроется перед страшным Христовым судилищем. А на озере Светлом Яре, тихим летним вечером, виднеются отраженные в воде стены, церкви, монастыри, терема княженецкие, хоромы боярские, дворы посадских людей. И слышится по ночам глухой, заунывный звон колоколов китежских.
Так говорят за Волгой. Старая там Русь, исконная, кондовая. С той поры как зачиналась земля Русская, там чуждых насельников не бывало. Там Русь сысстари на чистоте стоит, – какова была при прадедах, такова хранится до наших дней. Добрая сторона, хоть и смотрит сердито на чужанина.
В лесистом Верховом Заволжье деревни малые, зато частые, одна от другой на версту, на две. Земля холодна, неродима, своего хлеба мужику разве до масленой хватит, и то в урожайный год! Как ни бейся на надельной полосе, сколько страды над ней не принимай, круглый год трудовым хлебом себя не прокормишь. Такова сторона!
Другой на месте заволжанина давно бы с голода помер, но он не лежебок, человек досужий. Чего земля не дала, уменьем за дело взяться берет. Не побрел заволжский мужик на заработки в чужу-дальнюю сторону, как сосед его вязниковец, что с пуговками, с тесемочками и другим товаром кустарного промысла шагает на край света семье хлеб добывать. Не побрел заволжанин по белу свету плотничать, как другой сосед его галка.[1] Нет. И дома сумел он приняться за выгодный промысел. Вареги зачал вязать, поярок валять, шляпы да сапоги из него делать, шапки шить, топоры да гвозди ковать, весовые коромысла чуть не на всю Россию делать. А коромысла-то какие! Хоть в аптеку бери – сделаны верно.
Леса заволжанина кормят. Ложки, плошки, чашки, блюда заволжанин точит да красит; гребни, донца, веретена и другой щепной товар работает, ведра, ушаты, кадки, лопаты, коробья, весла, лейки, ковши – все, что из лесу можно добыть, рук его не минует. И смолу с дегтем сидит, а заплатив попенные, рубит лес в казенных дачах и сгоняет по Волге до Астрахани бревна, брусья, шесты, дрючки, слеги и всякий другой лесной товар. Волга под боком, но заволжанин в бурлаки не хаживал. Последнее дело в бурлаки идти! По Заволжью так думают: «Честней под оконьем Христовым именем кормиться, чем бурлацкую лямку тянуть». И правда.
Живет заволжанин хоть в труде, да в достатке. Сысстари за Волгой мужики в сапогах, бабы в котах. Лаптей видом не видано, хоть слыхом про них и слыхано. Лесу вдоволь, лыко нипочем, а в редком доме кочедык найдешь. Разве где такой дедушка есть, что с печки уж лет пяток не слезает, так он, скуки ради, лапотки иной раз ковыряет, нищей братье подать либо самому обуться, как станут его в домовину обряжать. Таков обычай: летом в сапогах, зимой в валенках, на тот свет в лапотках…
Заволжанин без горячего спать не ложится, по воскресным дням хлебает мясное, изба у него пятистенная, печь с трубой; о черных избах да соломенных крышах он только слыхал, что есть такие где-то «на Горах».[2] А чистота какая в заволжских домах. Славят немцев за чистоту, русского корят за грязь и неряшество. Побывать бы за Волгой тем славильщикам, не то бы сказали. Кто знаком только с нашими степными да черноземными деревнями, в голову тому не придет, как чисто, опрятно живут заволжане.
Волга – рукой подать. Что мужик в неделю наработает, тотчас на пристань везет, а поленился – на соседний базар. Больших барышей ему не нажить; и за Волгой не всяк в «тысячники» вылезет, зато, как ни плоха работа, как работников в семье ни мало, заволжанин век свой сыт, одет, обут, и податные за ним не стоят. Чего ж еще. И за то слава те, Господи. Не всем же в золоте ходить, в руках серебро носить, хоть и каждому русскому человеку такую судьбу няньки да мамки напевают, когда еще он в колыбели лежит.
Немало за Волгой и тысячников. И даже очень немало. Плохо про них знают по дальним местам потому, что заволжанин про себя не кричит, а если деньжонок малу толику скопит, не в банк кладет ее, не в акции, а в родительску кубышку, да в подполье и зароет. Миллионщиков за Волгой нет, тысячников много. Они по Волге своими пароходами ходят, на своих паровых мельницах сотни тысяч четвертей хлеба перемалывают. Много за Волгой таких, что десятками тысяч капиталы считают. Они больше скупкой горянщины[3] да деревянной посуды промышляют. Накупят того, другого у соседей, да и плавят весной в Понизовье. Барыши хорошие! На иных акциях, пожалуй, столько не получишь.
Один из самых крупных тысячников жил за Волгой в деревне Осиповке. Звали его Патапом Максимычем, прозывали Чапуриным. И отец так звался и дедушка. За Волгой и у крестьян родовые прозванья ведутся, и даже свои родословные есть, хотя ни в шестых, ни в других книгах они и не писаны. Край старорусский, кондовый, коренной, там родословные прозвища встарь бывали и теперь в обиходе.
Большой, недавно построенный дом Чапурина стоял середь небольшой деревушки. Дом в два жилья, с летней светлицей на вышке, с четырьмя боковушками, двумя светлицами по сторонам, с моленной в особой горнице. Ставлен на каменном фундаменте, окна створчатые, стекла чистые, белые, в каждом окне занавеска миткалевая с красной бумажной бахромкой. На улицу шесть окон выходило. Бревна лицевой стены охрой на олифе крашены, крыша красным червляком. На свесах ее и над окнами узорчатая прорезь выделана, на воротах две маленькие расшивы и один пароход ради красы поставлены. В доме прибрано все на купецкую руку. Пол крашеный, – олифа своя, не занимать стать; печи-голландки, кафельные, с горячими лежанками; по стенам, в рамках красного дерева два зеркала да с полдюжины картин за стеклом повешено. Стулья и огромный диван красного дерева крыты малиновым трипом, три клетки с канарейками у окон, а в углу заботливо укрыты платками клетки: там курские певуны – соловьи; до них хозяин охотник, денег за них не жалеет.
По краям дома пристроены светелки. Там хозяйские дочери проживали, молодые девушки. В передней половине горница хозяина была, в задней моленная с иконостасом в три тябла. Канонница с Керженца при той моленной жила, по родителям «негасимую» читала. Внизу стряпущая, подклет да покои работников да работниц.
У Патапа Максимыча по речкам Шишинке и Чернушке восемь токарен стояло. Посуду круглую: чашки, плошки, блюда в Заволжье на станках точат – один работник колесо вертит, другой точит. К такому станку много рук надо, но смышленый заволжанин придумал, как делу помочь. Его сторона место ровное, лесное, болотное, речек многое множество. Больших нет, да нет и таких, что «на Горах» водятся: весной корабли пускай, в межень курица не напьется. В песчаных ложах заволжских речек воды круглый год вдосталь; есть такие, что зимой не мерзнут: летом в них вода студеная, рука не терпит, зимой пар от нее. На таких-то речках и настроили заволжские мужики токарен: поставит у воды избенку венцов в пять, в шесть, запрудит речонку, водоливное колесо приладит, привод веревочный пристегнет, и вертит себе такая меленка три-четыре токарных станка зараз. Работа не в пример спорее. Таких токарен у осиповского тысячника было восемь, на них тридцать станков стояло; да, кроме того, дома у него, в Осиповке, десятка полтора ручных станков работало. Была своя красильня посуду красить, на пять печей; чуть не круглый год дело делала. Работников по сороку и больше Патап Максимыч держал. Да по деревням еще скупал крашоную и некрашоную посуду. Горянщиной сам в Городце торговал. Две крупчатки у него в Красной Рамени было, одна о восьми, другая о шести поставах. Расшивы свои по Волге ходили, из Балакова да из Новодевичья пшеницу возили, на краснораменских крупчатках Чапурин ее перемалывал. Мукой в Верховье он торговал: славная мука у него бывала – чистая, ровно пух; покупатели много довольны ей оставались.