Фараон если тебе что то не удалось
Рэпер Pharaoh: «Я совершил революцию в стране и поменял культуру»
Глеб Голубин до 13 лет метил в футболисты, но потом передумал и сейчас, в свои 22, собирает толпы фанатов уже в другом качестве. На сольном московском концерте прошлой осенью у рэпера Pharaoh был sold out – три с половиной тысячи человек. Считаем дальше: в его творческом объединении Dead Dynasty больше двух десятков артистов, а на YouTube у клипа «Дико, например» меньше чем за год 35 миллионов просмотров. В твиттере у выпускника журфака МГУ Фары, как его еще называют поклонники, почти миллион читателей. Что же в голове у голоса поколения?
Как-то ты сказал, что работать с глянцем некомфортно: люди смотрят свысока. Ситуация поменялась?
Говорил, потому что чувствовал, как меня недооценивают. Это бесило. Может, не догоняли, не понимали тех вещей, которые я делал. Но когда растешь во всех смыслах, люди начинают относиться по-другому.
К слову, об отношении: в Америке и Европе рэп давно стал бесспорной частью культуры, в треках исполнители говорят о важных вещах. Как думаешь, в России его положение изменится?
На Западе важные для всех вещи объединены. Одно вытекает из другого. У нас все разрозненно. С субкультурами точно так же: все друг на друга косятся. Не понимают. Сбиваются в группки. Мне кажется, это зависит от ментальности. У нас большое расслоение, люди сильно сосредоточены на материальном. Лично я стараюсь говорить о других вещах.
По-твоему, какие сейчас ценности?
Все гонятся за вымыслами, сравнивают себя с другими, соревнуются. Я считаю, мы должны не стараться казаться лучше, а стремиться быть лучше, чем мы есть. Тогда начнем понимать друг друга, прощать недостатки, поддерживать. Вместо этого любим заклевывать – есть у нашего народа такая черта. Это надо перебарывать, иначе у нас культура и люди в ней не будут процветать и развиваться.
Что ты сам ценишь?
Больше всего – жизнь. Плюс ценю то, кто я есть, и тех, кто у меня есть. Ценю каждый опыт, хороший или плохой. Он помогает учиться, а это я люблю делать именно в жизни – не в школе и не в университете.
Твоя жизнь со стороны – это успешная карьера, поддержка друзей, гордые родители, но в творчестве часто встречается тема одиночества. Откуда она?
Если смотреть поверхностно, то все довольны, счастливы и преуспевают. Но я уверен на сто процентов, что каждый внутри себя одинок. Люди предпочли это прятать ото всех и идти как раз по верхам. Но там, где человек одинок, это как темная сторона Луны. Мы ее не видим и не узнаем никогда, какая она. Я живу с теми вещами, которые внутри одиночества, и больше люблю быть с ними, потому что именно они показывают, кто я есть на самом деле. Отсюда и вся эта концепция.
Судя по количеству твоих слушателей, тема многим близка. Наше поколение правда такое одинокое?
Думаю, это было всегда. Я просто говорю о вещах, которые людей волнуют, но они настолько глубоко, что большинство их даже не осознает. Понимаю людей глубже, чем они сами. Мне хорошо разговаривать с ними на языке, который они знают, но не озвучивают.
У твоей недавно вышедшей песни «Убийца» довольно провокационный текст: «Я вскрываю твою суку, пока ты сопишь. / Умирала, улыбаясь пацану с афиш». Не думаешь, что слушатели могут не так считать?
Во-первых, мне нравится, что удалось передать настроение через рэп-металл и получилось сделать киношные отсылки к «Плаксе», «Из ада» и «Сиянию». Во-вторых, мой текст про убийства чужих женщин не стоит воспринимать буквально, есть смысл подумать о нем метафорично. А еще о том, что песня призвана оставлять осадок. Соскучился по «тяжеляку» – давно его не делал – и точно знаю, что мы с моими фанатами на концертах под такое круто выпускаем пар, не больше. У тебя происходит какая-то *** (сложная ситуация) или ты осознанно в нее влипаешь, чтобы почувствовать себя живым лишний раз, походить по лезвию образному – вот оттуда черпаются темные впечатления. Я думаю, у каждого есть и светлая, и темная стороны, главное – уметь их разграничивать. Тогда не будет проблем ни с чем, в том числе с восприятием таких композиций.
Топ-10: самые любопытные факты про египетских фараонов
К египетским царям относились как к настоящим живым богам. Они были правителями одной из первых великих цивилизаций, жили в роскоши, и в их руках находилась доселе невероятная для одного человека власть. Египетские правители жили припеваючи, пока целые сотни или даже тысячи людей погибали во время строительства величественных пирамид и статуй в их честь. А когда умирали сами фараоны, их хоронили в гигантских гробницах, которые скрывали их тела от посторонних глаз почти 4000 лет.
В истории человечества никто прежде не имел подобной абсолютной власти и влиятельности и не жил в таком достатке, как фараоны. Порой такое всемогущество очень портило царей, что вполне неудивительно для несовершенной человеческой натуры.
10. Одержимость пигмеями и фараон Пепи II
Пепи (Pepi) Второму было примерно 6 лет, когда он стал царем Египта, то есть когда ему было поручено править целым царством, он был всего лишь маленьким ребенком. Несомненно, в руках Пепи было сосредоточено намного больше власти, чем стоит доверять 6-летнему несмышленышу.
Неудивительно, что юный царь с детства был очень испорченным ребенком. Вскоре после своего вступления на трон, Пепи получил от исследователя по имени Харкуф (Harkhuf) письмо, в котором тот рассказал фараону историю о встрече с танцующим пигмеем (представитель низкорослого африканского народа, обитающего в экваториальных лесах). Это послание настолько поразило и воодушевило фараона, что он захотел увидеть диковинного пигмея лично.
С детства он привык получать все желаемое и считать себя намного более важным, чем кто-либо еще на Земле. Ко времени, когда он достиг более зрелого возраста, фараон был уже настолько испорченным и капризным человеком, что даже заставлял своих рабов обмазываться медом и ходить вокруг него голышом, чтобы Пепи не беспокоили мухи.
9. Гигантские генитальные памятники царя Сесостриса
Сесострис (Sesostris) был одним из самых великих военачальников в истории Египта. Он отправлял военные корабли и армии во все концы известного ему мира и распространил египетское царство дальше, чем кто-либо из других правителей этой империи. После каждой битвы в честь своего успеха Сесострис устанавливал огромные колонны с изображением половых органов.
Царь оставлял эти столбы на месте всех своих сражений. На многих из них были выгравированы тексты про то, кем он был, как он поборол своего врага, и про свою уверенность в божественном одобрении его политики вторжения во все чужеземные страны.
Вдобавок, Сесострис оставлял на этих колоннах деталь, которая была призвана характеризовать армию поверженного противника. Если соперники были сильны и сражались достойно, он добавлял на монумент изображение пениса. Но если враг был немощен, на памятнике появлялась гравировка в виде вагины.
Эти колонны возводились по всему материку, и просуществовали еще немало времени. Даже знаменитый древнегреческий историк Геродот видел несколько позорных столбов Сесостриса. 1500 лет спустя некоторые из них все еще стояли в Сирии, напоминая о поражениях их предков.
8. Умывания мочой и фараон Ферос
Сын Сесостриса, Ферос (Pheros), был слепым. Возможно, это было наследственное заболевание, но официальная версия египетских хроник гласила, что наследника престола прокляли. Согласно легенде Нил стал затапливать берега империи, и Ферос разозлился, что река причиняет ущерб его царству. В ярости он бросил в нее свое копье. Фараон надеялся, что так он проткнет дно Нила и спустит всю воду, но возмущенные его дерзостью боги прокляли правителя слепотой.
Ферос попробовал мыть глаза мочей своей жены, но это не помогло. Он так и не прозрел, а жена лишь разводила руками, уверяя, что не изменяла ему. Тогда фараон собрал всех женщин в городе, приказал им всем по очереди сходить в туалет в один и тот же кувшин, и поочередно выливал его содержимое себе на глаза.
Это сработало. Спустя несколько десятков женщин Ферос нашел самую верную египтянку и исцелился. На радостях царь женился на этой девушке, а свою прежнюю жену сжег. По крайней мере, именно так гласит легенда. Хотя вряд ли зрение фараона спасла волшебная урина, и может быть, такую историю сочинили, чтобы оправдать его странное пристрастие к женской моче.
7. Поддельная борода Хатшепсут
Хатшепсут (Hatshepsut) – была одной из немногих женщин, удостоившейся царствования над древним Египтом. У нее были большие планы на империю, но на пути к успеху царице нужно было преодолеть некоторые преграды. В то время Египет хоть и был намного более прогрессивной страной, чем другие, но и здесь к женщинам относились не на равных, и поэтому царице приходилось нелегко.
Чтобы упростить свое положение, она даже приказала своим людям, чтобы они всегда рисовали ее мужчиной. На всех изображениях Хатшепсута должна была быть представлена публике с мускулистым телом и с бородой. Царица звала себя «Сыном Ра» и на людях предположительно тоже всегда носила поддельную бороду. Ей казалось, что так простые подчиненные и знатные египтяне будут воспринимать ее серьезнее.
Хатшепсут удалось немало хорошего совершить для своего царства, и она думала, что во многом причиной этому были ее уловки и переодевания в мужчину. Однако в итоге ее сын сделал все возможное, чтобы стереть наследие своей матери из истории страны, чтобы никто не знал, что Египтом управляла женщина. Это удалось ему настолько хорошо, что до 1903 года никто и не подозревал, что Хатшепсут была женщиной.
6. Плохо пахнущая дипломатия царя Амасиса
Амасис (Amasis) был не самым вежливым и воспитанным царем в истории древнего Египта. Он был не только алкоголиком, но и клептоманом – фараон воровал вещи своих друзей, а потом убеждал их, что это никогда не были их вещи.
Трон он заполучил силой. Прежний царь империи послал его подавить восстание, но когда Амасис прибыл на место, он понял, что у бунтарей очень большие шансы на победу. Тогда же он и решил возглавить их, вместо того чтобы исполнить поручение законного фараона. Амасис не был утонченным дипломатом, поэтому войну он объявил очень грубо – поднял ногу, пукнул и сказал гонцу: «Передай это своему царю!».
Все непристойные привычки Амасиса имели свои важные последствия. Когда он был простым клептоманом, Амасиса отправили предстать перед жрецами, чтобы те решили, виновен ли он или нет. Когда же Амасис стал фараоном, он наказал всех провидцев, которые оправдали его ранее. Царь считал, что если жрецы на самом деле разговаривали с богами, они должны были бы знать, что он был воришкой, а не позволить ему спастись от суда.
5. Город безносых преступников и правитель Актисанес
Народ Амасиса не смог долго выносить такого царя. Он был очень грубым и суровым фараоном, поэтому вскоре его свергнули с трона. В этот раз египетскую революцию возглавил эфиоп по имени Актисанес (Actisanes), который собирался править намного мудрее и милосерднее своего предшественника.
К преступникам у него был свой подход. Каждому, кто совершил какое-то преступление, палачи отрезали нос, а затем виновного отправляли жить в город Риноколура (Rhinocolura), что буквально так и переводится – город отрезанных носов.
Там проживали исключительно безносые преступники, которым приходилось выживать в самых суровых условиях в стране. Вода в Риноколуре была очень грязной, а свои дома покалеченные жители строили из осколков щебня.
На первый взгляд все это не вяжется с обещанием нового фараона быть мягче Амасиса, но для 6 века до нашей эры это на самом деле считалось вершиной щедрости в отношении преступников. Римляне писали про Риноколуру, что это пример очень хорошего отношения Актисанеса к своим подчиненным. В древние времена, если за преступление тебе отрезали нос, это считалось большой удачей.
4. 100 детей царя Рамзеса II
Рамзес (Ramses) Второй жил так долго, что люди даже начали переживать, что он не умрет никогда. Во времена, когда большинство царей убивали в течение первых лет их правления, Рамзес прожил очень много – 91 год. И все это время он хорошо проводил время. За всю свою жизнь он не только построил больше статуй и памятников, чем другой царь Египта, но и переспал с большим количеством женщин, чем кто-либо еще в стране.
К своей глубокой старости у Рамзеса было не меньше 100 детей от 9 жен. Чтобы произвести на свет столько наследников, в постели нужно провести немало времени. Рамзес женился почти на каждой девушке, в которую он влюблялся. Когда он вторгся в Хетское царство, фараон отказался заключать мир с правителями этих земель, пока они не отдадут ему свою старшую дочь. Также он не стеснялся обращать свой взгляд на собственных дочерей. Рамзес женился на трех из них, включая свое первое дитя.
Возможно, таких жен у фараона было четыре. Историки пока не уверены, была ли Генутмир (Henutmire) его дочерью или его сестрой, но поскольку речь идет о Рамзесе II, нет никакой разницы, кем она была до того, как стала его женой.
3. Ненависть фараона Камбиса к животным
Камбис (Cambyses) не был египтянином, он был персом и сыном Кира (Cyrus) Великого. После того, как его народ покорил Египет, Камбиса поставили главой над захваченной землей. За свое правление он особенно прославился ненавистью к животным.
Почти в каждой истории египтян про Камбиса есть отрывок про убиение какого-нибудь зверя. В самом начале своего царствования фараон отправился навестить Аписа (Apis), быка, которого египтяне боготворили. Прямо перед жрецами, ухаживающими за живым божеством, царь выхватил кинжал и принялся бить им животное, смеясь в лицо сановникам со словами: «Это бог, достойный египтян!».
Как бы не казалось, но причиной убийству несчастного быка не было его отношение к египтянам. На самом деле сыну Кира просто очень нравилось смотреть на страдания зверей. Во времена своей власти Камбис устраивал бои между львятами и щенками, и заставлял свою жену смотреть, как животные раздирают друг друга на части.
2. Город царя Акенатена, построенный на сломанных спинах
Акенатен (Akhenaten) полностью изменил Египет. До того как он занял свой трон, у египтян было много богов, но Акенатен запретил политеизм и оставил только одного кумира – Атона, бога солнца. Это означало серьезные перемены в жизни Египта, на внедрение которых ушло очень много сил. Так много, что фараон утомил свой народ буквально до смерти.
Людей очень плохо кормили. Почти каждый житель нового города был истощен, и никому не позволялось заняться лечением или отдыхать слишком долго. Если кто-то нарушал правила, пытался урвать себе лишний кусок еды или ленился, непослушного подчиненного приговаривали к казни и закалывали ножом.
Все эти страдания египтян оказались тщетной жертвой, потому что сразу после смерти Акенатена все его начинания были уничтожены, а его бесславное имя было почти стерто из истории Египта.
1. Отказ фараона Менкура умирать
Даже фараон умирает. И хотя великие имена египетских царей всегда сопровождались титулом «вечный» или «бессмертный», каждый правитель знал, что придет и его черед покинуть этот мир. Они строили для себя пирамиды, чтобы комфортно провести загробную жизнь, но все же каждый из фараонов однажды испытывал сомнения в том, что ждет человека после того, как его веки сомкнутся в последний раз.
Менакур (Menkaure), фараон, правивший в 26 веке до нашей эры, точно сомневался в том, что произойдет после его смерти. Когда к нему пришел оракл и сообщил, что царю осталось жить всего 6 лет, тот был поражен до глубины души и повергнут в истинный ужас. Менакур делал все возможное, чтобы избежать смерти.
Однажды он решил, что сможет перехитрить богов. Фараон думал так: если ночь никогда не наступит, не придет и новый день, а если следующий день не наступит, время не сможет двигаться вперед, и это значит, что Менакур не умрет. Поэтому каждый вечер он зажигал как можно больше ламп и свечей, и убеждал себя в том, что продлевает светлое время суток. Весь остаток своей жизни ночью царь почти не спал, проводя время при свете рукотворных светильников, распивая алкоголь и веселясь до утра, одновременно боясь, что вот-вот наступит тот самый момент, когда «погаснет его свеча».
Почему рэпера PHARAOH можно и нужно критиковать?
Разбираем на примере свежего релиза
Целиком и полностью, дискография Глеба напоминает шизофренический путь от гламурных вечеринок и богемных борделей до дерьма и грязи в старых ботинках. Проблема данного пути — отсутствия хоть какого-то плавного перехода от одного мира в другой, из-за чего очень часто страдает общее восприятие альбома слушателем, несмотря на то, что на бумаге идеология каждого релиза прослеживается довольно четко.
Одним из наиболее критических недостатков творчества PHARAOH принято считать его косноязычие, которое из главного минуса переросло в авторский почерк исполнителя — отсутствие связи между строчками, перечеркивание ранее сделанных заявлений («Я самый красивый рэпер» на «Узы Моба», «Ты меня так ненавидишь, потому что я урод» на «10:0 Фристайл»), ну и провал в попытках выстроить абы-какой сторителлинг.
С места в карьер — «PHUNERAL» это качественный развлекательный релиз c большим количеством «НО»: здесь есть три практически одинаковых трека, байт на XXXtentacion, ненужное нагнетание депрессивного вайба и Сергей Шнуров. Но если обратить взор на то, как именно подавался микстейп, то все вопросы сразу отпадают: Глеб выпустил ровно один сингл, запостил несколько стори с анонсом, и вбросил троллфейс с надписью «релиза не будет» и в итоге опубликовал на площадках релиз с мрачной обложкой и надписью «Пхохороны» — вы видите связь между этими вещами? Лично я — нет.
Никакой связи нет и между треками на самом тейпе, потому что «PHUNERAL» это шоурил. «PHUNERAL» — как карта из Fortnite, то есть релиз, предлагающий своему слушателю настоящее путешествие, но не по уголкам души исполнителя, как это принято делать на больших личных альбомах, а по этапам его становления популярным артистом. От хладнокровного кровопролития на «Raw 2» и классического «1996» до сырого панк-рока с плесенью на «Флешгроб», от баснословных бэнгеров вроде «Смарт» и «Шипучка» (звучащих как один и тот же трек) до R&B-номеров в конце треклиста — это почти весь арсенал артиста, но достаточно этого, чтобы взять штурмом индустрию?
Единственный вопрос, который остается без ответа это «Когда?». Когда PHARAOH собирается выпустить альбом, который сможет перевести его в разряд творцов, как бы пафосно это не звучало? В 2015 году все обсуждали «скр-скр-скр», в 2016 — «5 минут назад», в 2017 — «Дико, например», в 2018 — Сергея Шнурова? Никто не обсуждал такое явление, как «альбом Фараона». Мне совершенно не хотелось ругать Глеба, особенно после выхода мощнейшего «REDЯUM», который наконец-то вселил в меня надежду, но «PHUNERAL» стал гвоздем в крышку гроба. Байт XXXtentacion? Серьёзно? Условный LIZER похоронил себя как автора после «Панк-рок мальчика», и нет никакой уверенности, что ему когда-либо это простят, тогда почему мы каждый раз прощаем московского артиста?
У PHARAOH наблюдается нечто, что я бы назвал претенциозностью Шрёдингера, то есть она одновременно присутствует и отсутствует. Проявляется она в интервью, в твиттере, в лирике, и всём что окружает его персонажа, но когда дело доходит до дела (имеются в виду релизы), наш герой отвечает: «Это просто тейп», и таким образом выстраивает вокруг себя защитный барьер, сводящий всю критику на нет.
Фараон — безумно популярный исполнитель, потративший несколько лет на становление одним из самых ярких лиц в российской рэп-культуре. О нем писали зарубежные издания, о нем говорили зарубежные артисты, он экспериментировал со звуком и собрал вокруг себя первые имена в отечественном битмейкинге, став настоящим лидером своего крю — и ему только 22 года. Я всё ещё считаю Глеба дичайше перспективным артистом, потому что у него есть минимум 10 лет, чтобы обогнать по статусу того же Оксимирона, но осталось всего 3, чтобы выпустить свой «Дом с нормальными явлениями» — то, чего не хватает его дискографии.
Онлайн чтение книги Фараон Pharaoh
16
Двадцатого паопи Мемфис имел торжественный, праздничный вид. Приостановились все дела, и даже носильщики не носили тяжестей. Все население высыпало на площади и улицы или толпилось вокруг храмов, главным образом у капища Птаха, наиболее укрепленного. Там собрались духовные и светские сановники с Херихором и Мефресом во главе. Неподалеку от храмов войска стояли вольным строем для того, чтобы солдаты могли переговариваться с народом.
Среди простонародья и солдат ходили многочисленные разносчики с корзинами хлеба, с кувшинами и кожаными мехами с вином. Угощали всех даром. Если же кто спрашивал, почему не берут платы, некоторые отвечали, что фараон угощает своих подданных. Другие же говорили:
— Ешьте и пейте, правоверные египтяне! Кто знает, доживем ли мы до завтрашнего утра.
Это были разносчики, нанятые жрецами.
Неизвестно откуда у стен храма Птаха появилось несколько толстенных бревен и груды камней.
Степенные мемфисские горожане, расхаживавшие в толпе, ни на минуту не сомневались, что народное волнение вызвано искусственно. Мелкие писцы, полицейские, офицеры рабочих полков и переодетые десятники даже не скрывали ни своего официального положения, ни того, что хотят заставить народ завладеть храмами. С другой стороны, парасхиты, нищие храмовые служки и низшие жрецы, хотя и старались не выдать себя, однако каждый видел, что и они подстрекают народ к насилию.
Горожане были удивлены таким поведением жреческой партии, и вчерашний энтузиазм народа начинал остывать. Родовитые египтяне не могли понять, в чем тут дело и кто в действительности вызывает беспорядки. Хаос увеличивался благодаря юродивым святошам, которые, бегая нагишом по улицам, терзали до крови свое тело и оглашали воздух воплями:
— Горе Египту! Безбожие перешло всякую меру, и близится час суда! Боги покарают гордыню беззакония!
Солдаты держали себя спокойно, ожидая, пока народ начнет врываться в храмы. Во-первых, такой приказ пришел из царского дворца; во-вторых, офицеры опасались засады в храмах и предпочитали, чтобы погибал простой народ, а не солдаты. Солдатам и так предстояло много дела.
Но толпа, несмотря на призывы агитаторов и раздаваемое даром вино, колебалась; крестьяне думали, что начнут ремесленники, ремесленники — что крестьяне, и все чего-то ждали.
Вдруг около часа пополудни из переулков хлынула к храму Птаха пьяная толпа, вооруженная топорами и дубинами. Это были рыбаки, греческие матросы, пастухи, ливийские бродяги, даже каторжники из рудников Турры. Во главе шел человек исполинского роста с факелом. Он остановился у ворот храма и громовым голосом обратился к народу:
— А знаете вы, правоверные, о чем совещаются тут верховные жрецы и номархи? Они хотят заставить его святейшество фараона Рамсеса лишить работников еще одной ячменной лепешки в день, а крестьян обложить новыми податями по драхме на душу. Верьте мне, говорю вам, вы поступаете глупо и подло, когда стоите здесь сложа руки. Пора наконец выловить храмовых крыс и отдать их в руки фараона, господина нашего, против которого сговариваются безбожники. Если нашему повелителю придется смириться перед советом жрецов, кто тогда заступится за честной народ?
— Он правильно говорит! — раздались голоса в толпе.
— Фараон велит дать нам седьмой день отдыха!
— И наделить нас землей!
— Он всегда сочувствовал простому народу! Помните, как два года назад он освободил крестьян, отданных под суд за нападение на усадьбу еврейки?
— Я сам видел, как он тогда избил писца, взимавшего с крестьян незаконные поборы.
— Да живет вечно повелитель наш, Рамсес Тринадцатый, покровитель угнетенных!
— Смотрите! — послышался голос издалека. — Скотина сама возвращается с пастбищ, как будто близится вечер…
— Какое нам дело до скотины! Валяй на жрецов!
— Эй вы! — крикнул исполин у ворот храма. — Лучше откройте нам добром; мы хотим знать, о чем совещаются жрецы с номархами.
— Откройте, а то мы высадим ворота!
— Странное дело, — говорили поодаль, — птицы садятся на деревья, словно готовятся ко сну. А ведь сейчас только полдень…
— В воздухе чуется что-то недоброе…
— Боги! Уж ночь надвигается, а я еще не нарвала салата к обеду, — спохватилась какая-то девушка.
Но все эти замечания заглушил крик пьяной банды и стук бревен, ударяющих в бронзовые ворота храма.
Если б толпа меньше глазела на громил, она успела бы заметить, что в природе происходит что-то необыкновенное: солнце сияло, на небе не было ни единой тучки, но, несмотря на это, яркий день стал меркнуть, и повеяло холодом.
— Давайте еще бревно! — кричали осаждавшие храм. — Ворота поддаются!
— Ну-ка крепче! Еще раз!
Стоявшая кругом толпа ревела, как буря. Кое-где отрывались от нее небольшие группы и присоединялись к осаждающим, пока, наконец, вся она не придвинулась к храму.
Несмотря на полдень, тьма сгущалась. В садах храма Птаха запели петухи. Но ярость толпы была уже так велика, что мало кто замечал эти перемены.
— Что это значит? — перешептывались солдаты, поглядывая на небо. — Нет ни одной тучки, а кругом — точно гроза?
— Бей! Ломай! — кричали у ворот храма.
Удары бревен в ворота участились.
В эту минуту на террасе, возвышавшейся над воротами, появился Херихор, окруженный свитой жрецов и светских сановников. Верховный жрец был в золотом облачении и в митре Аменхотепа, обвитой царским уреем.
Херихор посмотрел на необозримую толпу народа, окружавшую храм, и, обращаясь к ней, сказал:
— Кто бы вы ни были, истинно верующие или язычники, именем богов призываю вас оставить храм…
Шум толпы внезапно стих, и слышны были только удары бревен о бронзовые створы, но вскоре и они прекратились.
— Откройте ворота! — крикнул снизу великан. — Мы хотим проверить, не замышляете ли вы там измены против нашего государя!
— Сын мой! — ответил Херихор. — Пади ниц и моли богов, чтобы они простили тебе кощунство.
— Это ты моли богов, чтобы они тебя защитили! — крикнул предводитель толпы и, схватив камень, бросил его вверх, метя в жреца.
Из окна пилона брызнула в лицо великана тонкая струйка какой-то жидкости. Он зашатался, замахал руками и упал.
У стоявших поблизости вырвался крик ужаса; задние ряды, не зная, что случилось, ответили на него смехом и проклятиями.
— Ломайте ворота! — кричали сзади, и град камней полетел в сторону Херихора и его свиты.
Херихор поднял обе руки. Когда же толпа снова стихла, верховный жрец громко воскликнул:
— Боги! Под вашу защиту отдаю святые храмы, против которых выступают изменники и святотатцы.
Внезапно где-то над храмом прозвучал голос, который, казалось, не мог принадлежать человеку:
— Отвращаю лик свой от проклятого народа, и да низойдет на землю тьма!
И свершилось что-то ужасное. С каждым словом солнце утрачивало свою яркость… При последнем же стало темно, как ночью. В небе зажглись звезды, а вместо солнца стоял черный диск в кольце огня.
Неистовый крик вырвался из многих тысяч грудей. Штурмовавшие ворота бросили бревна, крестьяне пали наземь…
— Настал день суда и смерти! — послышался стонущий голос в конце улицы.
— Боги! Пощадите! Святой муж, отврати от нас беду! — завопила толпа.
— Горе солдатам, исполняющим приказание безбожных начальников! — возгласил громкий голос из храма.
Ни одно проигранное сражение не кончалось еще такой катастрофой.
— Боги! Боги! — стонал и плакал народ. — Пощадите невинных!
— Осирис! — воскликнул с террасы Херихор. — Яви лик свой несчастному народу.
— В последний раз внемлю я мольбе моих жрецов, ибо я милосерд, — ответил неземной голос из храма.
В ту же минуту тьма рассеялась, и солнце обрело прежнюю яркость.
Новый крик, новые Вопли, новые молитвы прозвучали в толпе. Опьяненные радостью люди приветствовали воскресшее солнце. Незнакомые падали друг другу в объятия. И все на коленях ползли к храму приложиться к его благословенным стенам.
Над воротами стоял достойнейший Херихор, устремив взор к небесам; двое жрецов поддерживали его святые руки, которыми он разогнал тьму и спас народ от гибели.
Такие же сцены происходили по всему Нижнему Египту. Во всех городах 20 паопи народ с утра собирался у храмов. Во всех городах около полудня толпа штурмовала священные ворота. Повсюду около часу дня над воротами появлялся верховный жрец храма с причтом, проклинал безбожников и низводил на землю тьму. Когда же толпа разбегалась в смятении или падала ниц, верховные жрецы молились Осирису, чтоб он явил свой лик, и яркость дня снова возвращалась на землю.
Таким образом, благодаря затмению солнца премудрая жреческая партия уже и в Нижнем Египте поколебала авторитет Рамсеса XIII. За несколько минут правительство фараона, само того не зная, очутилось на краю пропасти. Спасти его мог только великий ум и точное знание положения. Но этого-то и недоставало в царском дворце, где в самую трудную минуту начал всевластно господствовать случай.
Двадцатого паопи фараон встал с восходом солнца и, чтобы быть поближе к театру военных действий, перебрался из главного дворца в небольшую усадьбу, расположенную недалеко от Мемфиса. С одной стороны усадьбы находились казармы азиатских войск, с другой — павильон Тутмоса и его супруги, красавицы Хеброн. Рамсеса сопровождали туда верные ему вельможи и первый гвардейский полк, к которому фараон питал безграничное доверие.
Рамсес XIII был в прекрасном расположении духа. Он принял ванну, с аппетитом позавтракал и стал выслушивать гонцов, каждые четверть часа прибегавших из Мемфиса. Их сообщения были однообразны до скуки: верховные жрецы и несколько номархов с Херихором и Мефресом во главе заперлись в храме Птаха. Армия преисполнена бодрости, народ волнуется. Все благословляют фараона и ожидают приказа к нападению.
Когда в девять часов четвертый гонец повторил то же самое, фараон нахмурился.
— Чего они ждут? — спросил он. — Пускай немедленно начинают штурм.
Гонец ответил, что еще не собрались вожаки толпы, которая должна напасть на храм и выломать бронзовые ворота.
Это объяснение не понравилось фараону. Он покачал головой и отправил в Мемфис офицера с приказанием ускорить штурм.
— Почему они медлят? — сказал он. — Я думал, что мои солдаты разбудят меня известием о взятии храмов… В подобных случаях быстрота действий — непременное условие успеха.
Офицер уехал, но у храма Птаха ничего не изменилось.
Народ ожидал чего-то, а главарей все еще не было на месте.
Можно было подумать, что чья-то чужая воля задерживает исполнение приказов.
В десять часов утра прибыли носилки с царицей Никотрисой. Досточтимая царица-мать почти насильно ворвалась в комнату сына и со слезами упала к его ногам.
— Что случилось, матушка? — спросил Рамсес, с трудом скрывая раздражение. — Ты забыла, что женщинам не место в лагере?
— Сегодня я не уйду отсюда и не оставлю тебя ни на минуту! — воскликнула она. — Правда, ты сын Исиды и пользуешься ее покровительством. Но, несмотря на это, я умру от беспокойства.
— А что мне угрожает? — спросил фараон, пожимая плечами.
— Жрец, наблюдающий звезды, — ответила со слезами царица, — сказал одной из прислужниц, что если сегодня… если этот день пройдет для тебя благополучно, ты будешь жить и царствовать сто лет.
— Вот как? Где же этот человек, так хорошо осведомленный о моей судьбе?
Фараон задумался и сказал, улыбнувшись:
— Как у Содовых озер мы не боялись стрел и камней ливийцев, так сегодня нам не страшны угрозы жрецов… Будь покойна, матушка… Пустая болтовня, даже жрецов, менее опасна, чем стрелы и камни.
Из Мемфиса прибежал новый гонец с донесением, что все обстоит благополучно, но… толпа еще не выступила…
На красивом лице фараона появились признаки гнева.
Тутмос успокоил повелителя:
— Народ — не армия. Он не умеет собираться в назначенный час и не слушается команды. Если бы полкам было поручено занять храмы, они были бы уже там…
— Ты забыл, — заметил Рамсес, — что по моему приказу армия должна была не нападать, а защищать храмы от толпы.
— Из-за этого и запаздывают действия, — не без раздражения ответил Тутмос.
— Вот они — царские советники! — вырвалось у царицы. — Фараон поступает мудро, беря под свою защиту богов, а вы поощряете его к насилию!
Кровь ударила Тутмосу в голову. К счастью, адъютант вызвал его из комнаты и сообщил, что у ворот задержан пожилой человек, который желает говорить с его святейшеством.
— У нас сегодня, — ворчал адъютант, — каждый хочет попасть прямо к фараону, как будто фараон хозяин харчевни…
Тутмос подумал, что про Рамсеса XII никто не посмел бы так сказать… Но сделал вид, что не заметил этого.
Пожилым человеком, которого задержала стража, оказался финикийский князь Хирам. На нем был запыленный солдатский плащ; видно было, что он устал и раздражен.
Тутмос велел пропустить его, и когда они остались одни в саду, сказал ему:
— Я думаю, достойнейший, что, пока ты примешь ванну и переоденешься, я испрошу для тебя аудиенцию у его святейшества.
Хирам сдвинул седые брови, глаза его еще сильнее налились кровью.
— После того, что я видел, — ответил он резко, — я могу обойтись без аудиенции.
— У тебя ведь с собой письма верховных жрецов к ассирийцам?
— На что вам эти письма, когда вы помирились со жрецами?
— Что ты говоришь, достойнейший? — удивился Тутмос.
— Я знаю, что говорю! — ответил Хирам. — Вы взяли десятки тысяч талантов у финикиян будто бы для того, чтобы освободить Египет от власти жрецов, а теперь грабите нас и убиваете! Посмотри, что творится от моря до первых порогов: повсюду ваша чернь преследует финикиян, как собак, — и это приказ жрецов…
— Ты с ума сошел, финикиянин! В эту самую минуту наш народ осаждает храм Птаха в Мемфисе.
Хирам махнул рукой.
— Вам не взять его! — ответил он. — Вы обманываете нас или сами обмануты. Вы предполагали захватить Лабиринт и его сокровищницу двадцать третьего паопи. А тем временем растрачиваете силы у храма Птаха, а дело с Лабиринтом у вас пропало… Что тут творится? Где тут рассудок? — продолжал, волнуясь, финикиянин. — Зачем штурмовать пустые здания? Это может привести только к тому, что будет усилена охрана Лабиринта!
— Возьмем и Лабиринт! — воскликнул Тутмос.
— Ничего вы не возьмете! Ничего! Лабиринт мог взять только один человек, которому помешает ваш сегодняшний провал в Мемфисе.
Тутмос остановился посреди аллеи.
— Так скажи же, в чем дело? — спросил он Хирама.
— В беспорядке, который у вас тут царит. В том, что вы уже не правительство, а кучка офицеров и вельмож, которых жрецы гонят, куда хотят. Вот уже три дня во всем Нижнем Египте царит такое смятение, что чернь громит нас, финикиян, ваших единственных друзей. А почему? Потому что бразды правления выпали из ваших рук и уже подхвачены жрецами.
— Ты говоришь так, потому что не знаешь положения, — ответил Тутмос. — Жрецы восстали и натравливают народ на финикиян, но власть в руках фараона, и все происходит по его приказу.
— И сегодняшний штурм храма Птаха? — спросил Хирам.
— Да, — сказал Тутмос, — я сам присутствовал на тайном совете, на котором фараон отдал приказ завладеть храмами сегодня вместо двадцать третьего.
— Ну, — воскликнул Хирам, — тогда я заявляю тебе, начальник гвардии, что вы пропали! Ибо мне достоверно известно, что сегодняшний штурм был решен на заседании верховных жрецов и номархов, состоявшемся в храме Птаха тринадцатого паопи.
— Зачем же им было договариваться о нападении на самих себя? — спросил с насмешкой Тутмос.
— Должно быть, это им нужно. А что они лучше ведут свои дела, чем вы, — в этом я убедился.
Дальнейший разговор прервал адъютант, позвавший Тутмоса к фараону.
— Ах да! Чуть не забыл. Ваши солдаты задержали жреца Пентуэра, который хочет сообщить фараону что-то важное, — сказал Хирам.
Тутмос схватился за голову и тотчас же послал адъютанта разыскать Пентуэра. Затем пошел к фараону и, вернувшись, предложил финикиянину следовать за ним.
Войдя к фараону, Хирам застал там царицу Никотрису, главного казначея, верховного писца и нескольких военачальников. Рамсес XIII нервно ходил по комнате.
— Вот оно — несчастье фараона и Египта! — воскликнула царица, указывая на финикиянина.
— Высокочтимая государыня, — ответил, не смутившись и кланяясь ей, Хирам, — время покажет, кто был верным, а кто дурным слугой фараона.
Рамсес XIII вдруг остановился перед Хирамом.
— У тебя с собой письма Херихора к Ассирии?
Финикиянин достал из-под одежды пакет и молча отдал его фараону.
— Вот это мне и нужно было! — воскликнул, торжествуя, фараон. — Надо немедленно объявить народу, что верховные жрецы предали государство.
— Сын мой! — взмолилась царица. — Тенью отца, нашими богами, заклинаю тебя — воздержись на несколько дней с этим объявлением. Надо быть очень осторожным с дарами финикиян.
— Государь, — вставил Хирам, — можешь даже сжечь эти письма. Для меня они не имеют никакой ценности.
Фараон подумал и спрятал пакет на груди.
— Ну, что ты слышал в Нижнем Египте? — спросил он Хирама.
— Повсюду громят финикиян, — ответил тот. — Дома наши разрушают, имущество расхищают, и убито уже много людей.
— Я слышал! Это дело жрецов.
— Лучше скажи, мой сын, что это возмездие финикиянам за их безбожие и алчность, — вмешалась царица.
Не глядя на царицу, Хирам продолжал:
— Вот уже три дня, как в Мемфис прибыл начальник полиции Бубаста с двумя помощниками. Они напали на след убийцы и мошенника Ликона…
— Воспитанного в финикийских храмах, — съязвила царица Никотриса.
— Ликона, — продолжал Хирам, — которого верховный жрец Мефрес похитил у полиции и суда… Ликона, который в Фивах, выдавая себя за ваше святейшество, бегал голым по саду, как сумасшедший.
— Что ты говоришь? — вскричал фараон.
— Спросите, государь, у вашей досточтимой царицы-матери. Она его видела, — ответил Хирам.
Рамсес растерянно посмотрел на мать.
— Да, — сказала царица, — я видела этого негодяя, но не говорила тебе ничего, чтобы не огорчать тебя. Но кто докажет, что Ликон был подослан верховными жрецами; это могли с таким же успехом сделать финикияне…
Хирам иронически улыбнулся.
— Мать! Мать! — с горечью воскликнул Рамсес. — Неужели твоему сердцу жрецы ближе, чем я?
— Ты мой сын и господин, дороже которого у меня нет никого на свете! — с пафосом воскликнула царица. — Но я не могу допустить, чтобы чужой человек, язычник, клеветал на священную касту жрецов, от которой мы оба ведем род! О Рамсес! — вскричала она, падая на колени. — Прогони дурных советников, толкающих тебя на осквернение храмов, на оскорбление преемника твоего деда Аменхотепа! Еще есть время примириться… чтобы спасти Египет…
Вдруг в комнату вошел Пентуэр в разодранной одежде.
— Ну, а ты что скажешь? — спросил с необычайным спокойствием фараон.
— Сегодня, может быть, сейчас, — ответил, волнуясь, жрец, — произойдет солнечное затмение…
Фараон даже отпрянул от неожиданности.
— А какое мне дело до солнечного затмения? Тем более в такую минуту?
— Господин, — ответил Пентуэр, — я тоже так думал, пока не прочитал в древних летописях описание затмения… Это такое грозное, устрашающее явление, что необходимо предупредить о нем весь народ.
— Непременно, — вставил Хирам.
— Почему же ты раньше не оповестил нас? — спросил жреца Тутмос.
— Два дня меня держали в темнице солдаты… Народ мы уже не успеем предостеречь. Но сообщите, по крайней мере, караулам при дворце, чтобы хоть они не поддались переполоху.
Фараон хлопнул в ладоши.
«Какая неудача», — прошептал он, а затем сказал вслух:
— Как же это произойдет и когда.
— День превратится в ночь… — ответил жрец. — Это продлится столько времени, сколько нужно, чтоб пройти пятьсот шагов. А начнется в полдень. Так сказал мне Менес.
— Менес? — повторил фараон. — Мне знакомо это имя…
— Он писал тебе об этом, государь! Так объявите же войскам.
Немедленно прозвучали рожки. Гвардия и азиаты построились в полном вооружении, и фараон, окруженный штабом, сообщил солдатам о затмении, прибавив, чтоб они не боялись, ибо тьма скоро исчезнет и он сам будет с ними.
— Живи вечно! — возгласили стройные шеренги.
Одновременно было отправлено несколько всадников в Мемфис.
Военачальники стали во главе колонн, фараон задумчиво шагал по двору, сановники тихонько переговаривались с Хирамом. Царица же, оставшись одна, пала ниц перед статуей Осириса.
Был второй час, когда солнечный свет и в самом деле стал тускнеть.
— Действительно настанет ночь? — спросил фараон Пентуэра.
— А куда же денется солнце?
«Надо будет вернуть милость жрецам, наблюдающим звезды», — подумал фараон.
Сумрак быстро сгущался. Лошади азиатов проявляли беспокойство, стаи птиц спускались вниз и с громкими криками облепили все деревья сада.
— Эй, песенники! — скомандовал Калипп грекам.
Затрещали барабаны, взвизгнули флейты, и под этот аккомпанемент греческий полк запел веселую песню про дочку жреца, которая так всего боялась, что могла спать только в казармах.
На желтые ливийские холмы пала зловещая тень и с молниеносной быстротой закрыла Мемфис, Нил и дворцовые сады. Тьма окутала землю, а на небе появился черный, как уголь, шар, окруженный огненным венцом.
Неимоверный крик заглушил песни греческого полка. Это азиаты издали военный клич и пустили к небу тучи стрел, чтобы спугнуть злого духа, который хотел пожрать солнце.
— Ты говоришь, что этот черный круг — луна? — спросил фараон у Пентуэра.
— Так утверждает Менес.
— Великий же он мудрец! И темнота сейчас прекратится?
— А если луна оторвется от неба и упадет на землю?
— Этого не может быть. А вот и солнце! — радостно воскликнул Пентуэр.
По полкам пронесся клич в честь Рамсеса XIII.
Фараон обнял Пентуэра.
— Воистину, — сказал фараон, — мы видели удивительное явление. Но я не хотел бы видеть его еще раз. Я чувствую, что, если бы я не был солдатом, страх овладел бы моим сердцем.
Хирам подошел к Тутмосу и прошептал:
— Пошли сейчас же гонцов в Мемфис. Я боюсь, как бы верховные жрецы не затеяли что-нибудь недоброе.
Хирам кивнул головой.
— Они не управляли бы так долго страной, — сказал он, — не передоили бы восемнадцать династий, если бы не умели пользоваться такими случаями, как сегодня.
Поблагодарив солдат за проявленную ими выдержку, фараон вернулся к себе. Он все время впадал в задумчивость, говорил спокойно, даже мягко, но на красивом лице его была какая-то неуверенность. В душе Рамсеса происходила мучительная борьба. Он начинал понимать, что жрецы располагали силами, которые он не только не принимал в расчет, но даже отвергал, не хотел о них и слышать.
Жрецы, наблюдавшие за движением звезд, сразу выросли в его глазах. И фараон подумал, что надо непременно познать эту удивительную мудрость, которая так чудовищно путает человеческие планы.
Гонец за гонцом отправлялись из царского дворца в Мемфис, чтоб узнать, что там произошло во время затмения. Но гонцы не возвращались, и над фараоновой свитой простерлись черные крылья неизвестности. Что у храма Птаха произошло что-то недоброе — в этом никто не сомневался, но никто не решался строить догадки о том, что же именно случилось. Казалось, будто и фараон, и его доверенные люди рады каждой минуте, протекшей без известий.
Тем временем царица, подсев к фараону, шептала ему:
Фараон слушал ее и думал, что все-таки мудрость жрецов огромная сила и борьба с ними трудна.
Лишь в начале четвертого явился первый вестник из Мемфиса — адъютант полка, стоявшего у храма. Он рассказал фараону, что храм не взят из-за гнева богов; народ разбежался, жрецы торжествуют, и даже среди солдат началось смятение во время этой ужасной, хотя и столь короткой ночи.
Потом, отведя в сторону Тутмоса, адъютант заявил ему без обиняков, что войско деморализовано, что из-за беспорядочного бегства полки насчитывают столько раненых и убитых, сколько бывает только после сражения.
— Что же с полками? — спросил в ужасе Тутмос.
— Разумеется, — ответил адъютант, — нам удалось собрать и построить солдат, но о том, чтобы двинуть их против храмов, не может быть и речи, особенно теперь, когда жрецы занялись оказанием помощи раненым. При виде бритой головы и шкуры пантеры солдаты готовы пасть ниц, и много времени пройдет, прежде чем кто-нибудь из них осмелится шагнуть за ограду храма.
— Благословляют солдат, кормят их, поят и делают вид, что солдаты неповинны в нападении на храм, что все это козни финикиян.
— И вы допускаете эту растерянность? — воскликнул Тутмос.
— Его святейшество приказал нам защищать жрецов от толпы, — ответил адъютант. — Если б нам было разрешено занять храмы, мы были бы в них уже в десять утра, и жрецы сидели бы в подвалах.
В это время дежурный офицер сообщил Тутмосу, что еще какой-то жрец, прибывший из Мемфиса, хочет говорить с его святейшеством.
Тутмос окинул взглядом посетителя. Это был еще довольно молодой человек с лицом, как бы изваянным из дерева. Он сказал, что явился к фараону от Самонту.
Рамсес тотчас же принял жреца, который, пав на землю, подал повелителю перстень, при виде которого фараон побледнел.
— Что это значит? — спросил фараон.
— Самонту нет больше в живых, — ответил посланец.
Рамсес с минуту не мог вымолвить ни слова. Наконец, он спросил:
— Кажется, — ответил жрец, — Самонту был найден в одной из зал Лабиринта и сам отравился, чтобы избежать пыток… И, кажется, его обнаружил Мефрес при помощи какого-то грека, который якобы очень похож на ваше святейшество.
— Опять Мефрес и Ликон! — вскричал возмущенно Тутмос. — Государь, неужели ты никогда не освободишься от этих предателей?
Фараон снова созвал у себя тайный совет, пригласив на него Хирама и жреца, явившегося с перстнем Самонту. Пентуэр не хотел принимать участия в совете, а почтенная царица Никотриса пришла без приглашения.
— Боюсь, — шепнул Хирам Тутмосу, — как бы после жрецов у вас не стали править бабы!
Когда вельможи собрались, фараон дал слово посланцу Самонту.
Молодой жрец не хотел ничего говорить о Лабиринте, зато стал рассказывать о том, что храм Птаха совсем не охраняется и что достаточно нескольких десятков солдат, чтобы захватить всех, кто в нем укрылся.
— Этот человек — предатель! — вскричала царица. — Сам жрец, а учит нас насилию над жрецами.
Но на лице посланца не дрогнул ни один мускул.
— Этот юноша мне нравится! — шепнул Хирам.
Действительно, среди собравшихся повеяло как бы свежим воздухом. Военачальники подтянулись, гражданские чиновники смотрели на жреца с любопытством, даже лицо фараона оживилось.
— Не слушай его, сын мой! — молила царица.
— Как ты думаешь, — обратился вдруг фараон к молодому жрецу, — что сделал бы сейчас святой Самонту, если бы был жив?
— Я уверен, — решительно ответил жрец, — что Самонту проник бы в храм Птаха, воскурил бы богам благовония, но покарал бы изменников и убийц.
— А я повторяю, что ты злейший изменник! — не унималась царица.
— Я только исполняю свой долг, — ответил невозмутимо жрец.
— Воистину этот человек — ученик Самонту, — вмешался Хирам. — Он один ясно видит, что нам остается делать.
Военные и штатские вельможи согласились, что Хирам прав, а верховный писец добавил:
— Поскольку мы начали борьбу с жрецами — надо ее довести до конца, тем более сегодня, когда у нас есть письма, уличающие Херихора в переговорах с ассирийцами, что является изменой государству.
— Херихор продолжает политику Рамсеса Двенадцатого, — вмешалась царица.
— Но я — Рамсес Тринадцатый, — ответил фараон с раздражением.
Тутмос встал с места.
— Государь мой, — сказал он, — разреши мне действовать. Опасно затягивать состояние неуверенности, и было бы преступлением и глупостью не воспользоваться случаем. Поскольку этот жрец говорит, что храм не защищен, разреши мне отправиться туда с отрядом, который я сам подберу.
— Я с тобой! — вызвался Калипп. — Я знаю по опыту, что торжествующий враг — это слабый враг. И если мы сейчас же ворвемся в храм Птаха…
— Вам незачем врываться силой. Вы можете войти туда как исполнители приказа фараона, поручившего вам арестовать изменника, — заявил верховный писец. — Для этого не требуется даже силы… Как часто один полицейский бросается на целую шайку воров и хватает их, сколько хочет…
— Сын мой уступает, подчиняясь вашим советам, — сказала царица. — Но он не хочет насилия, запрещает вам…
— Гм! Если так, — заявил молодой жрец Сета, — то есть еще одно обстоятельство, о котором я доложу его святейшеству. — Он несколько раз глубоко перевел дух и сказал, понизив голос: — На улицах Мемфиса жреческая партия объявляет, что…
— Что? Что? Говори смело, — ободрял его фараон.
— Что ты, государь, сошел с ума. Что ты не посвящен в сан верховного жреца и даже еще не коронован на царство… Что можно тебя… низвергнуть с престола…
— Вот этого-то я и боюсь, — прошептала царица.
Фараон вскочил с места.
— Тутмос! — воскликнул он, и в голосе его почувствовалась вернувшаяся энергия. — Бери сколько хочешь солдат, иди в храм Птаха и приведи ко мне Херихора и Мефреса, обвиняемых в измене государству. Если они оправдаются, я верну им свою милость. В противном случае…
— Ты понимаешь, что ты говоришь? — остановила его царица.
На этот раз возмущенный фараон не ответил ей, присутствовавшие же члены совета закричали:
Рамсес XIII вручил Тутмосу пакет с письмами Херихора к Ассирии и торжественно обратился ко всем:
— До усмирения бунта жрецов я передаю свою власть начальнику гвардии Тутмосу. Теперь слушайтесь его, а ты, досточтимая матушка, обращайся к нему со своими замечаниями.
— Мудро и правильно поступаешь, государь! — воскликнул верховный писец. — Фараону не подобает бороться с бунтом, а отсутствие энергичной власти может нас погубить.
Все члены совета склонились перед Тутмосом. Царица с воплем упала к ногам сына.
Тутмос в сопровождении военачальников вышел во двор, велел первому гвардейскому полку построиться и обратился к солдатам:
— Мне нужно несколько десятков человек, готовых погибнуть во славу нашего государя.
Желающих оказалось больше, чем нужно было, и во главе их Эннана.
— Умрем, господин, с тобой во имя его святейшества! — воскликнул Эннана.
— Вы не умрете, а победите подлых преступников, — ответил Тутмос. — Солдаты, участвующие в этой вылазке, будут произведены в офицеры, а офицеры будут повышены на два чина. Так заявляю вам я, Тутмос, волею фараона главнокомандующий.
Тутмос велел запрячь двадцать пять двуколок тяжелой кавалерии и посадить в них добровольцев. Сам же он, а также Калипп сели на коней, и вскоре весь отряд, держа направление на Мемфис, скрылся в облаке пыли.
Наблюдая это из окна царского дворца, Хирам склонился перед фараоном и тихо проговорил:
— Теперь только я верю, что ты, государь, не был в заговоре с верховными жрецами.
— Ты с ума сошел! — вспылил фараон.
— Прости государь, но сегодняшнее нападение на храмы было подстроено жрецами. Каким образом они вовлекли в свой план ваше святейшество — не понимаю.