в поисках бога на канале спас с мясниковым

В поисках бога на канале спас с мясниковым

Александр Мясников: Вера в Бога — она… Это не то, что ты начинаешь вдруг верить. Ты просто в какой-то момент времени начинаешь Его ощущать. Это разные вещи. Вера и ощущение — это разные вещи.

В медицине то же самое. Сначала, пока ты молодой врач, тебе кажется, что ты можешь все. Ты можешь дать лекарство, сделать операцию, что-то сделать, и ты этим упиваешься вначале.

А потом, когда ты уже обзавелся своим кладбищем, обзавелся опытом, когда начинаешь думать, ты понимаешь, что далеко все не укладывается в привычные тебе схемы.

Правила жизни доктора Мясникова

Александр Мясников: Вот отсюда я обычно утром, особенно, когда осень, здесь уже идет снежок, я вот тут все время…

Наталья Смирнова: Круто!

Александр Мясников: Вода холодная, проточная. Ну, в общем… в общем, вот так. Ой, так что я здесь плаваю. Ну, как — плаваю? Ну, вот так, насколько дыхания хватает.

Наталья Смирнова: Живые, на природе — правило жизни от доктора Мясникова. Каждое утро ныряние, зимой — моржевание. Свои советы правильной здоровой жизни он до сих пор раздавал в теплой телевизионной студии. Это первое его эксклюзивное ныряние перед камерами в реальных условиях в домашнем пруду.

Ну, вот здесь ощущается какая-то прямо благодать.

Александр Мясников: Да, особенно утром. Я встаю рано, обычно в пять, полшестого. Весь дом спит. Я вот сюда выхожу, пишу книжки или, там, что-то, читаю. Тишина, и потом петухи начинают у соседей кричать, птицы поют. Вот, слышите, да?

Наталья Смирнова: Слышу.

Александр Мясников: Петух. Нет, очень хорошо!

Наталья Смирнова: Залог его отличной формы в его 66 — помимо ежедневного купания, ранний подъем на природе. Его загородный дом в сотне километров от столицы. Никакого смога, суеты и шума большого города — лучшая компенсация за все неудобства отдаленности от Москвы.

Александр Мясников: Я купаюсь в этом пруду, я тут хожу, хожу на реку. У меня тут много, чего есть.

Наталья Смирнова: Ну, во-вторых, это того стоит.

Александр Мясников: Ну, и потом, конечно, вечером, особенно утром. Я еду в основном из-за того, что утром. 2 часа вот здесь на рассвете — это… Я целый день живу, вот я этим живу, 2 часа мне дают такую зарядку.

И я поэтому, как бы я ни устал, я думаю: ну, чего ехать в 9 часов вечера? Ты приехал в пол-одиннадцатого и лег спать. Ну, чего ехать? Нет, я знаю, что будет утро, Господь даст, я встану, и я буду радоваться этому утру.

Наталья Смирнова: Чтобы научиться благодарному отношению к жизни и Богу, ему понадобились годы.

Александр Мясников: То есть я раньше — как бы скорее, надоело. Вот завтра я полечу туда-то. Ничего подобного. Завтра будет, не будет? Вот я здесь, я дышу, я радуюсь, я время подгонять больше не буду.

Кстати, это очень сложно… легко сказать, сложно сделать. Я только, может быть, несколько месяцев назад научился, потому что я всегда говорил: «Так, завтра — это уже все. Давайте, завтра я туда полечу, потом туда, потом будет то, потом се».

Нет, я уже перестал хотеть завтра. Вот сегодня идет время, и слава Богу. Пусть идет, пусть идет подольше, потому что теперь уже надо экономить, в общем-то, каждую минуту.

Вот мы сейчас с Вами сколько разговариваем, сколько людей за эту минуту умерло? Вот просто умерло физически: не довезла «скорая», попали под машину, получил пулю в лоб, остановилось сердце в больнице. Если по миру — это десятки тысяч вот за эти несколько минут. Так что, смотря, с чем сравнивать.

Наталья Смирнова: Это не голословные фразы. Врач высшей категории, кардиолог, главный врач одной из столичных больниц знает данные не сухой статистики — ежедневной практики. За плечами почти 40-летний опыт работы, 4 поколения знаменитой врачебной династии Мясниковых. Главная формула его жизни вряд ли отличается от формулы его дедов и прадедов.

Рецепт долголетия доктора Мясникова достаточно прост — не жалеть о прошлом, не заглядывать в будущее, благодарить Господа за каждое мгновение, и, да, вести здоровый образ жизни, жить на природе, рано вставать, много двигаться.

Александр Мясников: Я вывел для себя формулу: больной человек — это тот, кто считает себя больным, а здоровый — тот, кто считает себя здоровым. Это очень важно. Если ты считаешь себя больным, даже, если у тебя прекрасное здоровье, все, ты так и будешь. А если ты больной, но при этом считаешь, сколько тебе отпущено — ты проживешь.

Знаете, как мне, типа: «Вот неблагоприятные дни — я себя плохо чувствую», — женщина моего возраста. Я говорю: «Ну, хорошо, сколько нам с Вами осталось? Сколько-то. И мы будем делить дни на благоприятные и неблагоприятные? Вы ж понимаете, чем дальше идешь под горку, тем больше будет неблагоприятных дней.

Чего же Вы сами у себя жизнь-то крадете? Любой день сегодня благоприятный, любой. Вы живы, у Вас болит плечо и спина — радуйтесь. У кого-то в морге уже ничего не болит».

Я выхожу, вот у меня все снимает, о чем бы ни думал. Я выхожу, я думаю: Господи, сам дышу, сам хожу, сам ем, сам писаю — слава Богу! Ничего больше, ничего больше не хочу. Вы знаете, по сравнению с этим не надо вообще ничего.

Наталья Смирнова: В юности он, как и многие, был атеистом и даже состоял в атеистическом кружке.

Александр Мясников: Я, например, в детстве в школе был председателем клуба атеистов, считал это нормальным. В школе у нас были какие-то кружки, и, в частности, был клуб атеистов. Я даже читал… купил книжку «Библия для верующих и неверующих».

Ну, это были глубокие времена советской власти, вот. У нас же даже был Дом атеиста, я помню. На самом деле, тогда ведь под словом «атеизм» понимали не просто «вот я не верю в Бога». Тогда-то, собственно, я и познакомился с какими-то постулатами христианства, мусульманства, основными религиями.

Я вообще плохо в этом разбирался раньше, вот. Но, конечно, этот примитивный атеизм, знаете, что вот космонавты летали на небо — Бога не видели, значит, Его нет.

Наталья Смирнова: Юношеский атеизм быстро улетучился, когда молодой врач лицом к лицу столкнулся со смертью. Пройдя ординатуру, аспирантуру и защитив кандидатскую диссертацию, Александр Мясников отправился в Африку. В это время в Мозамбике, где он работал врачом вместе с группой геологов, в самом разгаре шла гражданская война.

Александр Мясников: Какой же я, наверное, плохой человек. Я всегда говорю: «Господи, только спаси, только пронеси!» Потом пронесло, я встал, отряхнулся, я даже не сказал «спасибо», понимаете? Вот что меня убивает. Когда… Я еще не задумывался над этим, я просто понимал…

Я был молодой еще, я в 27 лет попал на войну в Африку, и, когда впервые я просил: «Господь, только пронеси, я вот… только пронеси!» А потом я действительно вставал, отряхивал красную землю, чего-то люди туда-сюда, и уже раненые, и дальше уже не думал.

Наталья Смирнова: Когда геологическая группа распалась из-за военных действий, он не вернулся на родину, а остался работать в Африке. Тогда, в ситуации реальной смертельной опасности, он мало задумывался о смысле жизни, но со временем, работая кардиологом в Москве, и уже позднее в Париже, Нью-Йорке, где окончил ординатуру и получил диплом врача, его устоявшаяся картина мира все чаще давала сбой.

Александр Мясников: И, поскольку врач очень тесно находится вот на этой грани жизни и смерти, особенно, если ты грамотный врач, который сопереживает и думает, ты понимаешь, что далеко не все объясняется законами медицины, таблетками, скальпелем.

И ты видишь, что человек при одинаковых раскладах, кто-то, несмотря на все твои страдания, уходит, а кто-то, несмотря на все прогнозы, остается. Мы все, любой врач знает излечение от запущенного рака 4-й степени, любой врач знает какие-то чудесные вещи.

Мы-то знаем, киваем, ну, и думаем: ну, да, это, наверное, случается. А почему это случается? Что за этим стоит? Ведь так же не бывает. Поэтому… поэтому мы чувствуем. Любой врач это чувствует.

Наталья Смирнова: В Америке он вдруг узнал, что прогноз онкологического больного далеко не всегда зависит от отсутствия или наличия метастазов в организме. Все так, но не совсем так.

Александр Мясников: Меня, когда я приехал работать в Америку, спросили: «А, русский доктор? Иди сюда. Как?» Я говорю: «Ну, наличие метастазов, локализация опухали, распространенность процесса, ответная терапия». Он говорит: «Все да, но не так».

Существует специальная шкала активности. Если больной, даже с метастазами, с чем угодно, бреется, чистит зубы, умывается, застилает постель, делает гимнастику, ходит в магазин, и так далее, и так далее, и так далее, он живет дольше, чем больной даже без метастазов, который лег и поднял лапки вверх. Это настолько математически просчитано.

Существуют специальные шкалы, где от 1 до 100 баллов просчитывается активность пациента, и прямо в историю болезни вписывается: счет по такой-то шкале, там, 69%. Это прогноз, это… Там никто не смотрит на метастазы и так далее. Любой вам врач скажет: если тяжелый больной лег, он уже не встанет.

Наталья Смирнова: У Александра Мясникова перед глазами пример отца. Он узнал о раке в самый расцвет жизни и карьеры. Папа тоже был врачом, известным доктором медицинских наук и профессором.

Александр Мясников: Грехи — ведь это тоже такая вещь, они же тоже даются нам за что-то. Всегда удивляет, когда человек не выделяет верно. Вот когда человек заболевает онкологией, какой первый у него вопрос?

Наталья Смирнова: За что?

Александр Мясников: За что? Они же не думают, что это, может быть, дадено, наоборот, чтоб ты переосмыслил жизнь, чтоб ты жил по-другому, чтоб ты боролся. А всегда вопрос: «За что?» А, может быть, это дано в испытание, в искупление, наоборот, чтобы пробудить в тебе какие-то другие жизненные…

Сколько людей с онкологией просто себя по-другому ведут. У меня отец — он, когда в 35 лет заболел онкологией, ему вырезали почку, и он понимал, что он скоро умрет, после этого он стал… написал докторскую, стал профессором, директором института, стал ездить на конгрессы.

А я его еще спрашивал, я говорю: «Папа, ну, ты же знаешь, скоро уйдешь. Зачем тебе это?» Он говорит: «А я хочу больше успеть. Мне дали ограниченное количество жизни, и я ее хочу прожить».

Наталья Смирнова: Примечательный случай из папиной жизни. Когда, узнав диагноз и думая, что вот-вот умрет, он поделился этим со своими друзьями, все сочувствовали, поддерживали, как могли.

Вот прошло несколько лет — из четверых друзей в живых остался только Леонид Мясников. Папа ушел в 45, прожив еще 10 лет после того, как узнал о раке. Для его сына это еще одно доказательство промысла Божьего о человеке, его веры. Если уж лекарства помогают вылечить рак, то вера и подавно.

Александр Мясников: И вот есть лекарство, которое как бы демаскирует опухоль, в результате чего иммунная сила, наша собственная, начинает эту опухоль пожирать и уничтожать, вплоть до того, что меланома вот такой величины, с кулак, под грудью у пациента исчезает полностью. Вот кулак был — и нет.

Ну, если вдуматься, раз мы можем лекарствами заставить наш организм… Мы ничего с опухолью не сделали, мы просто убрали с нее маску, сказали: «Вот он — рак». Знаете, как у гугенотов кресты на воротах делали мелом. Мы убрали эти маски, и собственные силы уничтожают запущенную опухоль.

Вот вам ответ, почему вера. Если мы можем сделать лекарствами, почему мы не можем это сделать верой? И…

Наталья Смирнова: И ведь бывают случаи, именно вера.

Александр Мясников: И мы знаем эти случаи.

Наталья Смрнова: Да.

Александр Мясников: Но в будущем медицина будет, я уверен, направляться именно к мыслям. Уйдут лекарства, уйдет хирургия, мы будем это делать просто усилием воли. А что есть усилие воли, как не проявление воли Кого-то, Кто стоит над нами?

Наталья Смирнова: Загородная жизнь, пусть и не полностью, помогает забыть о своем напряженном графике. Александр Мясников действительно много и успешно трудится и на медицинском, и на телевизионном поприще, и пока еще не устал от признания.

Как Вы относитесь вот к этой своей популярности?

Александр Мясников: Ну, к популярности я не очень привык. Мне вот до сих пор приятно, когда меня узнают на улице, подбегают. Все говорят: «Ой, как это тяжело!» А мне не тяжело, мне приятно. Меня узнают, я говорю: «Спасибо!» То есть я пока еще радуюсь этому.

А как к деятельности? Считаю очень важной, важнее. Ну, понимаете, как врач, сколько я могу человек спасти или помочь? Ну, 10, ну, 100, ну, хорошо, 150. А если я правильно научу людей себя вести, правильно относиться к своей жизни, правильно относиться к медицине…

Аудитория — миллионы, и если хотя бы 10% увидят от миллионов, это уже сколько? И хотя бы 1 из этих 10%, 1% последуют, это уже сотни тысяч жизней, судеб, здоровья. Это правильно.

Наталья Смирнова: Он всегда честен и со зрителем, и с пациентом, и с собой. Размениваться на лукавство — слишком дорогое удовольствие.

Александр Мясников: Я никогда не вру на телевидении. Все, что я говорю, я говорю то, что говорит мировая медицина. Нет мнения доктора Мясникова, я не говорю свое мнение вообще. Если говорю, об этом специально оговариваю — я говорю точку зрения мировой медицины.

Меня спрашивают: «Почему Вы говорите одно, а другие — другое?» Я не отвечаю за других. Я отвечаю… Я американский сертифицированный доктор, я не могу говорить то, что противоречит позиции Международного сообщества врачей. Меня тогда просто лишат американской лицензии.

Наталья Смирнова: Хотя доктор Мясников очень ценит американский врачебный диплом, однако остаться в Штатах не смог. Душа рвалась на родину, к лесу и березам.

Александр Мясников: Никогда не хотел жить вне России. Для меня это просто исключено по самым примитивным… Меня спрашивают: «Почему Вы вернулись? Только не пишите о березках». Да, березки. Да, березки.

Наталья Смирнова: Да, вот липы, березки.

Александр Мясников: Я ненавижу все остальное, я не могу видеть. Я, когда был в Африке много лет, я говорил: «Господи, как я ненавижу этот песок, вот этот океан голубой». Я не могу без своей земли. Мне нужно, чтобы был снег, чтобы была осень, чтобы были желтые листики. Ну, вот так.

Наталья Смирнова: Да.

Александр Мясников: Я к этому привык. Я выхожу в лес, и все равно все, что вокруг, мое. Оно все равно мое, никого кругом нет, кругом нет. Это моя речка, это мой лес, моя лужайка. Вот это мой гриб, вот это моя белочка, вот это мой дятел — это мое.

Наталья Смирнова: Юджин!

Александр Мясников: Юджин!

Наталья Смирнова: Нельзя.

Александр Мясников: Ну, вот ты интересное, любопытное существо. Что ты там увидел?

Наталья Смирнова: Для него это именно усадьба, дом, никак не дача, хотя жить тут постоянно не получается. Семья Александра Леонидовича — супруга с сыном, остались во Франции. Доктору приходится каждую неделю вырываться к родным.

Свой дом Александр Мясников с юмором называет кубик Рубика. Он неоднократно и со всех сторон достраивался. Все началось вот с этого маленького уголка и с гостиной с камином, а уже потом появились рабочий кабинет, кухня и даже баня.

Александр Мясников: А вот у меня дом начинался вот с этой комнаты, собственно, вот эта была комната, с той прихожей 6 на 6 — это все здесь было. Окно, и здесь было окно, а там была просто стена. Ну, и вот мы пристроили…

Сначала я пристроил вот эту часть террасы, потом ту, потом ванную, потом библиотеку, потом 2-й этаж, потом баню. Я говорю — кубик Рубика. У меня вот так все и сложилось.

Наталья Смирнова: Из любимых писателей Достоевский, Толстой и Дюма. А вот настольная книга деда Александра Леонидовича Мясникова. Он был ученым с мировым именем, академик. По его учебникам до сих пор занимаются студенты всех медицинских вузов.

Александр Мясников: Вот это удивительная книжка, это «Болезни печени» моего деда. Это первая его книжка… не первая, а вторая, за 1935 год. За нее дали ему докторскую степень без защиты диссертации. Чего? Молодой парень в 35 лет написал совершенно основополагающий труд по болезням печени, где многие вещи актуальны сегодня.

Потом уже была его знаменитая «Пропедевтика внутренних болезней», «Атеросклероз», за которую он получил премию «Золотой стетоскоп». Предсказывал, что будет какая-то инфекционная субстанция, которой это вызывается. Все здесь… все здесь было описано.

Наталья Смирнова: Главные жильцы этого дома — кот Арамис, сенбернары и молодая овчарка Юджин. Несмотря на явную страсть хозяина дома к охоте, защитники животных могут спать спокойно.

Здесь к братьям меньшим относятся, как к полноценным членам семьи. Спят четвероногие на диванах и креслах, а кот и вовсе, вопреки всякой логике, ходит с хозяином в баню.

Александр Мясников: Уже тут у меня он такой милый, хороший, добрый, в баню мы с ним ходим. Сидит по 15 минут при 100 градусах. Мне жарко, а он в такой шубе сидит в бане. Просится. Подходит, начинает проситься в баню: «Пусти».

Забирается на нижнюю полку, у него там специальный коврик, я ему положил, и вот он сидит, мурлычет громко. Вот так. Первый у меня кот такой, который ходит в баню, первый.

Наталья Смирнова: У Юджина другое развлечение — он постоянно ловит солнечных зайчиков и гоняется за собственной тенью.

Александр Мясников: Они не обращают внимания на него, а он — на них. А этому же играть надо, он задирается с детства, ну, и получает все время. Ну, вот для него… Он не может пока понять, что тень и вот эта игра зайчиков, он все зайчики ловит, это у него прямо загадка № 1.

Наталья Смирнова: Впрочем, доктор Мясников за годы своей жизни и медицинской практики привык, что не все поддается разумному объяснению.

Ад или Рай?

Александр Мясников: Вот у меня какое-то ощущение, что Бог — Он лично мой. Нет, я умом все понимаю, я додумываю.

Наталья Смирнова: Но у Вас с Ним личные какие-то отношения?

Александр Мясников: Но у меня с Ним личные отношения, понимаете? Вот я не знаю, как это объяснить. Звучит абсолютно… Меня бы сожгли на костре за это раньше.

Наталья Смирнова: Ну, нет, нет! Это совершенно нормально.

Александр Мясников: Но у меня вот с Ним личные отношения. Но я Ему всегда скажу: «Спасибо». Я иногда могу даже усмехнуться, подумать: «Надо ж, как Ты задумал, как Ты сделал!» То есть…

Наталья Смирнова: Управил, да?

Александр Мясников: Да, как Ты управил! Поэтому звучит, может быть, диковато, но я говорю… я говорю честно.

Наталья Смирнова: Это… это… это как раз таки нормально, потому что у нас получается, что все равно у каждого человека свои отношения с Господом.

Александр Мясников: А иначе быть не может, потому что, собственно, на земле и есть только ты и Бог.

Александр Мясников: Я ехал на работу, это было около 6-и утра. В 6 утра уже начинается обход, ты должен приехать. И вот недалеко от госпиталя в меня врезался огромный кадиллак.

Я с переднего сидения перелетел на заднее, через боковое окно двери оказался на улице. А машину вообще бросило, там, на соседний дом, сломало ограду, елку какую-то.

Я пришел в себя уже в своем же госпитале. Открыл глаза — передо мной вот друзья находились.

Наталья Смирнова: Возможно, потому что сам был на пороге смерти и видел ее часто в профессии, он совсем не может жить обычной размеренной жизнью, его убивает рутина. Он любит экстрим, ходит в горы, научился управлять вертолетом и несколько раз в год ездит в тайгу.

Александр Мясников: Так. Сейчас пойдет.

Я люблю огонь, люблю воду. У меня тут камин, там камин, на улице, как Вы видели, очаг в одном месте, в другом. Меня огонь как-то бодрит.

Наталья Смирнова: Правда, это здесь, в доме, огонь больше символическая составляющая, для удовольствия. В тайге — вопрос жизни и смерти.

Александр Мясников: И вот в тех условиях… Понимаете, когда… Это так кажется, что лес — ты можешь запалить огонь. Ничего подобного. Если ты просто возьмешь дерево, оно не будет гореть.

Ты должен выбрать дерево сухое, сухое, и только его распилить, которое уже несколько лет стоит сухим, и оно загорится, и будет давать жар. Просто дерево, спилить ветку — оно никогда не разгорится на морозе минус 50.

И, когда мы ехали, так получилось, мы несколько раз на снегоходах, там, сложно через реки, через горы, и в санях у нас была поклажа, и мы потеряли бензопилу.

Вот, казалось, подумаешь — потерял бензопилу. Когда ты в минус 56 оказываешься в тайге, и ты понимаешь, что ты не доберешься до дерева, что бензопила — это твоя жизнь, потому что без сухого дерева ты никакими зубами, никаким топором ты себя не обогреешь, и не согреешь группу, не согреешь дом ледяной.

Ну, в общем, уже было темно. Мы эту бензопилу искали, поверьте мне, с очень большим энтузиазмом. Поэтому огонь здесь — это приятно, а вот в тех условиях это вещь просто необходимая для жизни, ведь это вопрос жизни и смерти.

Наталья Смирнова: В тайге он видел не раз, как некоторые не доходили до цели. Отрезанные жестокой природой от цивилизации, сдавались морально и погибали.

Кто-то, не выдержав, заканчивал жизнь самоубийством, не в силах вынести страдания, а кто-то до последнего вздоха умирал в борьбе. Тайга каждый раз давала ему наглядные уроки жизни и смерти, добра и зла.

Александр Мясников: Для меня очень показательна картина Ильи Глазунова. Можно по-разному к нему относиться, но у него есть картина, называется «Христос и антихрист».

Два человеческих лица, два лика полностью идентичны один с другим, только у одного голубые глаза, а у другого карие. Христос и антихрист, понимаете? Они не отличаются, отличаются только цветом глаз. И ад, и рай…

Я вообще считаю, что ад — это только в душе человека может быть. На самом деле, в любом человеке есть и ад, и рай, сочетаются и самый святой человек, и Чикатило, в любом.

Обстоятельства и его слабость или, наоборот, сила подавляют либо, наоборот, растят либо того, либо другого. И какого цвета у тебя глаза, переименовываю, зависит и от тебя, и от условий, и так далее.

Поэтому никогда никого не осуждай, ты такой же. Просто ты смог, а он — нет, и у него вот это вылезло, а что вылезет в тебе, еще пока неизвестно. Ты еще живой, ты еще не знаешь дна, до которого ты можешь упасть.

Источник

С благодарностью к жизни. Врач Александр Мясников

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Вера в Бога – она… Это не то, что ты начи­на­ешь вдруг верить. Ты про­сто в какой-то момент вре­ме­ни начи­на­ешь Его ощу­щать. Это раз­ные вещи. Вера и ощу­ще­ние – это раз­ные вещи.

В меди­цине то же самое. Сна­ча­ла, пока ты моло­дой врач, тебе кажет­ся, что ты можешь все. Ты можешь дать лекар­ство, сде­лать опе­ра­цию, что-то сде­лать, и ты этим упи­ва­ешь­ся вначале.

А потом, когда ты уже обза­вел­ся сво­им клад­би­щем, обза­вел­ся опы­том, когда начи­на­ешь думать, ты пони­ма­ешь, что дале­ко все не укла­ды­ва­ет­ся в при­выч­ные тебе схемы.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Вот отсю­да я обыч­но утром, осо­бен­но, когда осень, здесь уже идет сне­жок, я вот тут все время…

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Вода холод­ная, про­точ­ная. Ну, в общем… в общем, вот так. Ой, так что я здесь пла­ваю. Ну, как – пла­ваю? Ну, вот так, насколь­ко дыха­ния хватает.

Живые, на при­ро­де – пра­ви­ло жиз­ни от док­то­ра Мяс­ни­ко­ва. Каж­дое утро ныря­ние, зимой – мор­же­ва­ние. Свои сове­ты пра­виль­ной здо­ро­вой жиз­ни он до сих пор раз­да­вал в теп­лой теле­ви­зи­он­ной сту­дии. Это пер­вое его экс­клю­зив­ное ныря­ние перед каме­ра­ми в реаль­ных усло­ви­ях в домаш­нем пруду.

В.: Ну, вот здесь ощу­ща­ет­ся какая-то пря­мо благодать.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Да, осо­бен­но утром. Я встаю рано, обыч­но в пять, пол­ше­сто­го. Весь дом спит. Я вот сюда выхо­жу, пишу книж­ки или, там, что-то, читаю. Тиши­на, и потом пету­хи начи­на­ют у сосе­дей кри­чать, пти­цы поют. Вот, слы­ши­те, да?

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Петух. Нет, очень хорошо!

Залог его отлич­ной фор­мы в его 66 – поми­мо еже­днев­но­го купа­ния, ран­ний подъ­ем на при­ро­де. Его заго­род­ный дом в сотне кило­мет­ров от сто­ли­цы. Ника­ко­го смо­га, суе­ты и шума боль­шо­го горо­да – луч­шая ком­пен­са­ция за все неудоб­ства отда­лен­но­сти от Москвы.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Я купа­юсь в этом пру­ду, я тут хожу, хожу на реку. У меня тут мно­го, чего есть.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Гри­бы рас­тут на участ­ке, да, вовсю. У меня тут мно­го жив­но­сти. Совы живут, при­ле­та­ют вече­ром, реаль­но совы, вот. Так что здесь хоро­шо. Здесь 100 кило­мет­ров от Моск­вы, но я езжу каж­дый день туда-обрат­но, пото­му что… Ну, для меня, во-пер­вых, доро­га – я еду, рас­слаб­ля­юсь, я слу­шаю музы­ку, еду, думаю.

В.: Ну, во-вто­рых, это того стоит.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Ну, и потом, конеч­но, вече­ром, осо­бен­но утром. Я еду в основ­ном из-за того, что утром. 2 часа вот здесь на рас­све­те – это… Я целый день живу, вот я этим живу, 2 часа мне дают такую зарядку.

И я поэто­му, как бы я ни устал, я думаю: ну, чего ехать в 9 часов вече­ра? Ты при­е­хал в пол-один­на­дца­то­го и лег спать. Ну, чего ехать? Нет, я знаю, что будет утро, Гос­подь даст, я вста­ну, и я буду радо­вать­ся это­му утру.

Что­бы научить­ся бла­го­дар­но­му отно­ше­нию к жиз­ни и Богу, ему пона­до­би­лись годы.

То есть я рань­ше – как бы ско­рее, надо­е­ло. Вот зав­тра я поле­чу туда-то. Ниче­го подоб­но­го. Зав­тра будет, не будет? Вот я здесь, я дышу, я раду­юсь, я вре­мя под­го­нять боль­ше не буду.

Кста­ти, это очень слож­но… лег­ко ска­зать, слож­но сде­лать. Я толь­ко, может быть, несколь­ко меся­цев назад научил­ся, пото­му что я все­гда гово­рил: «Так, зав­тра – это уже все. Давай­те, зав­тра я туда поле­чу, потом туда, потом будет то, потом се».

Нет, я уже пере­стал хотеть зав­тра. Вот сего­дня идет вре­мя, и сла­ва Богу. Пусть идет, пусть идет подоль­ше, пото­му что теперь уже надо эко­но­мить, в общем-то, каж­дую минуту.

Вот мы сей­час с Вами сколь­ко раз­го­ва­ри­ва­ем, сколь­ко людей за эту мину­ту умер­ло? Вот про­сто умер­ло физи­че­ски: не довез­ла «ско­рая», попа­ли под маши­ну, полу­чил пулю в лоб, оста­но­ви­лось серд­це в боль­ни­це. Если по миру – это десят­ки тысяч вот за эти несколь­ко минут. Так что, смот­ря, с чем сравнивать.

Это не голо­слов­ные фра­зы. Врач выс­шей кате­го­рии, кар­дио­лог, глав­ный врач одной из сто­лич­ных боль­ниц зна­ет дан­ные не сухой ста­ти­сти­ки – еже­днев­ной прак­ти­ки. За пле­ча­ми почти 40-лет­ний опыт рабо­ты, 4 поко­ле­ния зна­ме­ни­той вра­чеб­ной дина­стии Мяс­ни­ко­вых. Глав­ная фор­му­ла его жиз­ни вряд ли отли­ча­ет­ся от фор­му­лы его дедов и прадедов.

Рецепт дол­го­ле­тия док­то­ра Мяс­ни­ко­ва доста­точ­но прост – не жалеть о про­шлом, не загля­ды­вать в буду­щее, бла­го­да­рить Гос­по­да за каж­дое мгно­ве­ние, и, да, вести здо­ро­вый образ жиз­ни, жить на при­ро­де, рано вста­вать, мно­го двигаться.

Я вывел для себя фор­му­лу: боль­ной чело­век – это тот, кто счи­та­ет себя боль­ным, а здо­ро­вый – тот, кто счи­та­ет себя здо­ро­вым. Это очень важ­но. Если ты счи­та­ешь себя боль­ным, даже, если у тебя пре­крас­ное здо­ро­вье, все, ты так и будешь. А если ты боль­ной, но при этом счи­та­ешь, сколь­ко тебе отпу­ще­но – ты проживешь.

Зна­е­те, как мне, типа: «Вот небла­го­при­ят­ные дни – я себя пло­хо чув­ствую», – жен­щи­на мое­го воз­рас­та. Я гово­рю: «Ну, хоро­шо, сколь­ко нам с Вами оста­лось? Сколь­ко-то. И мы будем делить дни на бла­го­при­ят­ные и небла­го­при­ят­ные? Вы ж пони­ма­е­те, чем даль­ше идешь под гор­ку, тем боль­ше будет небла­го­при­ят­ных дней.

Чего же Вы сами у себя жизнь-то кра­де­те? Любой день сего­дня бла­го­при­ят­ный, любой. Вы живы, у Вас болит пле­чо и спи­на – радуй­тесь. У кого-то в мор­ге уже ниче­го не болит».

Я выхо­жу, вот у меня все сни­ма­ет, о чем бы ни думал. Я выхо­жу, я думаю: Гос­по­ди, сам дышу, сам хожу, сам ем, сам писаю – сла­ва Богу! Ниче­го боль­ше, ниче­го боль­ше не хочу. Вы зна­е­те, по срав­не­нию с этим не надо вооб­ще ничего.

В юно­сти он, как и мно­гие, был ате­и­стом и даже состо­ял в ате­и­сти­че­ском кружке.

Я, напри­мер, в дет­стве в шко­ле был пред­се­да­те­лем клу­ба ате­и­стов, счи­тал это нор­маль­ным. В шко­ле у нас были какие-то круж­ки, и, в част­но­сти, был клуб ате­и­стов. Я даже читал… купил книж­ку «Биб­лия для веру­ю­щих и неверующих».

Ну, это были глу­бо­кие вре­ме­на совет­ской вла­сти, вот. У нас же даже был Дом ате­и­ста, я пом­ню. На самом деле, тогда ведь под сло­вом «ате­изм» пони­ма­ли не про­сто «вот я не верю в Бога». Тогда-то, соб­ствен­но, я и позна­ко­мил­ся с каки­ми-то посту­ла­та­ми хри­сти­ан­ства, мусуль­ман­ства, основ­ны­ми религиями.

Я вооб­ще пло­хо в этом раз­би­рал­ся рань­ше, вот. Но, конеч­но, этот при­ми­тив­ный ате­изм, зна­е­те, что вот кос­мо­нав­ты лета­ли на небо – Бога не виде­ли, зна­чит, Его нет.

Юно­ше­ский ате­изм быст­ро уле­ту­чил­ся, когда моло­дой врач лицом к лицу столк­нул­ся со смер­тью. Прой­дя орди­на­ту­ру, аспи­ран­ту­ру и защи­тив кан­ди­дат­скую дис­сер­та­цию, Алек­сандр Мяс­ни­ков отпра­вил­ся в Афри­ку. В это вре­мя в Мозам­би­ке, где он рабо­тал вра­чом вме­сте с груп­пой гео­ло­гов, в самом раз­га­ре шла граж­дан­ская война.

Какой же я, навер­ное, пло­хой чело­век. Я все­гда гово­рю: «Гос­по­ди, толь­ко спа­си, толь­ко про­не­си!» Потом про­нес­ло, я встал, отрях­нул­ся, я даже не ска­зал «спа­си­бо», пони­ма­е­те? Вот что меня уби­ва­ет. Когда… Я еще не заду­мы­вал­ся над этим, я про­сто понимал…

Я был моло­дой еще, я в 27 лет попал на вой­ну в Афри­ку, и, когда впер­вые я про­сил: «Гос­подь, толь­ко про­не­си, я вот… толь­ко про­не­си!» А потом я дей­стви­тель­но вста­вал, отря­хи­вал крас­ную зем­лю, чего-то люди туда-сюда, и уже ране­ные, и даль­ше уже не думал.

Когда гео­ло­ги­че­ская груп­па рас­па­лась из-за воен­ных дей­ствий, он не вер­нул­ся на роди­ну, а остал­ся рабо­тать в Афри­ке. Тогда, в ситу­а­ции реаль­ной смер­тель­ной опас­но­сти, он мало заду­мы­вал­ся о смыс­ле жиз­ни, но со вре­ме­нем, рабо­тая кар­дио­ло­гом в Москве, и уже позд­нее в Пари­же, Нью-Йор­ке, где окон­чил орди­на­ту­ру и полу­чил диплом вра­ча, его усто­яв­ша­я­ся кар­ти­на мира все чаще дава­ла сбой.

И, посколь­ку врач очень тес­но нахо­дит­ся вот на этой гра­ни жиз­ни и смер­ти, осо­бен­но, если ты гра­мот­ный врач, кото­рый сопе­ре­жи­ва­ет и дума­ет, ты пони­ма­ешь, что дале­ко не все объ­яс­ня­ет­ся зако­на­ми меди­ци­ны, таб­лет­ка­ми, скальпелем.

И ты видишь, что чело­век при оди­на­ко­вых рас­кла­дах, кто-то, несмот­ря на все твои стра­да­ния, ухо­дит, а кто-то, несмот­ря на все про­гно­зы, оста­ет­ся. Мы все, любой врач зна­ет изле­че­ние от запу­щен­но­го рака 4‑й сте­пе­ни, любой врач зна­ет какие-то чудес­ные вещи.

Мы-то зна­ем, кива­ем, ну, и дума­ем: ну, да, это, навер­ное, слу­ча­ет­ся. А поче­му это слу­ча­ет­ся? Что за этим сто­ит? Ведь так же не быва­ет. Поэто­му… поэто­му мы чув­ству­ем. Любой врач это чувствует.

В Аме­ри­ке он вдруг узнал, что про­гноз онко­ло­ги­че­ско­го боль­но­го дале­ко не все­гда зави­сит от отсут­ствия или нали­чия мета­ста­зов в орга­низ­ме. Все так, но не совсем так.

Меня, когда я при­е­хал рабо­тать в Аме­ри­ку, спро­си­ли: «А, рус­ский док­тор? Иди сюда. Как?» Я гово­рю: «Ну, нали­чие мета­ста­зов, лока­ли­за­ция опу­ха­ли, рас­про­стра­нен­ность про­цес­са, ответ­ная тера­пия». Он гово­рит: «Все да, но не так».

Суще­ству­ет спе­ци­аль­ная шка­ла актив­но­сти. Если боль­ной, даже с мета­ста­за­ми, с чем угод­но, бре­ет­ся, чистит зубы, умы­ва­ет­ся, засти­ла­ет постель, дела­ет гим­на­сти­ку, ходит в мага­зин, и так далее, и так далее, и так далее, он живет доль­ше, чем боль­ной даже без мета­ста­зов, кото­рый лег и под­нял лап­ки вверх. Это настоль­ко мате­ма­ти­че­ски просчитано.

Суще­ству­ют спе­ци­аль­ные шка­лы, где от 1 до 100 бал­лов про­счи­ты­ва­ет­ся актив­ность паци­ен­та, и пря­мо в исто­рию болез­ни впи­сы­ва­ет­ся: счет по такой-то шка­ле, там, 69%. Это про­гноз, это… Там никто не смот­рит на мета­ста­зы и так далее. Любой вам врач ска­жет: если тяже­лый боль­ной лег, он уже не встанет.

У Алек­сандра Мяс­ни­ко­ва перед гла­за­ми при­мер отца. Он узнал о раке в самый рас­цвет жиз­ни и карье­ры. Папа тоже был вра­чом, извест­ным док­то­ром меди­цин­ских наук и профессором.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Гре­хи – ведь это тоже такая вещь, они же тоже дают­ся нам за что-то. Все­гда удив­ля­ет, когда чело­век не выде­ля­ет вер­но. Вот когда чело­век забо­ле­ва­ет онко­ло­ги­ей, какой пер­вый у него вопрос?

Алек­сандр Мяс­ни­ков: За что? Они же не дума­ют, что это, может быть, даде­но, наобо­рот, чтоб ты пере­осмыс­лил жизнь, чтоб ты жил по-дру­го­му, чтоб ты борол­ся. А все­гда вопрос: «За что?» А, может быть, это дано в испы­та­ние, в искуп­ле­ние, наобо­рот, что­бы про­бу­дить в тебе какие-то дру­гие жизненные…

Сколь­ко людей с онко­ло­ги­ей про­сто себя по-дру­го­му ведут. У меня отец – он, когда в 35 лет забо­лел онко­ло­ги­ей, ему выре­за­ли поч­ку, и он пони­мал, что он ско­ро умрет, после это­го он стал… напи­сал док­тор­скую, стал про­фес­со­ром, дирек­то­ром инсти­ту­та, стал ездить на конгрессы.

А я его еще спра­ши­вал, я гово­рю: «Папа, ну, ты же зна­ешь, ско­ро уйдешь. Зачем тебе это?» Он гово­рит: «А я хочу боль­ше успеть. Мне дали огра­ни­чен­ное коли­че­ство жиз­ни, и я ее хочу прожить».

При­ме­ча­тель­ный слу­чай из папи­ной жиз­ни. Когда, узнав диа­гноз и думая, что вот-вот умрет, он поде­лил­ся этим со сво­и­ми дру­зья­ми, все сочув­ство­ва­ли, под­дер­жи­ва­ли, как могли.

Вот про­шло несколь­ко лет – из чет­ве­рых дру­зей в живых остал­ся толь­ко Лео­нид Мяс­ни­ков. Папа ушел в 45, про­жив еще 10 лет после того, как узнал о раке. Для его сына это еще одно дока­за­тель­ство про­мыс­ла Божье­го о чело­ве­ке, его веры. Если уж лекар­ства помо­га­ют выле­чить рак, то вера и подавно.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: И вот есть лекар­ство, кото­рое как бы демас­ки­ру­ет опу­холь, в резуль­та­те чего иммун­ная сила, наша соб­ствен­ная, начи­на­ет эту опу­холь пожи­рать и уни­что­жать, вплоть до того, что мела­но­ма вот такой вели­чи­ны, с кулак, под гру­дью у паци­ен­та исче­за­ет пол­но­стью. Вот кулак был – и нет.

Ну, если вду­мать­ся, раз мы можем лекар­ства­ми заста­вить наш орга­низм… Мы ниче­го с опу­хо­лью не сде­ла­ли, мы про­сто убра­ли с нее мас­ку, ска­за­ли: «Вот он – рак». Зна­е­те, как у гуге­но­тов кре­сты на воро­тах дела­ли мелом. Мы убра­ли эти мас­ки, и соб­ствен­ные силы уни­что­жа­ют запу­щен­ную опухоль.

Вот вам ответ, поче­му вера. Если мы можем сде­лать лекар­ства­ми, поче­му мы не можем это сде­лать верой? И…

В.: И ведь быва­ют слу­чаи, имен­но вера.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: И мы зна­ем эти случаи.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Но в буду­щем меди­ци­на будет, я уве­рен, направ­лять­ся имен­но к мыс­лям. Уйдут лекар­ства, уйдет хирур­гия, мы будем это делать про­сто уси­ли­ем воли. А что есть уси­лие воли, как не про­яв­ле­ние воли Кого-то, Кто сто­ит над нами?

Заго­род­ная жизнь, пусть и не пол­но­стью, помо­га­ет забыть о сво­ем напря­жен­ном гра­фи­ке. Алек­сандр Мяс­ни­ков дей­стви­тель­но мно­го и успеш­но тру­дит­ся и на меди­цин­ском, и на теле­ви­зи­он­ном попри­ще, и пока еще не устал от признания.

В.: Как Вы отно­си­тесь вот к этой сво­ей популярности?

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Ну, к попу­ляр­но­сти я не очень при­вык. Мне вот до сих пор при­ят­но, когда меня узна­ют на ули­це, под­бе­га­ют. Все гово­рят: «Ой, как это тяже­ло!» А мне не тяже­ло, мне при­ят­но. Меня узна­ют, я гово­рю: «Спа­си­бо!» То есть я пока еще раду­юсь этому.

А как к дея­тель­но­сти? Счи­таю очень важ­ной, важ­нее. Ну, пони­ма­е­те, как врач, сколь­ко я могу чело­век спа­сти или помочь? Ну, 10, ну, 100, ну, хоро­шо, 150. А если я пра­виль­но научу людей себя вести, пра­виль­но отно­сить­ся к сво­ей жиз­ни, пра­виль­но отно­сить­ся к медицине…

Ауди­то­рия – мил­ли­о­ны, и если хотя бы 10% уви­дят от мил­ли­о­нов, это уже сколь­ко? И хотя бы 1 из этих 10%, 1% после­ду­ют, это уже сот­ни тысяч жиз­ней, судеб, здо­ро­вья. Это правильно.

Он все­гда честен и со зри­те­лем, и с паци­ен­том, и с собой. Раз­ме­ни­вать­ся на лукав­ство – слиш­ком доро­гое удовольствие.

Я нико­гда не вру на теле­ви­де­нии. Все, что я гово­рю, я гово­рю то, что гово­рит миро­вая меди­ци­на. Нет мне­ния док­то­ра Мяс­ни­ко­ва, я не гово­рю свое мне­ние вооб­ще. Если гово­рю, об этом спе­ци­аль­но ого­ва­ри­ваю – я гово­рю точ­ку зре­ния миро­вой медицины.

Меня спра­ши­ва­ют: «Поче­му Вы гово­ри­те одно, а дру­гие – дру­гое?» Я не отве­чаю за дру­гих. Я отве­чаю… Я аме­ри­кан­ский сер­ти­фи­ци­ро­ван­ный док­тор, я не могу гово­рить то, что про­ти­во­ре­чит пози­ции Меж­ду­на­род­но­го сооб­ще­ства вра­чей. Меня тогда про­сто лишат аме­ри­кан­ской лицензии.

Хотя док­тор Мяс­ни­ков очень ценит аме­ри­кан­ский вра­чеб­ный диплом, одна­ко остать­ся в Шта­тах не смог. Душа рва­лась на роди­ну, к лесу и березам.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Нико­гда не хотел жить вне Рос­сии. Для меня это про­сто исклю­че­но по самым при­ми­тив­ным… Меня спра­ши­ва­ют: «Поче­му Вы вер­ну­лись? Толь­ко не пиши­те о берез­ках». Да, берез­ки. Да, березки.

В.: Да, вот липы, березки.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Я нена­ви­жу все осталь­ное, я не могу видеть. Я, когда был в Афри­ке мно­го лет, я гово­рил: «Гос­по­ди, как я нена­ви­жу этот песок, вот этот оке­ан голу­бой». Я не могу без сво­ей зем­ли. Мне нуж­но, что­бы был снег, что­бы была осень, что­бы были жел­тые листи­ки. Ну, вот так.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Я к это­му при­вык. Я выхо­жу в лес, и все рав­но все, что вокруг, мое. Оно все рав­но мое, нико­го кру­гом нет, кру­гом нет. Это моя реч­ка, это мой лес, моя лужай­ка. Вот это мой гриб, вот это моя белоч­ка, вот это мой дятел – это мое.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Юджин!

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Ну, вот ты инте­рес­ное, любо­пыт­ное суще­ство. Что ты там увидел?

Для него это имен­но усадь­ба, дом, никак не дача, хотя жить тут посто­ян­но не полу­ча­ет­ся. Семья Алек­сандра Лео­ни­до­ви­ча – супру­га с сыном, оста­лись во Фран­ции. Док­то­ру при­хо­дит­ся каж­дую неде­лю выры­вать­ся к родным.

Свой дом Алек­сандр Мяс­ни­ков с юмо­ром назы­ва­ет кубик Руби­ка. Он неод­но­крат­но и со всех сто­рон достра­и­вал­ся. Все нача­лось вот с это­го малень­ко­го угол­ка и с гости­ной с ками­ном, а уже потом появи­лись рабо­чий каби­нет, кух­ня и даже баня.

А вот у меня дом начи­нал­ся вот с этой ком­на­ты, соб­ствен­но, вот эта была ком­на­та, с той при­хо­жей 6 на 6 – это все здесь было. Окно, и здесь было окно, а там была про­сто сте­на. Ну, и вот мы пристроили…

Сна­ча­ла я при­стро­ил вот эту часть тер­ра­сы, потом ту, потом ван­ную, потом биб­лио­те­ку, потом 2‑й этаж, потом баню. Я гово­рю – кубик Руби­ка. У меня вот так все и сложилось.

Из люби­мых писа­те­лей Досто­ев­ский, Тол­стой и Дюма. А вот настоль­ная кни­га деда Алек­сандра Лео­ни­до­ви­ча Мяс­ни­ко­ва. Он был уче­ным с миро­вым име­нем, ака­де­мик. По его учеб­ни­кам до сих пор зани­ма­ют­ся сту­ден­ты всех меди­цин­ских вузов.

Вот это уди­ви­тель­ная книж­ка, это «Болез­ни пече­ни» мое­го деда. Это пер­вая его книж­ка… не пер­вая, а вто­рая, за 1935 год. За нее дали ему док­тор­скую сте­пень без защи­ты дис­сер­та­ции. Чего? Моло­дой парень в 35 лет напи­сал совер­шен­но осно­во­по­ла­га­ю­щий труд по болез­ням пече­ни, где мно­гие вещи акту­аль­ны сегодня.

Потом уже была его зна­ме­ни­тая «Про­пе­дев­ти­ка внут­рен­них болез­ней», «Ате­ро­скле­роз», за кото­рую он полу­чил пре­мию «Золо­той сте­то­скоп». Пред­ска­зы­вал, что будет какая-то инфек­ци­он­ная суб­стан­ция, кото­рой это вызы­ва­ет­ся. Все здесь… все здесь было описано.

Глав­ные жиль­цы это­го дома – кот Ара­мис, сен­бер­на­ры и моло­дая овчар­ка Юджин. Несмот­ря на явную страсть хозя­и­на дома к охо­те, защит­ни­ки живот­ных могут спать спокойно.

Здесь к бра­тьям мень­шим отно­сят­ся, как к пол­но­цен­ным чле­нам семьи. Спят чет­ве­ро­но­гие на дива­нах и крес­лах, а кот и вовсе, вопре­ки вся­кой логи­ке, ходит с хозя­и­ном в баню.

Уже тут у меня он такой милый, хоро­ший, доб­рый, в баню мы с ним ходим. Сидит по 15 минут при 100 гра­ду­сах. Мне жар­ко, а он в такой шубе сидит в бане. Про­сит­ся. Под­хо­дит, начи­на­ет про­сить­ся в баню: «Пусти».

Заби­ра­ет­ся на ниж­нюю пол­ку, у него там спе­ци­аль­ный ков­рик, я ему поло­жил, и вот он сидит, мур­лы­чет гром­ко. Вот так. Пер­вый у меня кот такой, кото­рый ходит в баню, первый.

У Юджи­на дру­гое раз­вле­че­ние – он посто­ян­но ловит сол­неч­ных зай­чи­ков и гоня­ет­ся за соб­ствен­ной тенью.

Они не обра­ща­ют вни­ма­ния на него, а он – на них. А это­му же играть надо, он зади­ра­ет­ся с дет­ства, ну, и полу­ча­ет все вре­мя. Ну, вот для него… Он не может пока понять, что тень и вот эта игра зай­чи­ков, он все зай­чи­ки ловит, это у него пря­мо загад­ка № 1.

Впро­чем, док­тор Мяс­ни­ков за годы сво­ей жиз­ни и меди­цин­ской прак­ти­ки при­вык, что не все под­да­ет­ся разум­но­му объяснению.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Вот у меня какое-то ощу­ще­ние, что Бог – Он лич­но мой. Нет, я умом все пони­маю, я додумываю.

В.: Но у Вас с Ним лич­ные какие-то отношения?

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Но у меня с Ним лич­ные отно­ше­ния, пони­ма­е­те? Вот я не знаю, как это объ­яс­нить. Зву­чит абсо­лют­но… Меня бы сожгли на кост­ре за это раньше.

В.: Ну, нет, нет! Это совер­шен­но нормально.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Но у меня вот с Ним лич­ные отно­ше­ния. Но я Ему все­гда ска­жу: «Спа­си­бо». Я ино­гда могу даже усмех­нуть­ся, поду­мать: «Надо ж, как Ты заду­мал, как Ты сде­лал!» То есть…

Алек­сандр Мяс­ни­ков: Да, как Ты упра­вил! Поэто­му зву­чит, может быть, дико­ва­то, но я гово­рю… я гово­рю честно.

В.: Это… это… это как раз таки нор­маль­но, пото­му что у нас полу­ча­ет­ся, что все рав­но у каж­до­го чело­ве­ка свои отно­ше­ния с Господом.

Алек­сандр Мяс­ни­ков: А ина­че быть не может, пото­му что, соб­ствен­но, на зем­ле и есть толь­ко ты и Бог.

Я ехал на рабо­ту, это было око­ло 6‑и утра. В 6 утра уже начи­на­ет­ся обход, ты дол­жен при­е­хать. И вот неда­ле­ко от гос­пи­та­ля в меня вре­зал­ся огром­ный кадиллак.

Я с перед­не­го сиде­ния пере­ле­тел на зад­нее, через боко­вое окно две­ри ока­зал­ся на ули­це. А маши­ну вооб­ще бро­си­ло, там, на сосед­ний дом, сло­ма­ло огра­ду, елку какую-то.

Я при­шел в себя уже в сво­ем же гос­пи­та­ле. Открыл гла­за – пере­до мной вот дру­зья находились.

Воз­мож­но, пото­му что сам был на поро­ге смер­ти и видел ее часто в про­фес­сии, он совсем не может жить обыч­ной раз­ме­рен­ной жиз­нью, его уби­ва­ет рути­на. Он любит экс­т­рим, ходит в горы, научил­ся управ­лять вер­то­ле­том и несколь­ко раз в год ездит в тайгу.

Так. Сей­час пой­дет. Я люб­лю огонь, люб­лю воду. У меня тут камин, там камин, на ули­це, как Вы виде­ли, очаг в одном месте, в дру­гом. Меня огонь как-то бодрит.

Прав­да, это здесь, в доме, огонь боль­ше сим­во­ли­че­ская состав­ля­ю­щая, для удо­воль­ствия. В тай­ге – вопрос жиз­ни и смерти.

И вот в тех усло­ви­ях… Пони­ма­е­те, когда… Это так кажет­ся, что лес – ты можешь запа­лить огонь. Ниче­го подоб­но­го. Если ты про­сто возь­мешь дере­во, оно не будет гореть.

Ты дол­жен выбрать дере­во сухое, сухое, и толь­ко его рас­пи­лить, кото­рое уже несколь­ко лет сто­ит сухим, и оно заго­рит­ся, и будет давать жар. Про­сто дере­во, спи­лить вет­ку – оно нико­гда не раз­го­рит­ся на моро­зе минус 50.

И, когда мы еха­ли, так полу­чи­лось, мы несколь­ко раз на сне­го­хо­дах, там, слож­но через реки, через горы, и в санях у нас была покла­жа, и мы поте­ря­ли бензопилу.

Вот, каза­лось, поду­ма­ешь – поте­рял бен­зо­пи­лу. Когда ты в минус 56 ока­зы­ва­ешь­ся в тай­ге, и ты пони­ма­ешь, что ты не добе­решь­ся до дере­ва, что бен­зо­пи­ла – это твоя жизнь, пото­му что без сухо­го дере­ва ты ника­ки­ми зуба­ми, ника­ким топо­ром ты себя не обо­гре­ешь, и не согре­ешь груп­пу, не согре­ешь дом ледяной.

Ну, в общем, уже было тем­но. Мы эту бен­зо­пи­лу иска­ли, поверь­те мне, с очень боль­шим энту­зи­аз­мом. Поэто­му огонь здесь – это при­ят­но, а вот в тех усло­ви­ях это вещь про­сто необ­хо­ди­мая для жиз­ни, ведь это вопрос жиз­ни и смерти.

В тай­ге он видел не раз, как неко­то­рые не дохо­ди­ли до цели. Отре­зан­ные жесто­кой при­ро­дой от циви­ли­за­ции, сда­ва­лись мораль­но и погибали.

Кто-то, не выдер­жав, закан­чи­вал жизнь само­убий­ством, не в силах выне­сти стра­да­ния, а кто-то до послед­не­го вздо­ха уми­рал в борь­бе. Тай­га каж­дый раз дава­ла ему нагляд­ные уро­ки жиз­ни и смер­ти, добра и зла.

Для меня очень пока­за­тель­на кар­ти­на Ильи Гла­зу­но­ва. Мож­но по-раз­но­му к нему отно­сить­ся, но у него есть кар­ти­на, назы­ва­ет­ся «Хри­стос и антихрист».

Два чело­ве­че­ских лица, два лика пол­но­стью иден­тич­ны один с дру­гим, толь­ко у одно­го голу­бые гла­за, а у дру­го­го карие. Хри­стос и анти­христ, пони­ма­е­те? Они не отли­ча­ют­ся, отли­ча­ют­ся толь­ко цве­том глаз. И ад, и рай…

Я вооб­ще счи­таю, что ад – это толь­ко в душе чело­ве­ка может быть. На самом деле, в любом чело­ве­ке есть и ад, и рай, соче­та­ют­ся и самый свя­той чело­век, и Чика­ти­ло, в любом.

Обсто­я­тель­ства и его сла­бость или, наобо­рот, сила подав­ля­ют либо, наобо­рот, рас­тят либо того, либо дру­го­го. И како­го цве­та у тебя гла­за, пере­име­но­вы­ваю, зави­сит и от тебя, и от усло­вий, и так далее.

Поэто­му нико­гда нико­го не осуж­дай, ты такой же. Про­сто ты смог, а он – нет, и у него вот это вылез­ло, а что выле­зет в тебе, еще пока неиз­вест­но. Ты еще живой, ты еще не зна­ешь дна, до кото­ро­го ты можешь упасть.

Источник