ута фрит с коллегами выдвигает теорию ума у детей с аутизмом

23.04.202323.04.2023 admin 0 Comments

Ута фрит с коллегами выдвигает теорию ума у детей с аутизмом

Аутизм и «модель психического»

Исследования — мучительно медленный процесс, но время от времени происходит захватывающее дух ускорение. После многих лет экспериментов мы внезапно нашли окно, сквозь которое можем бросить новый взгляд на аутизм. Такой взгляд до сих пор очень мало рассматривался, но он стал известен по фразе «модель психического». Нахождение окна не являлось, однако, чистой удачей. Нас привело к этому множество сходящихся путей.

Все они стартовали с идеи, что такие расстройства развития как аутизм могут вызываться специфической когнитивной дисфункцией (Гермелин & О’Коннор, 1970). Эта идея обернулась огромным прогрессом для мотивационных объяснений, следовавших главным образом линии «аутичные дети МОГУТ, если ХОТЯТ». И следует задать вопрос: «Почему они этого не делают?» Единственный очевидный ответ — именно, если вам трудно делать что-то, то, вероятно, вы будете избегать это делать, — вновь возвращает нас прямиком к рассмотрению когнитивных проблем. Когнитивная психология предоставляет модели для анализа того, что люди могут делать в покомпонентных процессах. Некоторые из этих компонентов — врождённые приспособления, созданные для облегчения жизни. Очевидно, что если встречаются определённые биологические проблемы, один или более из этих компонентов может выйти из строя. Посредством тщательно рассчитанных экспериментов возможно определить такие неисправные компоненты. Таким образом мы можем объяснить, почему некоторые индивиды не могут делать определённые вещи или могут научиться им только окружным путём и ценой больших усилий. В случае аутизма мы надеемся обнаружить те компоненты, с которыми связаны дисфункции, ответственные за искажение развития, и дающие, как результат, наблюдаемые симптомы.

К восьмидесятым годам многие исследователи пришли к осознанию, что экспериментальное изучение базовых психологических способностей, таких как язык, память и восприятие — в то же время крайне интересное и важное — не приведёт к объяснению социально-аффективных проблем, что имеют настолько центральное значение при синдроме аутизма (например, Фейн и др., 1986). Бедный язык, плохая память и плохое восприятие — всё это может вносить вклад в общие социальные нарушения. Однако тогда то же было бы в равной степени верно и для детей, страдающих умственной отсталостью без аутизма. Вопрос должен быть задан вновь: что нам нужно, чтобы объяснить аутизм?

Одним из выходов из дилеммы было более непосредственное изучение эмоций аутичных детей. Помимо прочего, Каннер исходно предположил, что аутизм — это нарушение аффективного контакта. Этому пути последовал, к примеру, Петер Хобсон, обнаруживший, что у аутичных детей существенно нарушено распознавание эмоционального содержания выражений лиц, жестов и голосов (Хобсон, 1986a, 1986b). Другим решением было подробное изучение затруднений в вербальном и невербальном языке с целью более точно установить, что делает коммуникацию столь необычной у аутичных индивидов всех уровней способностей. Это направление исследований было продолжено, например, Балтаксом (1977), и с тех пор стимулировано также и многими другими работами. Как результат, мы теперь имеем возрастающий объём эмпирических фактов, относящихся к прагматическим дефицитам у аутичных детей. Третьим подходом являлось подробное изучение социального взаимодействия аутичных детей. Существовала очевидная необходимость определить, что делает их аффективный контакт в обыденных социальных ситуациях столь аномальным. Исследователи, такие как Сигман и её коллеги (1986, 1987), обратили внимание на качество социального взаимодействия у совсем маленьких аутичных детей и обнаружили весьма специфичные трудности в поведении, связанном с разделением внимания. Например, похоже, что аутичные дети много реже, чем другие дети, спонтанно приносили или показывали игрушку другому лицу.

Рост работы по социальным и аффективным проблемам у аутичных детей расширил наши познания до ранее неизведанных областей. Однако до сих пор импульс до фокусировки внимания на «модели психического» не доходил. Правда, мы теперь лучше знали, ЧТО нуждается в объяснении, но мы не продвигались дальше в том, КАК это объяснить. Когнитивная психология обеспечила инструментарий, но только теперь она была готова предоставить достаточно детальные рамки для прогресса в разработке теорий. Во многих областях, включая психологию животных, психолингвистику и психологию развития теории предлагались, не только для классических проблем этих предметов, но и в рамках феномена построения теорий как такового.

Источник

Анна Ремингтон и Ута Фрит: «Теория интенсивного мира вызывает серьёзное беспокойство»

Интенсивность в действии: хотя теория интенсивного мира — это теория, предполагаемые ею терапии реальны и могут принести как пользу, так и вред.

За прошедшие несколько лет новая теория аутизма — «теория интенсивного мира», предложенная Генри и Камиллой Маркрамами [1,2] — вызвала много интереса у популярной прессы. Две желанные особенности теории состоят в том, что она даёт более позитивный взгляд на аутизм, и в том, что Маркрамы основывают её на биологическом понимании этого расстройства.

В ней предполагается, что аутизм представляет собой результат гиперфункции нервной схемы, ведущий как к проявлениям одарённости, так и к состоянию перевозбуждения. Журналистка Майя Салавиц подробно описала эту теорию в новом онлайновом журнале «Matter».

Хотя все мы стремимся к всеобъемлющей теории аутизма, и идея привлекательна, теория до сих пор очень мало академически проверена. Мы слишком хорошо знаем об ущербе, к которому может привести преждевременное вынесение исследователями гипотезы в публичное пространство — например, необоснованных утверждений о связи вакцины против кори, свинки и краснухи и аутизма.

Наше особое беспокойство вызывает сконцентрированность теории интенсивного мира на предполагаемых радикальных методах лечения лиц с аутизмом, а именно изоляции от стимуляции в младенчестве. Маркрамы не просто намекают на такое вмешательство, но и напрямую говорят о нём. Однако если теория некорректна, такое лечение может оказаться разрушительным. Как ярко показало исследование румынских детей-сирот, недостаток стимуляции и обеднение нервного входа при раннем развитии нарушают у детей социальное, когнитивное и эмоциональное функционирование [3].

Поэтому мы спрашиваем: из чего возникла эта теория интенсивного мира? Так ли она позитивна, как преподносится, и что это означает для аутизма?

Крысиная модель

Теория интенсивного мира базируется на данных из двух экспериментальных исследований с использованием крысиной модели аутизма с вальпроевой кислотой (ВПК). Воздействие ВПК, лекарства от эпилепсии, в ходе беременности приводит к уменьшению у крысят социального взаимодействия, возрастанию повторяющегося поведения и потере нейронов в мозжечке.

Маркрамы и их коллеги обнаружили, что миндалина и медиальная префронтальная кора у этих крыс гиперреактивна, гиперсвязна и гиперпластична [4,5]. В их мозгу обнаруживаются изменения в балансе нервных сигналов возбуждения и торможения, а также в эффективности взаимодействия между нейронами, что может оказывать значительное влияние на поведение.

Маркрамы экстраполируют эти результаты, чтобы предположить наличие повышенной активности в некоторых областях мозга людей с аутизмом, ведущей к сверхактивности восприятия, памяти и процессов внимания. Это, говорят они, сверхвозможности, которыми обладают все люди с аутизмом. Эти черты проявляются в крайней чувствительности к сенсорным стимулам, повышенном чувстве страха и сверх-эмоциональности. В теории интенсивного мира предполагается, что для того, чтобы справиться с этой интенсивностью, люди с аутизмом имеют тенденцию закрываться и изолироваться от внешнего мира.

Эта идея сенсорной перегруженности при аутизме не нова, и действительно, недавно Американская психиатрическая ассоциация модифицировала диагностические критерии аутизма, чтобы включить необычные сенсорные реакции в качестве одной из основных черт. Однако тогда как крысы из модели с ВПК могут демонстрировать гиперчувствительность, данные по людям гораздо менее отчётливы.

У людей с аутизмом сенсорные симптомы проявляются как беспорядочно варьирующиеся: от гиперчувствительности (сильная реакция на звуки, свет и прикосновения) до гипочуствительности (затруднения с ориентировкой на звуки и низкое чувство боли) и поведения «сенсорного поиска» (тяга к интенсивной сенсорной стимуляции), как написано в обзоре 2005 года по почти 50-летней литературе по сенсорным аномалиям при аутизме [6] и в дискуссии по этой теме 2013 года [7].

Объединяющая теория должна объяснять все наблюдения, а не только некоторые. Нам настоятельно необходимо исследовать поведенческие особенности, которые сопровождают нейробиологические изменения, наблюдаемые в крысиной модели с ВПК. Приводят ли предложенные гиперреактивность, гиперпластичность и гиперсвязность к повышению или к понижению обработки информации мозгом? В настоящее время нет консенсуса по тому, облегчает ли повышенная нейронная активность функционирование мозга или препятствует ему [8,9].

Обращение к савантизму

Для сообщества вокруг аутизма одной из привлекательных черт теории является способ, которым Маркрамы критикуют «модели дефицита» аутизма и продвигают аутизм как набор усиленных возможностей, а не как нарушение. При более внимательном взгляде на теорию интенсивного мира картина, однако, не столь однозначно позитивна, как гласят комментарии. Маркрамы описывают аутизм как постоянное чувство «похмелья и невысыпания» и говорят, что для него характерны крайние реакции страха.

Действительно, они очерчивают все «возможности» как проблематичные симптомы, которые нужно умерить, прежде чем человек сможет функционировать осмысленно и демонстрировать повышенные способности. По контрасту, другие модели, такие как модель «усиленного функционирования восприятия», описывают подлинные навыки и превосходящие способности, наблюдаемые при аутизме [10,11].

Так как же теория интенсивного мира влияет на лечение аутизма? В своих публикациях исследователи констатируют, что их утверждения «должны быть обоснованы в систематических и контролируемых экспериментах на людях», прежде чем делать какие-либо прогнозы относительно лечения [2].

Тем не менее, по контрасту с высказанным предостережением, в популярной прессе Маркрамы призывают к радикальному изменению методов, которыми врачи и исследователи лечат детей с аутизмом.

В одном из таких интервью они сказали: «На раннем этапе жизни ребёнка повторение является реакцией на крайний страх. Аутист воспринимает, чувствует и боится слишком многого. Позволяйте им иметь свои рутины, никаких компьютеров, телевизора, никаких резких цветов, никаких сюрпризов. Это противоположно тому, что родителям говорят делать. Мы в самом деле думаем, что если вы сможете создать отфильтрованное окружение на раннем этапе жизни, вы сможете получить под конец невероятно гениального ребёнка без многих сенсорных проблем».

Это тревожный возврат к временам, когда исследователь неоправданно связал бездействие родителей с тяжестью аутизма. Более того, заявления такого типа сразу рождают опасения пропустить окно возможностей, а также неоправданно высокие ожидания. Отметим также выраженную Ари Нейманом, президентом «Сети самоадвокации аутистов», обеспокоенность о том, что мы не должны связывать ценность ребёнка с аутизмом с тем, имеет он или она особые способности.

Мы призываем к осторожности, пока исследователи не протестируют теорию должным образом. Нам необходимо проверить эту теорию, прежде чем она сможет формировать наше восприятие и лечение аутизма. Как только это будет сделано, мы можем оказаться с крайне интересной заявкой. В настоящее же время мы по-прежнему крайне обеспокоены.

Анна Ремингтон — преподаватель когнитивной науки в Центре исследований аутизма и образования в Институте образования в Лондоне. Ута Фрит — почётный профессор когнитивной нейронауки в Университетском колледже Лондона.

Источник

Модель психического

Способность приписывать независимые психические состояния (желания, намерения, эмоции и т. п.) себе и другим, чтобы объяснять и предсказывать поведение. Эти психические состояния должны быть независимы как от представлений о реальном мире (потому что люди могут верить в вещи, которые в реальности не являются правдой), так и от психических состояний других людей (потому что люди могут верить, хотеть и желать разные вещи).

Сформированность модели психического определяет нашу способность к коммуникации. Для того чтобы правильно понять смысл высказывания, мы делаем предположения о коммуникативных намерениях говорящего. Без таких предположений мы не могли бы понимать фигуральную речь (ирония, сарказм, метафоры или юмор), где намерения говорящего не соответствуют буквальному смыслу сообщения. Мы не просто воспринимаем произносимые слова, мы строим гипотезы о психических состояниях говорящего. Например, если учитель говорит детям, что сегодня они будут раскрашивать кролика в клетке, это не означает, что каждый будет красить красками несчастного кролика. Для того, чтобы понять смысл этого выражения, необходимо декодировать фигуральное выражение в соответствии с представлениями о намерениях говорящего и в соответствии со своей гипотезой (моделью) о психических состояниях собеседника. Точно такие же процессы используются при невербальной коммуникации.

Модель психического также необходима и для понимания информационных потребностей слушателя: для оценивания того, что слушатель уже знает или не знает и какая информация должна быть ему предоставлена, чтобы он мог понять коммуникативные интенции. Для успешной коммуникации говорящий должен видеть, понято ли его сообщение, чтобы перефразировать его, для устранения неясности.

Модель психического не появляется внезапно, не является предметом специального обучения, а приобретается естественным путем. По мнению большинства исследователей, понимание отличия собственного психического мира от мира других людей начинает развиваться у детей после 4-х лет. Это проявляется в том, что дети в этом возрасте могут судить о внутренней ментальной причинности (как мысли, намерения, эмоции человека влияют на его действия) и предсказывать действия другого основываясь на понимании того, что другой знает и думает, а также понимают возможность существования неверных мнений.

Диагностика развития модели психического

Одними из наиболее известных и самыми первыми тестами, иллюстрирующими эту способность, являются так называемые задачи на понимание ложных убеждений, в частности —«тест Салли — Энн» [2]. В этом тесте ребенку рассказывают историю о двух куклах, Салли и Энн. У Салли есть корзинка, а у Энн — коробка. Ребенок видит, как Салли кладет шарик в корзинку и уходит. Пока она отсутствует, непослушная Энн перекладывает шарик из корзинки в коробку, после чего тоже уходит. После того, как Салли возвращается, ребенку задают вопрос: «Где Салли будет искать свой шарик?» Типично развивающиеся четырехлетние дети отвечают, что Салли будет искать свой шарик там, где она оставила, понимая, что ее поведение основывается на неверном мнение о местоположении шарика.

Теория дефицита модели психического при расстройствах аутистического спектра (РАС)

Впервые о дефиците модели психического при аутизме высказались Саймон Барон-Коэн, Алан Лесли и Ута Фрит в 1985 году в работе «Имеют ли аутисты модель психического?»‎ [2], экспериментально показав неуспешность детей с аутизмом в понимании неверных мнений.

С этого момента и по сегодняшний день теория дефицита модели психического у людей с РАС развивается очень бурно. Многочисленные эксперименты наглядно продемонстрировали, что большинство детей с аутизмом несостоятельны в понимании желаний, намерений, мнений и других ментальных состояний [1; 3].

Многие исследователи не отрицают, что неудачи аутичных детей в задачах на неверные мнения, отражают их дефицит ментализации, но не соглашаются с тем, что он является главным или первичным психологическим нарушением при аутизме. Альтернативные теории выдвигают на первый план два явных слабых места в значении дефицита ментализации: не все люди с аутизмом не решают задачи на неверные мнения, и дефицит ментализации может быть вторичным, т. е. происходить от других первичных нарушений.

В каждом исследовании аутичных детей в задачах на ментализацию процент детей, решивших эти задачи, варьирует от 15% до 60% [4]. В большинстве случаев, аутичных детей, решивших задачи, было значительно меньше, чем решивших детей контрольной группы того же ментального возраста (с типичным развитием или со сниженным интеллектом). Однако, тот факт, что некоторые аутичные дети справляются с задачами на понимание ложных убеждений, может рассматриваться как серьезный недостаток теории дефицита ментализации при аутизме.

Текст: Евгения Лебедева, кандидат психологических наук, старший научный сотрудник ФГБУН Института психологии РАН

(1) Baron-Cohen S. Theory of mind and autism: A fifteen year review. – 2000. (2) Baron-Cohen S., Leslie A. M., Frith U. Does the autistic child have a “theory of mind”? //Cognition. – 1985. – №. 1. – P. 37-46 (3) Baron-Cohen S. et al. (ed.). Understanding Other Minds: Perspectives from developmental social neuroscience. – OUP Oxford, 2013. (4) Happé F. Autism: An introduction to psychological theory. – Harvard University Press, 1995. (5) Сергиенко Е.А., Лебедева Е.И., Прусакова О.А. Модель психического в онтогенезе человека. М.: Изд-во «Институт психологии РАН, 2009.

Источник