Теология что такое простыми словами
Теология
История термина. Термин «Т.» впервые вошел в оборот в античной Греции, где он прилагался к систематизированному изложению мифов и особенно генеалогий языческих богов (по типу «Теогонии» Гесиода). Подобное изложение чаще всего осуществлялось в поэтической форме; так, Платон говорит о людях, разрабатывающих Т. «в эпосе или в трагедии» (Rep. II, 379 А). Такая «Т.» не только не имела характера обязательного вероучения, но могла быть и вообще иррелигиозной: Цицерон называет «теологами» вольнодумных последователей Эвгемера, учивших, что боги суть всего лишь обожествленные люди (Cic. nat. deor. III, 55). Более определенная связь с религиозной верой имеет место там, где слово «Т.» прилагается к мистическому преданию тайных религиозных кружков-«тиасов» (напр., на языке позднеантичных религиозных философов слово «Теолог», употребляемое как имя собственное, есть обозначение легендарного поэта древности Орфея, основавшего сообщество орфиков и передавшего им свои мистические гимны). Нередко «теологами» называли жрецов, в обязанность которых входило рассказывать посетителям храма местные мифы. Однако во всех случаях термин «Т.» относился к сфере мифологии, а не философской спекуляции. Аристотель, опираясь на ту критику, которой Платон подверг «Т.» народных и поэтических мифов, впервые перенес обозначение «Т.» на спекулятивную «первую философию», «высшую созерцательную науку» (ср. Arist. Met., 1026 А., 15–20; там же, 1064в 1 и др.). Для Аристотеля Т. есть прежде всего учение о неподвижном перводвигателе, источнике и цели мирового бытия, и как раз аристотелевское словоупотребление оказало решающее воздействие на дальнейшую историю слова. Однако еще патристика понимала Т. в неспекулятивном смысле. Для Тертуллиана (Adv. nat. 11, 1, 2) и Августина (De civ. Dei, VI, 5–10; VIII, 15) «Т.» – языческие лжеучения о богах, для Ареопагитик и порожденной ими традиции – это не рационалистический анализ откровения, но само откровение, т. е. вероучение Библии (так употребляет слово «theologia» еще Бонавентура). Отсутствие термина «Т.» в его позднейшем смысле носило для ранних эпох христианского мировоззрения принципиальный характер: в глазах Августина или Ансельма религиозное и философское созерцание Божества совпадают в едином акте интуиции, а потому всякое спекулятивное учение о вере есть именно «философия», а не какая-либо особая форма знания. Положение меняется в зрелой схоластике, осмысляющей Т. как дисциплину, внеположную философии. Характерно употребление термина «Т.» у Жильбера из Порре (ум. 1159) (см., например, Migne, PL, v. 64. col. 1264 ft.). Фома Аквинский еще предпочитает пользоваться синонимическим словосочетанием «священное учение» (sacra doctrina), но как раз в XIII в. слово «Т.» входит в быт («теологический факультет» в Парижском университете с 1-й пол. XIV в.). Наконец, у Генриха Гентского (ум. 1293) этот термин окончательно закрепляется в привычном для нас смысле.
Структура Т. Идея Т. в принципе двуполярна, ибо предполагает как сверхрациональное откровение, так и рационалистический анализ этого откровения. Это выражено уже в термине «Т.», первый элемент которого, по словам современного теолога Тиллиха, «есть theos, Бог, нечто о Себе сообщающий, стихия откровения; второй элемент есть logos, разумное слово о том, что сообщает Бог в Своем сообщении» (см. Eranos-Jahrbuch, 1954, Bd. 23, Z., 1955, S. 251). При этом для всех трех упомянутых религий как строго теистических «Бог» есть специально Бог Библии, а «логос» – система мыслительных приемов греческой философии (и в еврейской, и в арабской, и в византийской, и в латинской Т. в эпохи ее расцвета имела место конкуренция платонизма и аристотелизма, пропущенных через неоплатоническое переосмысление). Поэтому полярное соотношение внелогического «Бога» и логического «слова» о нем в структуре «богословия» воспроизводит двуполярность иудео-эллинской культурной традиции Средиземноморья. Несмотря на полемический вопрос, заданный Тертуллианом (De praescr. haeret., 7) и постоянно повторявшийся его единомышленниками (типа Петра Дамиани и Бернарда Клервоского в христианстве, Газали в исламе, Арона бен Элийа в иудаизме): «что общего между Афинами и Иерусалимом?», Т. снова и снова пыталась примирить библейский «Иерусалим» и платоновско-аристотелевские «Афины». Поэтому она чаще всего имеет как бы двухъярусную конструкцию: нижний ярус – философская спекуляция об Абсолюте как сущности, первопричине и цели всех вещей (т. е. именно то, что назвал «Т.» Аристотель), верхний ярус – не могущие быть усмотренными разумом «истины откровения», непосредственно сообщенные в «слове Божьем». Гуго Сен-Викторский различал «мирскую Т.» (theologia mundana), т. е. высшую из умозрительных философских дисциплин, и «божественную Т.» (theologia divina), преподанную Богом в воплощении Логоса и в церковных таинствах. Позднее эти два вида Т. получили устойчивое обозначение «естественной Т.» (theologia naturalis) и «Богооткровенной Т.» (theologia revelata); в христианстве отношение между этими двумя видами Т. было осмыслено в контексте антиномии «природы» и «благодати».
Но грань между «естественной» Т. и Т. откровения – не единственное следствие изначальной двуполярности идеи Т. В качестве спекулятивной философской дисциплины Т. функционирует в принципе так, как функционировало античное языческое умозрение, направленное на платоновскую «идею блага», аристотелевский «перводвигатель», неоплатоническое «единое» и прочие аналогичные объекты (срв. замечание Фомы Аквинского, согласно которому предметом Т. служит «Deus sub ratione deitatis», т. e. Бог, взятый в аспекте Своей абстрактной «божественности», Своей сущности, а не существования). Однако Бог, Которого предполагает теистическая религия, а значит и Т., есть не столько «сущность», сколько личностное Я, «живой Бог» Библии: поэтому занятие Т. мыслится одновременно и как интеллектуальное теоретизирование и как «искание Лика Божьего» ( Пс. 23:6 ) – личностный контакт с Богом. Безличную духовную сущность можно безбоязненно созерцать, но личный Бог и Сам «смотрит» на созерцателя, и теологический разум неизменно ощущает на себе этот «взыскующий» взгляд. В этом несвобода теолога. Непринужденное, почти играющее настроение языческой спекуляции становится для Т. немыслимым: любой просчет в отношениях с личным, волящим, любящим и гневающимся Абсолютом представляет абсолютную опасность; отсюда неизбежное для Т. понятие ереси и «неверия». Впавший в ересь совершает не отвлеченную мыслительную ошибку, но бесконечный по своим последствиям личный проступок в своих взаимоотношениях с Богом, как бы космическую «бестактность», обрывающую связь между «горним» и «дольним». Ибо вера в Бога мыслится одновременно как вера Богу – не просто убежденность в Его бытии и в истинности Его «слова», но акт доверия к Самому «говорящему», составляющий необходимую предпосылку персоналистической коммуникации; отсутствие такой веры есть личное оскорбление Богу. Рука об руку с доверием Богу идет столь же персоналистически понятое доверие к людям – носителям «предания», к «богоносным» авторитетам, к «старцам», в своей совокупности составляющим «Церковь святых» (наивно и наглядно это проявляется в оценке русскими старообрядцами Собора 1666–67 гг. как разрыва со святыми Руси, – см. А. Н. Робинсон. Жизнеописания Аввакума и Епифания, 1963, с. 42). Именно отсюда вытекает неизбежный догматизм Т.: воля к личностной связи носителей и принимателей предания между собой и с Богом связывает исследующий интеллект. По этой же причине Т. в своем качестве рационалистической дисциплины должна вновь и вновь ставить себя самое под подозрение, и притом с ортодоксально-теистической точки зрения: требуемый самой природой рассудка «холодный», безлично-отчужденный подход к «тайне», специфическая атмосфера логического «рассмотрения» и диспута, т. е. все то, что включается в понятие схоластики, необходимо для внеличного функционирования теистической религии, но оскорбляет личностные чувства верующего. «Нелепо спорить о Троице на перекрестках и превращать предвечное рождение Сына в предмет соблазна и в поприще публичного состязания!» – эти слова Петра из Блуа (ум. в 1200, см. Migne, PL, v. 207, col. 825) выражают не столько тревогу церковников за ортодоксальное «единомыслие», сколько тревогу мистика за интимное переживание «тайны», отчуждаемое и профанируемое даже в самом ортодоксальном логизировании веры. Внутренняя двойственность идеи Т. чувствуется и в представлении о том, что подлинным авторитетом здесь вправе обладать не просто профессионально эрудированный и интеллектуально сильный, но притом еще и «совершенный», «богомудрый» человек, чья личная «святость» позволяет умозаключить о личном же проникновении в «тайну» Бога. Так идеал теолога колеблется между двумя совершенно разнородными идеалами: идеалом ученого, который работает с логически принудительными силлогизмами, и идеалом «друга Божьего», которому Бог раскрывается в личностном и потому «неизреченном» опыте общения. Соотношения между этими двумя полюсами дают большое количество типологических вариантов, поочередно господствующих в различные эпохи развития Т.
Основные линии развития и современный кризис Т. Ко II в. христианская Церковь в борьбе с монтанизмом приходит к осознанному взгляду на эпоху «апостольских мужей» как завершенную; одновременно иудаизм, переживший крушение иерусалимской теократии в 70, усматривает свой единственный шанс в «воздвижении ограды вокруг Закона», т. е. в канонизации и комментировании текста Торы. Так создается предпосылка для экзегетической работы над замкнувшимся «Писанием», т. е. для Т. В исламе аналогичная ситуация складывается к VIII в. (деятельность мутазилитов). Притом необходимая свобода для спекуляции над «Писанием» создается за счет аллегорического истолкования последнего (талмудические мидраши, христианская экзегеза александрийской школы, истолкование Корана и хадисов у батинитов и мутазилитов). Через Т. христианства и ислама проходят типологически сходные споры о предопределении (Августин против Пелагия на Западе, Езник Кохбаци и его неизвестные оппоненты в Армении, «джабариты» против «кадаритов» в исламе). Однако христианская Т., изначально развиваясь в греко-римской этнической и языковой среде, несравнимо раньше и полнее усваивает античные модели философских умозрений, что позволяет ей выработать в тринитарных и христологических спорах IV-VII вв. такую развитую систему умозрительной догматики, которой не знали ни иудаизм, ни ислам (в последних Т. не отчленяется до конца от сакрального права и потому сосредоточена не на истолковании универсума, а на поведении человека). Эта работа Церкви над догматами, в центре которой стоит проблема соотношения между теистически понятым Абсолютом и эмпирическим миром, в основном завершается к VIII в. (787, Седьмой Вселенский Собор). Широкая систематизация наличного «предания» на основе аристотелевских логических схем впервые осуществляется христианским мыслителем, но в географических пределах исламского региона («Изложение православной веры» Иоанна Дамаскина). Между тем античные философские тексты через посредство сирийских переводчиков попадают в кругозор арабского мира, и с X в. начинается расцвет Т. ислама (калам), достигающий высшей точки к XI-XII вв. (Газали и др.). В арабской Испании (Андалусии) оживляется иудейская Т., представители которой пользуются арабским языком и неоплатонической системой понятий (характерен пример ибн Гебироля, сочетавшего творчество в области богослужебной поэзии на иврите с религиозным философствованием на арабском языке). В XI в. на Западе начинается новый подъем христианской Т., отныне занятой не творчеством догм, а их объяснением (Ансельм Кентерберийский). В XII в. в кругозор западной христианской Т. (схоластики) благодаря многочисленным переводам входят тексты еврейских и исламских теологов, а также Иоанна Дамаскина. Мистическое направление Т., исходящее из данностей «внутреннего опыта» и недоверчиво относящееся к логическим выкладкам, пытается дать бой схоластике (Бернард Клервоский против Абеляра), но вынуждено на Западе склониться перед последней и лишь на православном Востоке со времен Симеона Нового Богослова оказывается господином положения (концепция Т. как «умного делания»). Внутри интеллектуального мира схоластики создается международная и даже (в известных пределах) межвероисповедная иудео-христианско-исламская общность: в те самые века, когда в Испании распря христианства и ислама решалась мечом, мусульманин аль-Газали («Альгацель») и иудей ибн Гебироль («Авицеброн») служили для католической Т. школьными авторитетами (в свою очередь тексты последней часто переводились на иврит и использовались в полемике раввинских школ). Эта эпоха Т. получила в XIII в. свое завершение в католической системе Фомы Аквинского. В последующие века Т. ислама и иудаизма не создает ничего нового, в то время как христианская Т. работает над последовательной деструкцией схоластического здания (Иоанн Дунс Скот, Оккам): синтез Нового Завета и Аристотеля, достигнутый предыдущими поколениями, не удовлетворял ни тех, кто стоял на стороне мирских тенденций гуманизма, ни тех, кто пытался в новых условиях возродить серьезное отношение к принципу веры. Аверроистская теория двойственной истины, пришедшая из философии ислама и отвергнутая Фомой Аквинским во имя безусловной гармонии между логикой и верой, приобретала все больше явных и скрытых сторонников. Лютер решительно отверг саму идею Т. как умозрительной дисциплины, исследующей «Бога в аспекте божественности»; для Лютера предметом Т. является исключительно личностные взаимоотношения нуждающегося в Боге человека и окликающего человека Бога; Бог неуловим для абстрактных построений и раскрыт лишь в конкретном, внелогическом «событии» крестной смерти Христа (т. н. Т. креста). Т., которая для Фомы Аквинского была «наукой скорее спекулятивной, нежели практической» (S. Theol. I, a. 4), для Лютера есть всецело практическая дисциплина, обязанная заниматься не Богом-в-Себе, но Богом-для-нас (срв. J. Hessen, Platonismus und Prophetismus. Münch., 1939, S. 182). Точку зрения Лютера Меланхтон выражает в таких словах: «Познавать Христа означает познавать Его благодеяния, а не исследовать Его естества и модусы воплощения» (введение к 1 изд. «Loci communes», 1521). Однако в дальнейшем тот же Меланхтон возвращается к аристотелианско-схоластическому наследию, формальные мыслительные схемы которого приемлются в равной степени догматической Т. контрреформации (Суарес, Беллармин) и протестантизма (Герард), пока в своем самоисчерпании не становятся к XVIII в. расхожей монетой католических, протестантских и православных школьных догматик. Просвещение вытесняет деградированную Т. за границы философской жизни. Шлейермахер пытается приспособить Т. к нуждам буржуазной культуры, усвоив для нее стиль просветительского мировосприятия. Напротив, Кьеркегор, осмыслив кризис самой буржуазной культуры, ищет выхода в запоздалой реализации завета Лютера: библейская вера, порвавшая противоестественный союз с греческим рационализмом и осознавшая себя как чистое возвещение, без резонов и доводов апеллирующее к личностному выбору. Линия Кьеркегора была продолжена в XX в. «диалектической теологией»; к ней примыкает движение за демифологизацию веры, родившееся из теорий Бультмана и исходящее из осознания противоречия между современным сциентистским мышлением и знаковой системой новозаветного мифа. Это движение, до последнего времени развивавшееся в рамках протестантской Т. (срв. нашумевшую книгу епископа Робинсона «Честно перед Богом»), перешло и в католическую Т. и притом в связи с попытками общественной переориентации католицизма; срв. характерное заявление иезуитского теолога Г. Руиса: «Чтобы быть честными. мы обязаны признать, что мифы. удобны и служат консервации тех великих политико-социальных строений, внутри которых средиземноморский мир компрометировал себя во время Римской империи, во времена средневекового христианства и во времена грандиозных колониальных предприятий современной эпохи» (цит. по книге: Garaudy R., Metz J. В., Rahner K., Der Dialog. Reinbeck, 1966, S. 44–45).
Источник: Сергей Аверинцев : Собрание сочинений : София-Логос. Словарь / Под ред. Н.П. Аверинцевой и К.Б. Сигова. – К.: Дух и Литера, 2006. – 912 с.
Теология — это научное обоснование религиозного мировоззрения
25 марта 2017 года в передаче «Церковь и мир», выходящей на телеканале «Россия-24» по субботам и воскресеньям, председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополит Волоколамский Иларион ответил на вопросы научного редактора телеканалов «Россия-2» и «Наука 2.0» Ивана Семенова.
И. Семенов: Здравствуйте! Это программа «Церковь и мир». Актуальные проблемы в России и в мире комментирует председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополит Волоколамский Иларион. Здравствуйте, владыка!
Митрополит Иларион: Здравствуйте, Иван! Здравствуйте, дорогие телезрители!
И. Семенов: В российской науке ожидается интересное событие. Впервые в истории современной России готовится к защите в соответствии с государственным разработанным стандартом диссертация по предмету теология. Ее будет защищать протоиерей Павел Ходзинский. Тема диссертации: «Разрешение проблем русского богословия XVIII века в синтезе святителя Филарета, митрополита Московского».
Священник, как я понимаю, претендует на ученую степень кандидата философских наук. В переводе с греческого, теология — это богословие. Церковь только трех святых называет богословами: Иоанна Богослова, Григория Богослова и Симеона Нового Богослова. А теперь получается, что возникает государственный стандарт аттестации по богословию? Что это значит?
Митрополит Иларион: У нас уже создана специальность «теология», которая существует много лет в реестре научных специальностей. Поэтому сам вопрос о том, является ли теология наукой, уже не обсуждается. Он продолжает обсуждаться, но это уже обсуждение постфактум, ибо решение принято. Есть, конечно, люди, которые до сих пор выступают с идеей о том, что теология — это не наука. Как правило, такие голоса раздаются из естественнонаучного лагеря. Но ведь с тем же успехом можно говорить, что и философия — не наука.
И. Семенов: Гуманитарная наука.
Митрополит Иларион: Теология — тоже гуманитарная наука. Теология — это научное обоснование религиозного мировоззрения, которое существует в разных формах и вариантах, в разных странах, на разных языках, в различных культурных традициях. Теологи — это те люди, которые, как правило, рассматривают ту или иную религиозную традицию изнутри, изучают ее и объясняют. В отличие от теологов, религиовед, как правило, рассматривает религиозную традицию извне, обращая внимание не столько на внутренние процессы, важные для этой религиозной традиции, сколько на сопутствующие ей различные внешние факторы. Например, религиоведы изучают ситуацию христианства и ислама в Российской Федерации, различные процессы, происходящие в церковных общинах и подобного рода вопросы. А теологи занимаются вопросами, которые относятся к функционированию религиозной традиции: во что люди верят, всегда ли они так верили, какие были альтернативные мнения, что такое ортодоксия и что такое ересь и т.д. и т.п.
И. Семенов: Конфессиональные учебные заведения — духовные академии никогда не прекращали присвоение ученых степеней по богословию. Зачем нужно, чтобы это было еще и в рамках государственного стандарта?
Митрополит Иларион: Потому что до настоящего времени те ученые степени, которые присваивались нашими учебными заведениями, не признавались Российским государством. Теперь появляется такая возможность, причем сразу в двух вариантах: наши духовные учебные заведения получают государственную аккредитацию, дипломы, которые будут выдаваться этими учебными заведениями, будут признаваться государством, и параллельно происходит процесс выстраивания теологии как науки в светском образовательном пространстве. Это, прежде всего, теологические факультеты светских университетов, где теология будет развиваться по иным законам, чем в духовном учебном заведении.
Но в итоге мы должны прийти к тому, что и те и другие дипломы и ученые степени будут признаваться государством, и стандарты, по которым будут создаваться диссертации, будут одинаковыми для тех и для других структур. То есть сейчас все наши стандарты, по которым присуждаются в духовных учебных заведениях ученые степени, мы подстраиваем под государственные стандарты: у нас такие же диссертационные советы, такие же строгие требования, столь же формально проводятся защиты. Раньше этого не было. Мы считаем, что наша теологическая наука должна быть на том же уровне, на каком существуют все другие гуманитарные науки в нашей стране.
И. Семенов: Владыка, тем не менее ученая степень, на которую претендует отец Павел Ходзинский, это кандидат философии, а не теологии. Почему так?
Митрополит Иларион: Таким было решение Высшей аттестационной комиссии Министерства образования и науки. Думаю, это решение промежуточное и временное. Мы предлагали сразу присуждать ученые степени по теологии, но нам было сказано, что у нас нет дипломированных и признанных теологов, которые могли бы присуждать степени по теологии, то есть в нашем диссертационном совете заседают люди, у которых признанными являются только степени по философским или историческим наукам.
Например, у меня есть ученая степень кандидата богословия Московской духовной академии, а также степень доктора философии по богословию Оксфордского университета. У меня есть так называемая хабилитация — это то, что дают в Германии или в Швейцарии, своего рода второй докторат или профессорская степень. Совокупность всего этого дала возможность Высшей аттестационной комиссии признать мой оксфордский диплом эквивалентным нашей кандидатской степени, а фрибургский, где я защищал хабилитацию, — нашей степени доктора, но философских наук, ибо степени доктора теологии у нас пока нет.
И. Семенов: Владыка, этот государственный стандарт теологии касается только православной теологии или могут, например, католики защищаться по этому стандарту, представители других религий — ислама, буддизма?
Митрополит Иларион: Могут и католики, и представители других религиозных традиций, в том числе ислама, иудаизма, буддизма. Наш диссертационный совет — первый, но не последний. Будут создаваться другие диссоветы, в том числе, по исламской теологии.
Конечно, здесь с самого начала перед нами встал вопрос: как нам создавать диссоветы — по конфессиональному или межконфессиональному принципу? И все конфессии согласились, что будет странно, если, допустим, в одном и том же диссовете будут заседать священнослужители, раввины, имамы, а при этом будет обсуждаться, допустим, такая тема, как у отца Павла Ходзинского — творчество святителя Филарета Московского на фоне русского богословия XVIII века. Но над всеми этими диссоветами есть экспертный совет, который с самого начала имеет межконфессиональную основу. Там есть представители и Православия, и ислама, и иудаизма, а также представители внеконфессиональной теологии.
И. Семенов: Священный Синод Русской Православной Церкви включил в календарь праздников, в святцы, имена 16 святых, подвизавшихся в западных странах. В их число вошел святитель Патрикий, просветитель Ирландии, больше известный в народе как святой Патрик. Получается, что просветитель Ирландии является православным святым? Почему мы раньше про это не говорили?
Митрополит Иларион: Все эти святые включены в календарь нашей Церкви по просьбе верующих наших епархий из Западной Европы, в частности, из Франции, Ирландии, Великобритании, где они давно почитаются как местночтимые святые: устраиваются паломничества к месту, где покоятся их мощи, пишут их иконы. Просьба о канонизации была рассмотрена специально созданной комиссией по изучению житий. И было принято решение о включении 16 святых в месяцеслов, то есть календарь Русской Православной Церкви. Но этот процесс не закончен, он только начинается, ибо есть и другие западные святые, которые уже стоят на очереди и которые будут, я надеюсь, во благовремении включены в календарь нашей Церкви.
И. Семенов: Есть какой-то существенный критерий, как можно западного святого, который у нас не почитался, включить в наши святцы?
Митрополит Иларион: Основной критерий — вера в святость праведника, большое почитание его народом. Если есть почитание — это уже важный критерий для включения в святцы. Есть и дополнительный критерий: святой должен жить до церковного разделения 1054 года. Потому что все, что происходит после, это уже раздельная история Православной Церкви и Католической Церкви. Еще одно условие — чтобы этот человек не был вовлечен, например, в борьбу против Православия, как иной раз случалось с некоторыми западными религиозными деятелями. То есть существует некая совокупность критериев, по которым тот или иной человек может быть внесен в календарь Русской Православной Церкви, но главным условием является то, что он уже фактически почитается в той или иной местности.
И. Семенов: Ирландия преимущественно католическая страна. И это их главнейший святой, наиболее почитаемый в стране. Можно ли считать, что это определенный шаг к какому-то сближению с католиками?
Митрополит Иларион: Я бы не стал это интерпретировать как шаг к сближению с католиками. Я бы это интерпретировал как шаг сближения с местной церковной реальностью.
Помню, как открывался наш приход в Дублине. Первую Литургию я там совершил в 2003 году, в Великую субботу. Богослужения совершались и сейчас совершаются в бывшем англиканском храме, который, будучи выкуплен, теперь стал храмом Русской Православной Церкви.
Конечно, в Ирландии святой Патрик почитался с самого начала. Его знают наши прихожане, его житие изучают в школах. И мы не увидели никаких препятствий для того, чтобы он был включен в календарь нашей Церкви.
Из 16 святых, которых мы включили в календарь, если я не ошибаюсь, 11 — это французские святые. Это Герман Парижский, Герман Осерский и целый ряд других почитаемых во Франции святых.
И. Семенов: Подписан договор о том, что Венгрия на государственном уровне выделяет 2,4 миллиарда форинтов (это чуть меньше 8 миллионов евро) для восстановления трех русских храмов и строительства одного нового храма в Венгрии. Скажите, действительно столько прихожан Русской Православной Церкви в Венгрии, что нужно строить новый храм для них?
Митрополит Иларион: В Венгрии немало прихожан Русской Православной Церкви. Это не только этнические русские, но и этнические венгры. Наш главный кафедральный собор в Будапеште был построен еще в XVIII веке. Во время войны в результате взрыва бомбы был уничтожен один из шпилей собора. В 2003 году я был назначен епископом в Будапешт, и когда ехал на машине из Вены, то, въезжая на мост через Дунай, увидел этот собор и сразу обратил внимание на то, что там только одна башня. «Почему одна?» — спросил я, и мне объяснили. И тогда я подумал, что наша задача — восстановить вторую башню.
Мне удалось восстановить основы для этой башни, то есть ее каменную часть, оставалось только установить металлический шпиль. Потом я уехал в Москву. И владыка Тихон, который в настоящее время управляет этой епархией, договорился с венгерскими властями о том, что будут выделены средства на завершение этой работы. Считаю, это очень важно, потому что будет восстановлен исторический облик нашего кафедрального собора.
Среди четырех храмов, на которые выделяются деньги, есть еще и русский православный приход в Хевизе. Хевиз — это курорт, куда многие русские люди ездят лечиться на водах. И там храма нет вообще, церковь будет создаваться с нуля. Очень важно, что венгерское государство берет на себя финансовые расходы.
Во второй части передачи митрополит Иларион ответил на вопросы телезрителей, поступившие на сайт программы «Церковь и мир» vera.vesti.ru.
Вопрос: Можно ли православным христианам смотреть телевизор? В грех это вменяется или нет?
Вопрос: Что делать с грехом, который мучает с младенчества? Посоветуйте что-нибудь.
Митрополит Иларион: Святость — это тот идеал, который нам дан в лице Иисуса Христа. Этого идеала достигали немногие люди. Их имена включены в наш церковный календарь, их лики мы видим в иконостасах наших церквей, на фресках, на стенах храмов. Жития этих людей мы читаем и стараемся им подражать. Но каждый из нас может им подражать только в свою меру.
Освобождение от греха — процесс, который происходит постепенно. И иногда на это не хватает ни 49 лет, ни 50, ни всей земной жизни, потому что бороться с грехом приходится постоянно. Апостол Павел, один из двух первоверховных апостолов Церкви, говорит: «Ибо знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Итак я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих» (Рим. 7:18-23). И от этого действия закона греха не избавлен ни один человек.
У Церкви есть способы борьбы с грехом, точно так же, как у медицины есть способы врачевания различных болезней. И главный такой способ — исповедь. Человек приходит на исповедь, называет священнику свои грехи, священник ставит диагноз, затем они вместе молятся Богу, и Господь прощает грехи, которые человек исповедал. Но это вовсе не означает, что человек раз и навсегда избавился от грехов, в которых только что покаялся. Ведь лечение не всегда сразу дает результат. Зачастую проходит много лет, прежде чем человек вылечивается от той или иной болезни. А иногда болезнь до конца не отступает и может длиться годами, и во избежание обострения остается лишь поддерживать человека в определенном состоянии.
В духовной жизни нужен постоянный самоконтроль. И Церковь не знает других средств терапии, кроме исповеди, причащения Святых Христовых Таин. Также нужно больше читать Евангелие, жития святых. И, конечно, обращаться к Богу с молитвой, потому что своими силами мы не сможем избавиться от грехов. Нужна благодатная сила Божия, которая посылается нам свыше, и только благодаря ей мы можем постепенно перебороть в себе те или иные грехи.