Торфяники в подмосковье что это
В Подмосковье рассказали об уроках пожаров девятилетней давности: «Все строго»
Наш корреспондент лично проинспектировал торфяники в самом проблемном районе
Пока в Сибири и на Дальнем Востоке полыхает тайга и едкий дым окутывает близлежащие города, москвичи все чаще вспоминают горячее лето 2010 года. И наш «пороховой погреб» — Шатурский район, где в 2010-м горели торфяники, и белый дым доходил до самых стен Кремля.
После чего — все, как отрезало, будто и нет никакой «пороховой бочки» в Подмосковье. Даже как-то скучно.
Одно можно сказать: после реализации федеральной программы по обводнению пожароопасных территорий местные власти бдительности не теряют. Но и гарантий не дают.
Фото: Архив Городской Администрации
— Лесов у нас в районе меньше не стало, торфяных залежей тоже, — рассказывает глава Шатурского городского округа Андрей Келлер. — Но с 2010 года, выполняя программу обводнения, мы приблизили воду к торфяникам. Взять урочище Соколья Грива: раньше оно горело по 30 раз в год, тление торфяников не прекращалось даже зимой. Благодаря системе обводнения расстояние от водоемов до мест возможного возгорания там сегодня составляет 150–500 метров. А раньше мы туда тянули пожарные рукава аж за 5 километров.
Чтобы раз и навсегда покончить с пожарами, федеральная власть пустила в ход весь арсенал. Каждый день по окрестным лесам на машинах повышенной проходимости барражируют 27 лесных патрулей. Патрули выходят (выезжают) и от МЧС, и от Моспожарспаса, и от полиции.
В непроходимой лесной чаще возвышаются 20 наблюдательных вышек высотой более 30 метров — мышь незамеченной не прошмыгнет. Камеры видеонаблюдения круглосуточно передают картинки из разных уголков района дежурящим диспетчерам. Те определяют точные координаты возгорания, сообщают их в лесничество, туда сразу выезжают пожарные расчеты.
С таких вышек окрестные места хорошо просматриваются. Фото: wikimapia.org
Здесь создана сеть естественных и искусственных водоемов с запасами воды в миллионы кубов. С помощью различных гидротехнических сооружений (плотин и каналов) вода может оперативно доставляться к очагам возгорания по разным направлениям.
В прежние годы от пожара в труднодоступном месте до пруда приходилось тянуть пожарные рукава на 10–15 км. Понятно, почему москвичи дышали едкой гарью. Пока линию раскатывали (2–3 суток), уже и тушить было нечего, все успевало прогореть.
В общем, федеральные средства вбуханы немалые. Но это тот самый случай, когда их расходовали строго по назначению.
Если это не прорыв, то что?!
— Раньше о нашей Шатуре только знали, что она постоянно горит и задымляет Москву, — говорит мать троих детей Мария Клинг. — Да, город был в дыму даже зимой, дышать таким воздухом было тяжело. Хотелось уехать куда-нибудь подальше от торфяников. Когда стали их обводнять, я уже была мамой, и было важно, чем дышат мои дети. Сейчас за них не переживаю, много времени на природе. Только сейчас поняли, что у нас край озер и лесов!
У городских чиновников свой беспилотник. Фото: Архив Городской Администрации
Спрашиваю, какие ноу-хау из зарубежной практики применены в Шатуре? Ведь торфяники наверняка есть не только в Московской области, но и в других странах мира.
Да, залежи в других странах действительно есть. В 2010 году сюда приезжали специалисты из США, Канады.
— Ничего нового нам не сообщили, — говорит глава округа. — Действуют так же, как и мы. Окапывают очаг возгорания, деревья роняют к центру очага и закачивают в пласт воду.
У аборигенов, в прямом смысле прошедших огонь и воду, спрашиваю: как победить пожары в Сибири и на Дальнем Востоке. Шатуре-то удалось! Можете поделиться опытом с коллегами?
Только разводят руками:
— Наш опыт им не пригодится. Кроме основательного технического перевооружения, компьютеров, цифровизации нам здорово помогают местные жители. Хоть и организовано глобальное видеонаблюдение, воздушная разведка, жители тоже сообщают о нарушениях. У всех мобильники, где что увидел — сразу звонок в штаб. Никто не хочет повторения 2010 года. А там миллионы гектаров тайги и какое население.
Вся информация стекается к дежурному по штабу. Фото: Владимир Чуприн
Памятуя уроки 2010 года, штаб по ликвидации лесо-торфяных пожаров в Шатуре теперь находится прямо в здании администрации городского округа, на 1-м этаже. Сюда стекается вся информация об очагах горения, силах и средствах их подавления.
Это большая комната, где сидит оперативный дежурный в звании прапорщика и стоят пять компьютеров, охватывающих различные участки торфяных полей. Как говорится, птица не пролетит.
Мне с гордостью показывают оборудование, которое в режиме онлайн поддерживает связь с воздушной разведкой — координаты замеченных торфяных возгораний сразу сообщаются пожарным расчетам, и те выезжают на место.
— Раньше данные воздушного патрулирования с вертолетов, самолетов Ил-74 и Бе-200 мы получали только после их приземления, — поясняют мне. — Уходило драгоценное время. Теперь это у нас идет в автоматическом режиме.
— Вот компьютер, — дополняет дежурный прапорщик, — это прямая связь с Центром управления кризисными ситуациями Московской области. Мы информируем — сколько и в каких местах было очагов возгорания.
Это в Москве все спокойно, и кажется, нет никаких торфяников. Между тем в нынешнем году здесь уже горело 35 гектаров леса и 1 гектар торфяников. Но вода-то рядом, «любимый город может спать спокойно».
На стене в штабе висит большая карта района, где голубым цветом помечены обводненные торфяные поля. Это около 33 тысяч гектаров! Интересуюсь: обводненные — значит затопленные, под водой? Или это фигура речи? Мне поясняют, что в отдельных местах некоторые участки полностью затапливают, там стоит зеркало воды. Но в большинстве случаев вокруг торфяников прокапывают каналы с водой.
Чтобы потушить 1 кв. метр торфа толщиной 50 см, требуется одна тонна воды.
Еще в Шатурском районе 132 тыс. гектаров леса. Вкупе с площадью торфяников получается, что 62% территории муниципалитета — своеобразная спичка, которая при жаре от костра или даже брошенного окурка может вспыхнуть. И дойти до стен Кремля.
На карте также помечены расположения сирен и громкоговорителей. В час Х вся система оповещения населения об опасности должна загреметь над шатурскими лесами и торфяниками.
Спрашиваю: система-то работает? Как мы знаем, в Крымске, где несколько лет назад на город сползли сели и реки грязной воды, сирены не работали, жителей не предупредили об опасности.
— С этим у нас очень строго, — отвечают мне. — Проверяем каждый день, с составлением акта и поименным составом проверяющей комиссии. Раз в месяц проверка в масштабах всей области — тоже с актами и комиссиями.
Фото: Архив Городской Администрации
Вместе с начальником отдела территориальной безопасности и гражданской защиты администрации городского округа полковником в отставке Александром Марченко отправляемся в урочище Соколья Грива. В 2010 году именно отсюда начались лесо-торфяные пожары. Не много не мало — Александр Валерьевич в то время был главным пожарным Шатурского района.
Как военный человек начинает с того, что все противопожарные силы в районе (группировка составляет около 700 человек — самая крупная в стране!) действуют по приказам и постановлениям.
После означенного катаклизма 2010 года в первый рабочий день января каждого года глава городского округа подписывает постановление за №1 — «О подготовке мероприятий по предупреждению и ликвидации природных пожаров». И силы сразу приходят в движение — начинают готовить технику, проводить смотры и учения.
Хотя все под контролем, в районе не расслабляются. Через несколько дней здесь состоятся очередные учения — с настоящей эвакуацией поселка №12 (он расположен вблизи торфяников) в пункт временного размещения: в ДК поселка Шатурторф.
Будет все по-настоящему для отработки взаимодействия всех служб, задействованных в эвакуации. В том числе Департамента потребительского рынка, который отвечает за продовольственное обеспечение эвакуируемого населения.
Помнится, в Советском Союзе, когда в рамках гражданской обороны проводилась «эвакуация», каждому предлагалось взять в путь-дорогу узелок с полбуханкой хлеба, тремя вареными картофелинами, парой яиц вкрутую, луковицей и, конечно, бутылкой воды. Все было скромно.
Сегодня это атавизм, в Шатуре, со слов моего гида, создан запас провизии на случай ЧС — все по медицинским нормам. Тушенка, консервы, прочее.
— И что, кормить жителей поселка будете бесплатно?
— Вряд ли, — признается он. — Кухню горячего питания развернем условно. Учения эти краткосрочные, через 3–4 часа всех вернем по своим домам.
В 12-м поселке, которому предстоят учения, официально зарегистрировано около 50 человек. Но летом туда приезжают родственники из города, дачники, людей соберется под сотню. Они не то чтобы с охотой участвуют в учениях, но понимают их важность — всем памятен 2010 год.
В 2010-м ситуация с пожарами в Москве и Подмосковье была такая же, как сейчас в Сибири и на Дальнем Востоке. Фото: Архив Городской Администрации
Что касается технического оснащения, средств пожаротушения, то оно ни в какое сравнение с предыдущими годами не идет. Земля и небо. Есть машины на гусеничном ходу, которые «топят» по болотам как по асфальту, набирают там воду и доставляют к очагу возгорания. Три мощные насосные станции легко «давят» воду по 110 литров в секунду, километры пожарных рукавов диаметром 150 мм…
Есть беспилотники — в МЧС, у лесников и в Моспожарспасе. Они регулярно «инспектируют» территорию с высоты птичьего полета.
Один беспилотник на вооружении даже у администрации города! Которая доверяет, но проверяет доклады о состоянии торфяников, иногда сама его запускает, чтобы осмотреть окрестности.
Дальность полета беспилотника 5 км, видеокамера видит вперед еще на 2–3 км, в общем, обзор хороший, вся панорама отображается на планшете оператора и передается в штаб.
— В июне, когда стояла сильная жара, нам помогал космический мониторинг со спутников, — поясняет Александр Марченко. — В труднопроходимых местах из космоса видны термоточки — еще дыма, «фитилей» нет, но спутники регистрируют в глубине пластов резкие повышения температуры. Два или три сигнала таких было, мы вовремя устранили опасность.
Фото: Архив Городской Администрации
Въезжаем в это самое место — Соколью Гриву. Среди всех обводненных торфяных участков он самый крупный, больше 10 га. Здесь практически не осталось следов пожарищ 9-летней давности. Дважды в год в Шатуре высаживаются сосны на место горельников, деревья уже высотой до 3 метров.
По обеим сторонам дороги после поселка Керва хорошо видны длинные каналы с водой, которые соединены с крупным искусственным водоемом. В случае ЧП насосы перекачивают воду из каналов к месту возгорания. Благодаря этой системе воду можно в нужный момент сбрасывать, подтапливать или направлять к какому-то очагу возгорания. Не верится, что в 2010-м к этим торфяникам воду тянули по пожарным рукавам за… 16 километров! Сейчас все рядом, в шаговой доступности.
В Шатуре говорят, что минувшая весна (когда накапливаются запасы воды) была плохой, реки не наполнились, даже не выходили из русла. Но вода в искусственных сооружениях есть.
В идеале нужно, чтобы сухой слой торфа все лето был минимальным — тогда его возгорание почти исключается. В 2010 году верхний (сухой) слой был толщиной 15–20 см.
Вот один из участков в 3 га торфяников (он постоянно, без передышек, горел!) полностью затопили. Не знаю, какая глубина, но там уже водится рыба, и местные жители ходят рыбачить. Голова про эти залежи у чиновников уже не болит.
Когда 9 лет назад в Подмосковье обсуждалась программа обводнения в Шатуре, некоторые экологи предвещали нарушение экологического баланса. Что какие-то виды насекомых и растений исчезнут, другие, наоборот, появятся, и все это будет не очень хорошо.
Журналисту трудно судить об изменениях. По искусственным озерам здесь сегодня ходят цапли, которых раньше не было. Это, наверное, хорошо. Местные жители, правда, говорят, что комаров стало больше — «хотя их у нас всегда было много».
Фото: Архив Городской Администрации
Поскольку проект обводнения федеральный, создавался на средства российского бюджета, все гидротехнические сооружения полностью содержатся и строятся региональными властями. Они же должны «подбрасывать» дополнительную технику, насосные станции при форс-мажорных обстоятельствах.
Но, к счастью, Шатура вот уже 9 лет без всякого форс-мажора.
— И что, нет ни одной проблемы? — спрашиваю главу округа Андрея Келлера.
— Проблема главная — мы сами, наш менталитет, — отвечает он. — С начала дачного сезона выпускаем листовки, памятки. По выходным дежурим на станциях, всем приезжающим вручаем правила поведения на нашей территории. И все равно находятся любители разжечь костер, «отдохнуть» на природе с шашлычками. Штрафуем — штраф от 500 до 5000 рублей, возбуждаем административные дела. Но любители пикников не переводятся.
При тотальном контроле мы тем не менее в нынешнем году 119 раз выезжали на тушение.
— Еще бы хотелось, — продолжает глава, — чтобы на федеральном уровне приняли специальные меры поддержки волонтеров и добровольных пожарных дружин в населенных пунктах. Для нас это очень важно.
«Тела людей не горели, а распухали от температуры» 10 лет назад Москва задыхалась от смога, а вокруг сгорали целые деревни. Может ли это повториться?
Лесные пожары бушуют в России каждое лето, уничтожая огромные территории, однако это происходит далеко в Сибири и на Дальнем Востоке. На борьбу с ними тратят огромные средства: только в рамках нацпроекта «Экология» на спасение лесов направят 151 миллиард рублей. Но десять лет назад все было иначе. Пожары превратили несколько регионов Центральной России в зону боевых действий, не менее 60 человек погибли, другие потеряли близких, крышу над головой, результаты труда всей своей жизни, обгорели, лишились здоровья из-за окутавшего Москву смога. Под напором огненного шторма исчезали целые населенные пункты. Все это обнажило запущенные, годами игнорируемые проблемы. Но это привело и к невероятному духовному подъему, сплочению людей. Специальный корреспондент «Ленты.ру» Сергей Лютых побывал там, где десять лет назад огонь уничтожал все на своем пути, узнал о том, как сейчас живут погорельцы, и попытался понять, как усвоила страна тот жестокий урок.
Перед скромным деревенским домом идет стройка. Забетонированное основание и столбы ― забор будет очень солидным и одним из самых дорогих в селе. Похоже, будто кто-то выкупил скромное, никому не нужное хозяйство, чтобы построить себе коттедж, но пока ничего не снес.
Однако первое впечатление обманчиво. Владелец тут не менялся, и именно он один, житель Верхней Вереи Алексей Рязанов, трудится над элитной оградой в свободное время. Местные прозвали его Леша-Чекист.
«Если деньги есть, то лучше взять сруб. Пусть там фундамент подведет ― коробка эта будет держать», ― разговор с незнакомым прохожим о строительстве Алексей переводит на лекцию о древесине.
«Бери из-под топора, а не калиброванный, как из-под станка, где самый цимес снимают. Оно, может, еще не дороже выйдет», ― Рязанов вообще-то тракторист, но про лес он знает все, как и любой другой житель Верхней Вереи.
Верхняя Верея. 10 лет после пожара
Это тебе не дачники, для которых сосновый бор — место для сбора грибов и мечтательных прогулок. Тут он хозяин.
«Чтобы дерево не гнило, нужно использовать верхний слой, тот, что под шкурой. Это самая крепкая часть, а что внутри — это труха», ― продолжает селянин, проводя руками по воздуху, как пилой или топором.
Десять лет назад, 29 июля 2010 года, Рязанов вцепился этими руками в руль старенького трактора, прорываясь через ад ― центр огненного шторма, поглотившего село. Он был одним из последних, кто смог вырваться оттуда живым и спас два десятка земляков, укрывшихся в прицепе.
Если бы трактор заглох, то никто бы из них не выжил. Он оставил трактор в месте, которое казалось безопасным, где сам и спасенные им люди пересели на автобус. Но трактор вскоре настиг пожар, и от него остался только остов, который запечатлели, вероятно, все фотографы, побывавшие на месте трагедии.
Жители Верхней Вереи знают о лесе все. Он окружал их с детства, кормил их, но то, что пришло к ним 29 июля 2010 года, вызвало не просто удивление, а потерю ощущения реальности происходящего. О пожарах они до этого тоже знали все. Вернее, думали, что знают.
«Свет был до последнего. Насос работал, качал воду из колодца. Я обливал дом. Внутрь забежишь, отдышишься. В доме прохладненько, дыма нет такого, как на улице», ― рассказывает другой житель села, муж местной библиотекарши Натальи. Мужчина ремонтировал свой мотоцикл и сперва не хотел говорить о пожарах 2010-го, но кое-что решил рассказать, чтобы передать ощущение, которое не передадут никакие видео тех событий из YouTube.
«Потом электричество пропало, поливать больше не было возможности. Почти в тот же миг от леса, на высоте метра или полутора над землей, к дому пошли языки пламени, ― говорит селянин. ― Было чувство, будто бы это был не естественный огонь, а какой-то ядреный, химический».
Это было как во сне, и с каждой минутой все меньше походило на реальность: «Дом стоит, вроде огня рядом с ним нет, а потом стекла вылетают, и он изнутри уже горит, как будто он в микроволновке подогрелся».
«Огонь приносит свет, а это была тьма»
Десять лет спустя следы лесных пожаров 2010 года обнаружить все еще несложно, ведь сгорели многие тысячи гектаров леса, и это в самой густонаселенной части страны, а не в глухой сибирской тайге.
Всего в сотне километров от Москвы стоит полюбившаяся сталкерам «заброшка» — деревня Моховое. Издалека трудно понять, почему там больше никто не живет. С дороги видно несколько многоквартирных каменных домов, что-то наподобие советского ДК или спорткомплекса. Здания стоят посреди большого, заросшего молодняком песчаного поля.
Это место не представляется таким уж зловещим, пока не подойдешь ближе. Тогда в зеленых зарослях открываются обгоревшие стволы деревьев, остатки жилищ, какие-то вещи, утопающие в песках, в ямах, оставшихся на месте выгоревших погребов и подвалов.
Заброшенная деревня Моховое. 10 лет после пожара
Будто бы находишься в центре одного большого кострища, которому нет ни конца ни края.
«Раньше здесь был густой лес», ― мужчина, представившийся Александром Константиновичем, проезжал мимо заброшенного поселка, но остановился, когда увидел бродящего по развалинам незнакомца.
Жители Мохового, по его словам, тоже были экспертами по древесине и всему, что с нею связано. Они видали разное, но не то, что пришло из леса и за полтора десятка минут полностью уничтожило поселок.
«Огонь приносит свет, а это была тьма. Чудовищная, смертоносная сила, которую просто невозможно было остановить, ― вспоминает мужчина. ― Огромные огненные шары летели по небу со стороны леса на высоте 15 метров над землей. Что это? Ураган?»
Про тьму ― это не аллегория. Людям, которые до последнего боролись за свое жилье, пришлось спешно спасаться бегством на автомобилях, прорываться с включенными фарами в условиях нулевой видимости туда, где путь еще не был перекрыт огнем.
Кто замешкался, не смог покинуть дом или пытался спрятаться в подвале, погибли. На въезде в Моховое стоит крест и табличка с именами этих людей.
«В Моховом тракторист погиб, который просто отошел от своего бульдозера и задохнулся в дыму. Местные пожарные погибли вместе с пожарной машиной. Они проявили себя как настоящие герои, но их сил просто не хватило», ― рассказал «Ленте.ру» Григорий Куксин, руководитель противопожарной программы Гринпис России.
Григорий попал туда через несколько дней после того, как эта деревня сгорела. Принимал участие в защите соседних поселений.
Два этих поселка, Моховое и Верхняя Верея, которые отделяют друг от друга несколько сотен километров, сгорели в один день и едва ли не в один и тот же час.
Официально в Верее погибло 12 человек, а в Моховом ― 13.
«Возгорания попросту игнорировали»
По словам Куксина, атмосферу мистического ужаса перед пожарами подстегивали СМИ, пестрившие заголовками о сгоревших за считанные минуты селах, однако ситуация была куда более прозаичной: и Моховое, и Верхнее Верея были окружены торфяниками. О «болотном» прошлом говорит и старое название Вереи ― Гибловка.
«Что касается Мохового, то уничтоживший деревню пожар начался не в июле и даже не в июне, а в мае, ― утверждает эксперт. ― Вернее, там было несколько пожаров, которые со временем объединились. Один из них, самый проблемный, возник после тренировок военных с использованием систем залпового огня на полигоне Сельцы в Рязанской области».
Жители деревни Моховое после пожара
Фото: Андрей Стенин / РИА Новости
Торф, как известно, до того как были построены трубопроводы с сибирскими газом и нефтью, наравне с углем широко использовался в СССР в качестве топлива. Для его добычи осушались болота, но учитывая особую горючесть, уровень воды могли не только понижать, но и поднимать при необходимости. Этим занималось особое ведомство.
В новой России про торфяники будто забыли. Выбросили из головы то, что о них надо заботиться. Запомнили лишь то, что торфяные пожары якобы возникают только во второй половине лета.
«Мол, торф не горит весной. На самом же деле в 2010 году эти уже возникшие возгорания попросту игнорировали, не подавали в отчетах. Между тем в мае еще можно было ситуацию переломить, пока достаточно воды [в торфянниках] оставалось», ― говорит собеседник «Ленты.ру».
Летняя жара до конца осушила почву, и торфяники горели на большую глубину. С этим уже практически ничего нельзя было сделать, а власти, по словам Куксина, продолжали либо игнорировать, либо занижать сведения о площади пожаров.
«Заберитесь в пруд и пересидите беду»
У Куксина есть объяснение и тому кошмару с огненными шарами, скачущими над деревьями, который на всю жизнь запомнили погорельцы. Речь шла о верховом пожаре, характерном для таежных безлюдных регионов.
«Это большая редкость для Центральной России. Здесь даже хвойные леса сильнее фрагментированы: больше дорог, плоский рельеф, плотная инфраструктура. Совсем не так, как в тайге, ― объясняет он. ― До 2010 года верховые пожары здесь были только, наверное, в 1972 году».
Поэтому даже те, кто по своей должности знал, что такое верховой пожар, сперва не могли поверить, что он может произойти где-нибудь во Владимирской области.
Так было в случае с поселком Красный Маяк. Куксин с коллегами, изучив снимки со спутника, стали звонить региональным властям, спрашивать, нужна ли им помощь с подходившим к этому населенному пункту пожаром, измерявшимся уже тысячами, а не сотнями гектаров. Однако в ответ они услышали: «У нас верховой пожар? Да что вы говорите! У нас почти ничего не горит».
Фото: страница Григория Куксина во «ВКонтакте»
Куксин надеялся, что государственные структуры все же сами подключатся в решающий момент, но этого не произошло.
«На месте мы увидели, что несколько домов в поселке сгорело, но местные жители его с огромным трудом отстояли. Мы немножечко дотушили на подъездах какие-то отдельные очаги вблизи дороги, чтобы ее не задымляло», ― вспоминает он.
В беседах с жителями выяснилось, что там был настоящий ад на земле. Огонь подходил все ближе, но никакой помощи не было. Работала только местная пожарная часть, а вышестоящие инстанции говорили: никакой авиации не будет, никакой техники и людей тоже.
От чиновников люди слышали примерно следующее: «Вот у вас есть пруд посередине — если поселок будет гореть, то заберитесь в пруд и пересидите беду».
Мало того — жителям Красного Маяка пытались мешать рассказывать о произошедшем, обещая проблемы за любые контакты с журналистами.
«Про лесную охрану забыли»
Пожары 2010 года обнажили проблему, на которую уже несколько лет, с момента принятия нового, как утверждают специалисты, неработоспособного Лесного кодекса, пытались не обращать внимания ― лесное хозяйство фактически оказалось бесхозным, беззащитным.
Лес, которым в советское время заведовало отдельное министерство, стало некому охранять. Работников лесничеств сократили в десятки раз. Они уже не знали толком, к какому ведомству относятся и на что имеют право.
«Про лесную охрану забыли. Такого понятия не было тогда закреплено ни в одном нормативном документе, ― говорит Григорий Куксин. ― При этом существовала абсолютная зацикленность руководителей на том, чтобы не допустить плохой отчетности».
С другой стороны, продолжалась варварская добыча пиломатериалов, а многие селяне, с которыми добровольцы встречались весной 2010 года, не видели связи между подожженной ими травой и лесным, торфяным пожаром.
В 2010 году за пожарную безопасность в лесах фактически никто не отвечал. Тушить пришлось всем миром
Фото: Денис Синяков / Reuters
«Они были уверены, что без этого весна не наступит и урожая не будет. За последующие годы такая практика существенно сократилась. Много труда было потрачено на пропаганду, разъяснение пагубности таких «дедовских методов» земледелия», ― добавил собеседник «Ленты.ру».
Впрочем, как оказалось, даже в одной Нижегородской области, где сгорели Верхняя Верея и еще несколько деревень, ситуация с пожарами отличалась и зависела от отношения к ним арендаторов. Одни бросали все силы на тушение уже с мая, а другие продолжали заготавливать древесину. Такие претензии были, в частности, к Выксунскому лесхозу со стороны бывших лесников.
Многие надежды и разочарования людей были связаны с МЧС. От этого ведомства ждали решительных действий, но у его сотрудников не было полномочий вмешиваться в лесные дела и тем более тратить на это дорогостоящие вылеты своей авиации. По крайней мере, до объявления режима ЧС.
Сами местные жители были также стеснены жесткими запретами и ответственностью за спил деревьев, входящих в состав гослесфонда.
Однако в июле и августе лесными пожарами занимались уже все, кто только мог, невзирая на полномочия: добровольцы, лесники, пожарные. Многие рисковали жизнью, некоторые погибли, защищая жителей.
«Резиновые тапки — символ божьей любви»
Валерий Доронкин вернулся в Москву из отпуска, когда пожары были в самом разгаре. В квартире было нечем дышать, ему было очень плохо физически и психологически.
Заехал по каким-то делам на работу ― в Синодальный отдел по благотворительности Русской православной церкви. Там ему рассказали о сгоревших деревнях и о том, что людям нужна помощь.
«Первое, о чем просили пострадавшие, помимо питьевой воды и еды, разумеется, это резиновые тапочки. У людей не было обуви никакой, а нужно разбирать пепелища», ― рассказал Доронкин «Ленте.ру». Кроме того, был большой спрос на лопаты, грабли. Из продуктов требовались макароны и тушенка — то, что не пропадет в жару и легко хранить, готовить.
Жители Верхней Вереи выкапывают картофель на своих огородах после пожара
Фото: Максим Боговид / РИА Новости
У отдела по благотворительности свое здание и просторный двор. Они дали объявление о сборе помощи в СМИ, и вскоре к ним начали приходить люди. В регионы отправились добровольцы-разведчики, чтобы выяснить, кому и какая помощь еще нужна.
«Сначала их было немного, но затем поток людей, приносивших и привозивших вещи и продукты, стал практически нескончаемым, круглосуточным», ― вспоминает Валерий Доронкин, который две недели прожил на сборном пункте, без возможности даже помыться и сменить одежду.
На его глазах шла быстрая самоорганизация добровольцев, участвовавших в приеме, сортировке и отправке вещей. Все держалось на абсолютном взаимном доверии между незнакомыми друг с другом людьми.
«Подошла какая-то женщина с утра, и я попросил ее задержаться на два часа, чтобы проследить за тем, чтобы другие раскладывали по отдельным кучам постельное белье, лопаты, продукты и так далее. Это была совершенно незнакомая мне женщина, но она тут же включалась в работу, ни о чем особо не спрашивая», ― рассказывает Доронкин.
Кроме того, он попросил эту незнакомку самой найти нескольких человек, кто останется возле каждой из куч. И такие люди вскоре нашлись. Они сами разбирались, как координировать действия между собой.
«Я такого не видел ни до, ни после. Это было самое вдохновляющее и осмысленное, что я делал в своей жизни», ― признается собеседник «Ленты.ру».
Постепенно из хаоса рождался порядок. Появились люди, которые каждый день приходили и брались за одно и то же дело. Были те, кто занимался только доставкой, и так далее. Но главное — волонтеры научились формировать грузы и оперативно отправлять их туда, где их ждали.
Однажды приехала некая женщина и сказала, что для такой-то деревни нужны грабли, макароны, тушенка и лопаты — все это необходимо было ей здесь и сейчас, а находившиеся тогда на сборном пункте вещи уже были сформированы в партии для четырех других деревень, откуда люди обратились раньше.
«Возник даже некий скандал, ведь все тогда были взволнованны. Я был непреклонен и говорил, что прямо сейчас она ничего не получит, а женщина ссылалась на то, что ей уже тут пообещали по телефону, ― рассказывает Валерий. ― И вот во время нашего разговора мне передают трубку и говорят, что в Королеве какие-то люди собрали как раз то, что ей нужно. Они готовы отвезти туда, куда скажем, только обратили внимание, что машина их может сломаться по дороге. Мы попросили их оставаться на месте и отправили к ним ту самую женщину».
В другом случае волонтеры загрузили внедорожник в какую-то деревню, проверили все по списку и выяснили, что нет резиновых тапок, а на месте ждут 20 пар. На сборном пункте ничего не было. Решили, что делать нечего ― придется везти то, что есть, но в самый последний момент подъехала иномарка, из которой вышел человек с пластиковым тазиком, в котором лежали несколько десятков пар резиновых тапок.
«Как тут не вспомнить про Бога? ― говорит Доронкин. ― Эти резиновые тапки ― символ божьей любви для меня на всю жизнь теперь!»
Окрестности Верхней Вереи. 10 лет после пожара
Он хорошо помнит стоявшие в огромной очереди под погрузку машины: отечественные развалюхи и элитные иномарки, грузовики, внедорожники, универсалы и малолитражки. Все это были добровольцы, которые за свой счет готовы были не только мотаться в самые глухие деревни, но и вот так, порой часами ждать своей очереди, понимая, что на этот их личный героизм никто, в общем-то, не обратит внимания.
«За те две недели я понял, что происходившее во время Великой Отечественной войны и еще более отдаленные эпические рассказы из нашей истории — это не выдумки, а люди реально такие есть в нашей стране», ― говорит Валерий.
Одним только синодальным отделом по благотворительности, взаимодействовавшим более чем с восемью тысячами добровольцев, к началу осени в пострадавшие районы было отправлено около 262 тонн гуманитарной помощи. Но благотворительных организаций работало множество.
Другие волонтеры брались за тушение пожаров. Добровольцев были тысячи. По словам Григория Куксина, они очень быстро научились действовать организованно, купили себе необходимое оборудование — пожарные рукава, мотопомпы, бензопилы, научились ими пользоваться. Возникло сообщество «Пожары.ру» Натальи Вороницыной.
«Я не сразу узнал, что эта 30-летняя девушка, координировавшая отправку гуманитарной помощи, перемещение людей, материалов и техники, болела рассеянным склерозом и была прикована к постели, — рассказывает Куксин. ― У нее только пальцы свободно двигались, и она в интернете разруливала все эти потоки людей и средств».
Тогда же проявила себя Анна Барне. Она, будучи московским искусствоведом, внезапно погрузилась во всю эту историю с гуманитарной помощью и добровольческими группами.
«Потом она оставила свое основное занятие, гламурную, скажем так, жизнь искусствоведа и стала работать в «Авиалесоохране»», ― отмечает Куксин.
По его словам, тысячи добровольцев, действовавших самостоятельно и со своим оборудованием, напугали чиновников. Вскоре возникла идея, что нужно срочно урегулировать их деятельность, принять специальный закон.
«Однако в целом отправившиеся в леса волонтеры принесли не так уж много пользы, ― признает эксперт. ― Да, были спасены отдельные населенные пункты, но по, большому счету, когда обычным людям стало ясно, что нужно срочно включаться в борьбу, было уже поздно».
Сам Григорий Куксин с коллегами из «Гринпис» в 2010-м пытались действовать на опережение. С начала апреля устроили первую в своем роде двухмесячную противопожарную экспедицию силами общественников, двигаясь из южных регионов на север, вместе с весной.
«Мы проехали от берегов Каспия до Балтики на машинах с оборудованием и тушили пожары по дороге, ― вспоминает он. ― В каждом регионе я собирал пресс-конференции, собирал добровольцев, проводил тренинги, объяснял органам власти, что последствия будут очень тяжелыми, если срочно не взяться за ум».
Однако тогда чиновники не воспринимали всерьез людей, занимавшихся проблемой лесных пожаров на общественных началах, даже Куксина ― бывшего профессионального пожарного.
«Тела не сгорели, а распухли»
Сегодня в заброшенный поселок Моховое приезжают, чтобы пощекотать себе нервы, погрузиться в атмосферу классического «ужастика», найти и пролистать обгоревшую книжку в здании детского сада с облупившимися стенами, разрисованными граффити с узбекскими именами, пройтись по битым стеклам. Кто-то даже подвесил куклу на веревке в оконном проеме одного из сохранившихся домов.
Но это лишь декорации, слабое эхо того кошмара, с которым столкнулись люди, вернувшиеся на пепелища, в которые превратились их поселки в 2010 году. Для многих увиденное и пережитое тогда стало травмой на всю жизнь.
«Перед глазами стоят мертвые телята. Когда мы въехали, нашу машину остановили, попросили помочь опознать трупы. Тела людей не сгорели, а распухли от температуры. Я издалека только посмотрела, но не стала приближаться, а муж пошел», ― вспоминает Наталья, жительница и сотрудница библиотеки Верхней Вереи.
В первые годы после пожара у женщины был страх перед огнем, даже когда она смотрела в топку печи.
«Я так любила лес всегда, а после этого всего не хотела ходить по округе. Для меня она будто бы стала одним большим кладбищем», ― говорит она.
Погорельцы понесли не только моральные, но и колоссальные материальные потери, от которых опускались руки. Так, Наталья и ее муж перед самым пожаром построили себе дом, вложив в него все деньги и силы.
«Мы также использовали средства, полученные в рамках программы «Молодой семье — доступное жилье» — 460 тысяч рублей, ― вспоминает ее муж. ― В октябре должны были отчет сдать, что дом построен. Потом еще бегали доказывали, что дом действительно был, и мы деньги правильно освоили, ведь сгорело все подчистую».
Каждый по-своему выходил из отчаянного положения. Начались протесты ― люди небезосновательно боялись, что власти, допустившие, чтобы их дома сгорели, теперь останутся безучастными к их беде.
Фото: Алексей Дружинин / РИА Новости
Некоторые сгоревшие деревни, в том числе Моховое, восстанавливать не стали. Для их жителей построили новые улицы в соседних, более крупных поселениях.
Одинаковые каркасные дома, обшитые пластиковым сайдингом. На расстоянии они выглядят очень прилично и 10 лет спустя, как новые дачные поселки.
«Дома щитовые, трех типов: на 90 квадратных метров, на 68 и 45. Зависело от семьи, от старого дома и много от чего еще, ― рассказывает Игорь, житель Верхней Вереи. ― Строили как обычно: тяп-ляп. Команда была сделать как можно быстрее. Бетону нужно 21 день, чтобы стать твердым. А тут за неделю все возводили».
По его словам, снаружи дома выглядят одинаково, но по качеству отличаются заметно, в зависимости от того, кто был подрядчиком. В работах принимало участие множество строительных компаний, в том числе из Сибири. «Приезжали и гастарбайтеры, которые вообще мало понимали, как и что нужно строить», ― вспоминает селянин.
Однако условия жизни в восстановленной Верхней Верее, по его словам, стали все равно заметно лучше прежних. Во-первых, построили больше, чем было. Если, к примеру, дочь с мужем жили вместе с родителями, то для них отдельный дом построили, и так далее. Аналогичная ситуация и с переселенцами из деревни Моховое.
«Раньше надо было воду принести, печку растопить, а сейчас здесь водопровод, свет, газ и скоростной интернет есть, ― говорит Игорь. ― Для молодежи здесь все условия. Тем более здесь есть завод, на котором можно работать. До города ехать 20 минут, а машину теперь купить несложно».
Однако зимой в морозную и ветреную погоду щитовые домики все же продувает, благо есть возможность «прибавить газу» в отопителе.
Судьба тракториста
У Алексея Рязанова, как и у Натальи, до пожара был новый кирпичный дом. Этот герой-тракторист в то время был еще и вдовцом, в одиночку воспитывавшим сына-четвероклассника и трехгодовалую дочь.
Трактор, на котором он спас людей, был не его собственный, но друга и начальника. После того как техника сгорела, Алексей остался без источника для заработка. Чиновники ему сказали, что утраты техники не компенсируют, мол, сам виноват, что не уберег трактор.
Уничтоженный пожаром трактор в Верхней Верее
Фото: Олег Золото / РИА Новости
Помогла широкая огласка истории о его подвиге в СМИ. Новый трактор Рязанову подарил певец Лев Лещенко, и эта техника до сих пор в строю.
У Рязанова, можно сказать, сибирская закалка. Его родители из Верхней Вереи, но на некоторое время они уезжали в Иркутскую область, где Алексей и появился на свет. В 10 лет мальчик вернулся с ними обратно. Его сестра 30 лет отработала на местном заводе ВМЗ. Теперь у нее рак, и Алексей из-за этого очень переживает.
Сам он после пожара женился вновь и жену свою бережет. «Корову не завожу, супруга доить не хочет. Ну и ладно», ― улыбается отец теперь уже троих детей.
Сейчас Рязанов хочет строить дом сыну ― парень вернулся из армии и стал дорожником, уезжать из родного села не собирается. Дочки учатся.
Он вспоминает, что после пожара селянам дали заработать на оставшемся в округе лесе. «Хоть он был и горелый, но доску делали», ― отметил Алексей.
Сейчас ему 47 лет, хотя внешне Рязанов выглядит лет на семь моложе. Он теперь будто бы всегда готовится к худшему и даже рад, что живет в селе, а не в городе.
«Если работы не будет, денег не будет, то у меня ― вот, огород есть, ― говорит селянин, рассуждая обо всех беднягах, кто потерял заработок во время эпидемии коронавируса. ― Корм, конечно, нужно покупать для скотины. Свинье, хочешь не хочешь, а два ведра принеси, но я вот трех баранов завел. Им-то сена да горбушку хлебную кинул ― достаточно, а мясо по пятере уходит за тушу».
«Живловка»
Летом 2010-го в огненную осаду попал достаточно крупный город Выкса Нижегородской области. Из окон местных многоэтажек жители наблюдали и снимали на видео подступающие пожары, как линию фронта.
Многие местные чувствовали себя брошенными на произвол судьбы местными и региональными властями. Насколько накалились страсти, видно из многочисленных роликов в интернете. К примеру, в том, где возмущенные женщины встречают возле здания администрации Выксы Путина.
«Был создан сайт «Виртуальная Выкса», как выражение народного протеста», ― вспоминает Григорий Куксин.
Десять лет спустя город, стоявший, как казалось, на грани выживания, процветает. На местных предприятиях работают и многие жители Верхней Вереи.
Теперь в Выксе думают о туристах, на входе в городской парк есть специальный информационный центр. Правда, он пока закрыт из-за пандемии.
Здесь уже готовы к творческому осмыслению пожаров 2010 года. В феврале в местной арт-резиденции подготовили выставку «Живловка», посвященную Верхней Верее, но из-за эпидемии ее так и не открыли.
Автор выставки Алексей Павлов — не из местных, а из Якутии. Живет в Санкт-Петербурге. Для него тем не менее эта тема очень близка.
Строительство новых домов в Верхней Верее. 22 августа 2010 года
Фото: Алексей Николаев / РИА Новости
«У моей дочки была первая маленькая чашечка-поильник, ― говорит библиотекарша Наталья. — Года через четыре после пожара чашка сама вылезла из земли, и я отдала ее для выставки». Она также передала Павлову сохранившийся металлический православный крест со сломанной верхней частью.
«Если честно, то я все равно не смог в полной мере передать в этой экспозиции все то, что хотел», ― сетует автор выставки.
Его впечатлил рисунок девочки из Верхней Вереи, родившейся уже после пожара. «У нее там такой пышный и красивый лес, какого она у себя рядом с домом видеть не могла, ― отметил Алексей. ― Вот такие необычные и тонкие моменты я пытался отразить».
Собирая материалы, он много общался с погорельцами и заметил, что среди них бытует два мнения. Одни считают, что после пожара в деревне стало жить лучше, сюда приехало больше людей и молодежи. Другие уверены, что из нее, вместе с традиционными старыми домиками, ушла душа.
«Отучить чиновников врать»
В начале августа 2010 года пожары охватили Московскую, Нижегородскую, Рязанскую, Калужскую, Кировскую, Тверскую, Псковскую области и еще 13 регионов ― всего около 200 тысяч гектаров. Густой смог окутал Москву, видимость упала до менее 100 метров. По-настоящему победить их смогла только сама природа, осенью.
Оценить все последствия этих пожаров теперь практически не представляется возможным. Они повлияли на судьбы сотен тысяч людей и высокопоставленных чиновников.
Так, именно позднее возвращение из отпуска в осажденную дымом столицу тогдашнего мэра Юрия Лужкова стало, как считается теперь, одной из причин его отставки «в связи с утратой доверия».
Запущены были многие глобальные общественные процессы.
«Социологи связывали возникновение в стране ряда самых разных общественных движений, от поисковых до политических и протестных, с тем, что люди распробовав себя во время тушения пожаров 2010 года, задумались о том, что надо брать дело в свои руки и организованно решать другие проблемы», ― считает Григорий Куксин.
Для себя он тогда поставил задачу сделать все возможное, чтобы такая ситуация больше не повторилась.
«Все последующие годы мы работали над тем, чтобы отучить чиновников врать, скрывать торфяные пожары», ― говорит собеседник «Ленты.ру».
В «Гринпис» выработали свой порядок действий, состоящий из трех этапов. Первый раз приезжали, чтобы помочь потушить или проконсультировать. Если местные чиновники отказывались признавать проблему, то во второй раз гринписовцы возвращались с журналистами. Если и это не помогало, то приглашали работников прокуратуры.
«Эта борьба шла в течение многих лет, мы даже судились, чтобы вынудить власти своевременно реагировать на торфяные пожары, ― продолжает Куксин. ― Но в итоге мы получили отличный результат».
Дома переселенцев из деревни Моховое в поселке Белоомут. 2020 год
Он подчеркивает, что движение было двусторонним. Общественники и сотрудники государственных ведомств постепенно шли друг другу навстречу, ведь цель-то у них все же общая.
«Нужно было просто прийти к пониманию, что проблему следует произносить вслух, показывать ее в отчетности, ― объясняет эксперт. ― Тогда у тебя как у ответственного руководителя появляется легальная возможность отправить туда людей, технику, выделить денежные средства».
Параллельно шла работа над системой выявления пожаров на ранней стадии. Вручную были отрисованы все осушенные торфяники. Добровольцы стали самостоятельно проверять термоточки, которые выявлялись с помощью спутников. Сейчас в соцсетях работают специальные боты, которые ищут сообщения очевидцев по ключевым словам «торф», «дым».
«В этом году, например, весной условия сложились даже хуже, чем в 2010 году. Много торфяных очагов возникло, но мы, я надеюсь, все их обнаружили и силами государства и добровольцев затушили на ранней стадии», ― рассказал Куксин.
По его словам, опыт, который россияне приобрели в 2010 году, теперь лежит в основе новых пособий по тушению торфяных пожаров. Учитывая глобальные изменения климата, серьезные проблемы с ними возникают и в других странах. К примеру, в Индонезии, Германии. Эти страны, по словам эксперта, уже обращаются за помощью к России.