Ты диковинное что то рассказываешь
Праздничная повинность. А. П. Чехов
Был новогодний полдень. Вдова бывшего черногубского вице-губернатора Лягавого-Грызлова, Людмила Семеновна, маленькая шестидесятилетняя старушка, сидела у себя в гостиной и принимала визитеров. Судя по количеству закусок и питий, приготовленных в зале, число визитеров ожидалось громадное, но пока явился поздравить с Новым годом только один — старший советник губернского правления Окуркин, дряхлый человечек с лицом желто-лимонного цвета и с кривым ртом. Он сидел в углу около бочонка с олеандром и, осторожно нюхая табак, рассказывал «благодетельнице» городские новости.
— Вчера, матушка, с каланчи чуть было не свалился пьяный солдат, — рассказывал он. — Перевесился, знаете ли, через перилу, а перила — хрусь! Хрустнула, знаете ли… К счастию, в ту пору жена ему на каланчу обед принесла и за фалду удержала. Коли б не жена, свалился бы, шельмец… Ну-с… А третьего дня, матушка, ваше превосходительство, у контролера банка Перцева сборище было… Все чиноши собрались и насчет сегодняшних визитов рассуждали. В один голос порешили, шуты этакие, не делать сегодня визитов.
— Ну, уж это ты, батюшка, завираешься, — усмехнулась старуха. — Как же это без визитов обойтись?
— Ей-богу-с, ваше превосходительство. Удивительно, но верно… Согласились все заместо визитов собраться сегодня в клубе, поздравить друг дружку и взнести по рублю в пользу бедных.
— Не понимаю… — пожала плечами хозяйка. — Диковинное что-то рассказываешь…
— Так, матушка, теперь во многих городах делается. Не ходят с поздравлениями. Дадут по рублю и шабаш! Хе-хе-хе. Не нужно ни ездить, ни поздравлять, не нужно на извозчика тратиться… Сходил в клуб и сиди себе дома.
— Оно и лучше, — вздохнула старуха. — Пусть не ездиют. Нам же покойнее…
Окуркин испустил громкий, трескучий вздох, покачал головой и продолжал:
— За предрассудок почитают… Лень старшего почтить, с праздником его поздравить, вот и предрассудок. Нынче ведь старших за людей не считают… Не то, что прежде было.
— Что ж? — вздохнула еще раз хозяйка. — Пусть не ездиют! Не хотят — и не нужно.
— Прежде, матушка, когда либерализмы этой не было, визиты не считались за предрассудок. Ездили с визитами не то что с принуждением, а с чувством, с удовольствием… Бывало, исходишь все дома, остановишься на тротуаре и думаешь: «Кого бы это еще почтить?» Любили мы, матушка, старших… Страсть как любили! Помню, покойник Пантелей Степаныч, дай бог ему царство небесное, любил, чтоб мы почтительны были… Храни бог, бывало, ежели кто визита не сделает — скрежет зубовный! В одни святки, помню, болен я был тифом! И что ж вы думаете, матушка? Встал с постели, собрал силы свои расслабленные и пошел к Пантелею Степанычу… Прихожу. От меня так и пышет, так и пышет! Хочу сказать «с новым годом», а у меня выходит «флюст бей козырем!» Хе-хе… Бред-с… А то, помню, у Змеищева оспа была. Доктора, конечно, запретили ходить к нему, а нам начхать на докторов: пошли к нему и поздравили. Не считали за предрассудок. Я выпью, матушка, ваше превосходительство…
— Выпей, выпей… Всё одно никто не придет, некому пить… Чай, твои-то правленские придут.
Окуркин безнадежно махнул рукой и покривил рот в презрительную усмешку.
— Хамы… Все одним миром мазаны.
— То есть как же это, Ефим Ефимыч? — удивилась старуха. — И Верхушкин, стало быть, не придет?
— Не придет… В клубе-с…
— Ведь я же ему, разбойнику этакому, крестной матерью прихожусь! Я его к месту пристроила!
— Не чувствует-с… Вчера к Перцеву первым явился.
— Ну те так и быть уж… Забыли старуху и пусть их, а твоим правленским грех. А Ванька Трухин? Неужто и он не придет?
Окуркин безнадежно махнул рукой.
— И Подсилкин? Тоже? Ведь я же его, подлеца этакого, из грязи за уши вытянула! А Прорехин?
Старуха назвала еще десяток имен, и всякое имя вызывало на губах Окуркина горькую улыбку.
— Все, матушка! не чувствуют!
— Спасибо… — вздохнула Лягавая-Грызлова, нервно заходив по гостиной. — Спасибо… Ежели им опротивела благодетельница… старуха… ежели я такая скверная, противная, то пусть…
Старуха опустилась в кресло. Морщинистые глазки ее замигали.
— Я вижу, что я уже больше не нужна им. И не надо… Уйди и ты, Ефим Ефимыч… Я не держу. Все уходите.
Хозяйка прижала к лицу платок и захныкала. Окуркин поглядел на нее, испуганно почесал затылок и робко подошел к ней…
— Матушка… — сказал он плачущим голосом. — Ваше превосходительство! Благодетельница!
— Уйди и ты… Ступай… Все ступайте…
— Матушка, ангельчик мой… Не плачьте-с… Голубушка! Я пошутил… Ей-богу, пошутил! Наплюйте мне в лицо, старой морде, если я не шутил… Все придут-с! Матушка!
Окуркин стал перед старухой на колени, взял ее жилистую руку и ударил ею себя по лысине.
— Бейте, матушка, ангел мой! Не шути, образина! Не шути! По щеке! по щеке! Так тебе, брехуну окаянному!
— Нет, не шутил ты, Ефим Ефимыч! Чувствует мое сердце!
— Разразись… тресни подо мной земля! Чтоб мне дня не прожить, ежели… Вот увидите-с! А пока прощайте, матушка… Не достоин за свои злые шутки продолжать ласку вашу. Скроюсь… Уйду, а вы воображайте, что прогнали меня, махамета зловредного. Ручечку… поцелую…
Окуркин поцеловал взасос старухину руку и быстро вышел…
Через пять минут он был около клуба. Чиновники уже поздравили друг друга, взнесли по рублю и выходили из клуба.
— Стойте! Вы! — замахал им руками Окуркин. — Что это вы вздумали, умники? Отчего не идете к Людмиле Семеновне?
— Нешто вы не знаете? Визитов мы нынче не делаем.
— Знаю, знаю… Мерси вас… Ну вот что, цивилизованные… Ежели сейчас не пойдете к ведьме, то горе вам… Ревма ревет! Такое на вас молит, что и татарину не пожелаю.
Чиновники переглянулись и почесали затылки…
— Гм… Да ведь ежели к ней идти, так придется идти ко всем…
— Что ж делать, миленькие? И ко всем сходите… Не отвалятся ноги… Впрочем, по мне как знаете, хоть и не ходите… Только вам же хуже будет!
— Чёрт знает что! Ведь мы уж и по рублю заплатили! — простонал Яшкин, учитель уездного училища…
— Рубль… А место еще не потерял?
Чиновники еще раз почесались и, ропща, направились к дому Лягавой-Грызловой.
Ты диковинное что то рассказываешь
Полное собрание сочинений в тридцати томах
Том 3. Рассказы, юморески 1884-1885
А.П. Чехов. Москва. 1885 г.
Рассказы. Юморески. «Драма на охоте»
Один учитель древних языков, человек на вид суровый, положительный и желчный, но втайне фантазер и вольнодумец, жаловался мне, что всегда, когда он сидит на ученических extemporalia * или на педагогических советах, его мучают разные несообразные и неразрешимые вопросы. То и дело, жаловался он, залезают в его голову вопросы вроде: «Что было бы, если бы вместо пола был потолок и вместо потолка пол? Что приносят древние языки: пользу или убыток? Каким образом учителя делали бы визиты директору, если бы последний жил на луне?» и т. д. Все эти и подобные вопросы, если они неотвязно сидят в голове, именуются в психиатрии «насильственными представлениями». Болезнь неизлечимая, тяжелая, но для наблюдателя интересная. На днях учитель явился ко мне и сказал, что его стал мучить вопрос: «Что было бы, если бы мужчины одевались по-женски?» Вопрос несообразный, сверхъестественный и даже неприличный, но нельзя сказать, чтобы на него трудно было ответить. Педагог ответил себе на него так: если бы мужчины одевались по-женски, то —
коллежские регистраторы носили бы ситцевые платья и, пожалуй, по высокоторжественным дням — барежевые. Корсеты они носили бы рублевые, чулки полосатые, бумажные; декольте не возбранялось бы только в своей компании…
почтальоны и репортеры, шагая через канавы и лужи, были бы привлекаемы за проступки против общественной нравственности;
московский Юрьев * ходил бы в кринолине и ватном капоте;
классные сторожа Михей и Макар каждое утро ходили бы к «самому» затягивать его в корсет;
чиновники особых поручений и секретари благотворительных обществ одевались бы не по средствам;
поэт Майков носил бы букольки, зеленое платье с красными лентами и чепец;
телеса И. С. Аксакова покоились бы в сарафане и душегрейке;
заправилы Лозово-Севастопольской дороги, по бедности, щеголяли бы в исподнице и т. д.
— Тюник, ваше — ство, выше всякой критики-с! Турнюр великолепен-с! Декольте несколько велико.
— По форме, братец! Декольте IV класса! А ну-ка, поправь мне внизу оборку! и т. д.
Один умный, всеми уважаемый участковый пристав имел одну дурную привычку, а именно: сидя в компании, он любил кичиться своими дарованиями, которых, надо отдать ему полную справедливость, было у него очень много. Он кичился своим умом, энергией, силой, образом мыслей и проч.
— Я силен! — говорил он. — Хочу — подкову сломаю, хочу — человека с кашей съем… Могу и Карфаген разрушить и гордиевы узлы мечом рассекать. Вот какой я!
— Глядите, ничтожные! Глядите и разумейте! Солнце, которое вот на небеси с прочими светилами и облаками! Оно идет с востока на запад, и никто не может изменить его путь! Я же могу! Могу!
Старик брандмейстер подал ему четвертую рюмку и заметил дружески:
— Верю-с! Для человеческого ума нет ничего невозможного. Сей ум всё превзошел. Может он и подковы ломать, и каланчу до неба выстроить, и с мертвого взятку взять… всё может! Но, Петр Евтропыч, смею вам присовокупить, есть одно, чего не может побороть не только ум человеческий, но даже и ваша сила.
— Что же это такое? — презрительно усмехнулся самообольщенный.
— Вы можете всё пересилить, но не можете пересилить самого себя. Да-с! «Гноти се авто̀н * », — говорили древние… Познай самого себя * …А вы себя ни познать, ни пересилить не можете. Против своей природы не пойдешь. Да-с!
— Нет, пойду! И себя пересилю!
— Ой, не пересилите! Верьте старику, не пересилите!
Поднялся спор. Кончилось тем, что старик брандмейстер повел гордеца в мелочную лавочку и сказал:
— Сейчас я вам докажу-с… У этого вот лавочника в этой шкатулке лежит десятирублевка. Если вы можете пересилить себя, то не берите этих денег…
— И не возьму! Пересилю!
Гордец скрестил на груди руки и при общем внимании стал себя пересиливать. Долго он боролся и страдал. Полчаса пучил он глаза, багровел и сжимал кулаки, но под конец не вынес, машинально протянул к шкатулке руку, вытащил десятирублевку и судорожно сунул ее к себе в карман.
— Да! — сказал он. — Теперь понимаю!
И с тех пор он уж никогда не кичился своей силой.
Леля NN, хорошенькая двадцатилетняя блондинка, стоит у палисадника дачи и, положив подбородок на перекладину, глядит вдаль. Всё далекое поле, клочковатые облака на небе, темнеющая вдали железнодорожная станция и речка, бегущая в десяти шагах от палисадника, залиты светом багровой, поднимающейся из-за кургана луны. Ветерок от нечего делать весело рябит речку и шуршит травкой… Кругом тишина… Леля думает… Хорошенькое лицо ее так грустно, в глазах темнеет столько тоски, что, право, неделикатно и жестоко не поделиться с ней ее горем.
Она сравнивает настоящее с прошлым. В прошлом году, в этом же самом душистом и поэтическом мае, она была в институте и держала выпускные экзамены. Ей припоминается, как классная дама m-lle Morceau, забитое, больное и ужасно недалекое созданье с вечно испуганным лицом и большим, вспотевшим носом, водила выпускных в фотографию сниматься.
— Ах, умоляю вас, — просила она конторщицу в фотографии, — не показывайте им карточек мужчин!
Просила она со слезами на глазах. Эта бедная ящерица, никогда не знавшая мужчин, приходила в священный ужас при виде мужской физиономии. В усах и бороде каждого «демона» она умела читать райское блаженство, неминуемо ведущее к неведомой, страшной пропасти, из которой нет выхода. Институтки смеялись над глупой Morceau, но, пропитанные насквозь «идеалами», они не могли не разделять ее священного ужаса. Они веровали, что там, за институтскими стенами, если не считать катарального папаши и братцев-вольноопределяющихся, кишат косматые поэты, бледные певцы, желчные сатирики, отчаянные патриоты, неизмеримые миллионеры, красноречивые до слез, ужасно интересные защитники… Гляди на эту кишащую толпу и выбирай! В частности, Леля была убеждена, что, выйдя из института, она неминуемо столкнется с тургеневскими и иными героями, бойцами за правду и прогресс, о которых впередогонку трактуют все романы и даже все учебники по истории — древней, средней и новой…
Просыпается он ровно в десять часов утра и, надевши халат, садится бриться. Бреется он с озабоченным лицом, с чувством, с толком, словно телефон выдумывает. После бритья пьет какие-то воды, тоже с озабоченным лицом. Затем, одевшись во всё тщательно вычищенное и выглаженное, целует женину руку и в собственном экипаже едет на службу в «Страховое общество». Что он делает в этом «обществе», Леля не знает. Переписывает ли он только бумаги, сочиняет ли умные проекты, или, быть может, даже вращает судьбами «общества» — неизвестно. В четвертом часу приезжает он со службы и, жалуясь на утомление и испарину, переменяет белье. Затем садится обедать. За обедом он много ест и разговаривает. Говорит всё больше о высоких материях. Решает женский и финансовый вопросы, бранит за что-то Англию, хвалит Бисмарка. Достается от него газетам, медицине, актерам, студентам… «Молодежь ужжасно измельчала!» За один обед успеет сотню вопросов решить. Но, что ужаснее всего, обедающие гости слушают этого тяжелого человека и поддакивают. Он, говорящий нелепости и пошлости, оказывается умнее всех гостей и может служить авторитетом.
Аркадий Стругацкий: Пикник на обочине
Здесь есть возможность читать онлайн «Аркадий Стругацкий: Пикник на обочине» весь текст электронной книги совершенно бесплатно (целиком полную версию). В некоторых случаях присутствует краткое содержание. год выпуска: 2006, ISBN: 966-696-346-9, издательство: Сталкер, категория: Фантастика и фэнтези / на русском языке. Описание произведения, (предисловие) а так же отзывы посетителей доступны на портале. Библиотека «Либ Кат» — LibCat.ru создана для любителей полистать хорошую книжку и предлагает широкий выбор жанров:
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Пикник на обочине: краткое содержание, описание и аннотация
Предлагаем к чтению аннотацию, описание, краткое содержание или предисловие (зависит от того, что написал сам автор книги «Пикник на обочине»). Если вы не нашли необходимую информацию о книге — напишите в комментариях, мы постараемся отыскать её.
Аркадий Стругацкий: другие книги автора
Кто написал Пикник на обочине? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
Возможность размещать книги на на нашем сайте есть у любого зарегистрированного пользователя. Если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия, пожалуйста, направьте Вашу жалобу на info@libcat.ru или заполните форму обратной связи.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Пикник на обочине — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Ниже представлен текст книги, разбитый по страницам. Система сохранения места последней прочитанной страницы, позволяет с удобством читать онлайн бесплатно книгу «Пикник на обочине», без необходимости каждый раз заново искать на чём Вы остановились. Поставьте закладку, и сможете в любой момент перейти на страницу, на которой закончили чтение.
— Видал? — говорю я шёпотом.
— В кино только видел, — говорит, а сам весь вперёд подался, того и гляди с «галоши» сверзится. — Брось ещё одну, а?
Смех и грех. Одну! Да разве здесь одной обойдёшься? Эх, наука. Ладно, разбросал я ещё восемь гаек, пока «плешь» не обозначил. Честно говоря, и семи хватило бы, но одну я специально для него бросил, в самую серёдку, пусть полюбуется на свой концентрат. Ахнула она в глину, словно это не гаечка упала, а пятипудовая гиря. Ахнула и только дырка в глине. Он даже крякнул от удовольствия.
— Ну ладно, — говорю. — Побаловались, и хватит. Сюда смотри. Кидаю проходную, глаз с неё не спускай.
Короче, обошли мы «комариную плешь» и поднялись на бугорочек. Бугорочек этот как кот нагадил, я его до сегодняшнего дня вообще не примечал. Да… Ну, зависли мы над бугорочком, до асфальта рукой подать, шагов двадцать. Место чистейшее, каждую травинку видно, каждую трещинку. Казалось бы, ну что? Кидай гайку, и с богом.
Не могу кинуть гайку.
Сам не понимаю, что со мной делается, но гайку кинуть никак не решусь.
— Ты что, — говорит Кирилл, — чего мы стоим?
— Подожди, — говорю. — Замолчи, ради бога.
Сейчас, думаю, кину гаечку, спокойненько пройдём, как по маслу проплывём, травинка не шелохнётся, — полминуты, а там и асфальт… И тут вдруг потом меня как прошибёт! Даже глаза залило, и уже знаю я, что гаечку туда кидать не буду. Влево пожалуйста, хоть две. И дорога туда длиннее, и камушки какие-то я там вижу не шибко приятные, но туда я гаечку кинуть берусь, а прямо ни за что. И кинул я гаечку влево. Кирилл ничего не сказал, повернул «галошу», подвёл к гайке и только тогда на меня посмотрел. И вид у меня, должно быть, был очень нехорош, потому что он тут же отвёл глаза.
— Ничего, — я ему говорю. — Кривой дорогой ближе. — И кинул последнюю гаечку на асфальт.
Дальше дело пошло проще. Нашёл я свою трещинку, чистая она оказалась, милая моя, никакой дрянью не заросла, цвет не переменила, смотрел я на неё и тихо радовался. И довела она нас до самых ворот гаража лучше всяких вешек.
Я приказал Кириллу снизиться до полутора метров, лёг на брюхо и стал смотреть в раскрытые ворота. Сначала с солнца, ничего не было видно, черно и черно, потом глаза привыкли, и вижу я, что в гараже с тех пор ничего вроде бы не переменилось. Тот самосвал как стоял на яме, так и стоит, целёхонький стоит, без дыр, без пятен, и на цементном полу вокруг всё как прежде потому, наверное, что «ведьмина студня» в яме мало скопилось, не выплёскивался он с тех пор ни разу. Одно мне только не понравилось: в самой глубине гаража, где канистры стоят, серебрится что-то. Раньше этого не было. Ну ладно, серебрится так серебрится, не возвращаться же теперь из-за этого! Ведь не как-нибудь особенно серебрится, а чуть-чуть, самую малость, и спокойно так, вроде бы даже ласково… Поднялся я, отряхнул брюхо и поглядел по сторонам. Вон грузовики на площадке стоят, действительно, как новенькие, — с тех пор, как я последний раз здесь был, они, по-моему, ещё новее стали, а бензовоз тот совсем, бедняга, проржавел, скоро разваливаться начнёт. Вон и покрышка валяется, которая у них на карте…
Не понравилась мне эта покрышка. Тень от неё какая-то ненормальная. Солнце нам в спину, а тень к нам протянулась. Ну да ладно, до неё далеко. В общем, ничего, работать можно. Только что это там всё-таки серебрится? Или это мерещится мне? Сейчас бы закурить, присесть тихонечко и поразмыслить, почему над канистрами серебрится, почему рядом не серебрится… тень почему такая от покрышки… Стервятник Барбридж про тени что-то рассказывал, диковинное что-то, но безопасное… С тенями здесь бывает. А вот что это там всё-таки серебрится? Ну прямо как паутина в лесу на деревьях. Какой же это паучок её там сплёл? Ох, ни разу я ещё жучков-паучков в Зоне не видел. И хуже всего, что «пустышка» моя как раз там, шагах в двух от канистр, валяется. Надо мне было тогда же её и упереть, никаких бы забот сейчас не было. Но уж больно тяжёлая, стерва, полная ведь, поднять-то я её мог, но на горбу тащить, да ещё ночью, да на карачках… а кто пустышек ни разу не таскал, пусть попробует: это всё равно что пуд воды без вёдер нести… Так идти, что ли? Надо идти. Хлебнуть бы сейчас… Повернулся я к Тендеру и говорю:
— Сейчас мы с Кириллом пойдём в гараж. Ты останешься здесь за водителя. К управлению без моего приказа не притрагивайся, что бы ни случилось, хоть земля под тобой загорится. Если струсишь, на том свете найду.
Праздничная повинность.
Чехов А. П. Праздничная повинность // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Сочинения: В 18 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1974—1982.
Т. 3. [Рассказы. Юморески. «Драма на охоте»], 1884—1885. — М.: Наука, 1975
. лукавых простаков,
Старух зловещих, стариков,
Дряхлеющих над выдумками, вздором.
Был новогодний полдень. Вдова бывшего черногубского вице-губернатора Лягавого-Грызлова, Людмила Семеновна, маленькая шестидесятилетняя старушка, сидела у себя в гостиной и принимала визитеров. Судя по количеству закусок и питий, приготовленных в зале, число визитеров ожидалось громадное, но пока явился поздравить с Новым годом только один — старший советник губернского правления Окуркин, дряхлый человечек с лицом желто-лимонного цвета и с кривым ртом. Он сидел в углу около бочонка с олеандром и, осторожно нюхая табак, рассказывал «благодетельнице» городские новости.
— Вчера, матушка, с каланчи чуть было не свалился пьяный солдат, — рассказывал он. — Перевесился, знаете ли, через перилу, а перила — хрусь! Хрустнула, знаете ли. К счастию, в ту пору жена ему на каланчу обед принесла и за фалду удержала. Коли б не жена, свалился бы, шельмец. Ну-с. А третьего дня, матушка, ваше превосходительство, у контролера банка Перцева сборище было. Все чиноши собрались и насчет сегодняшних визитов рассуждали. В один голос порешили, шуты этакие, не делать сегодня визитов.
— Ну, уж это ты, батюшка, завираешься, — усмехнулась старуха. — Как же это без визитов обойтись?
— Ей-богу-с, ваше превосходительство. Удивительно, но верно. Согласились все заместо визитов собраться сегодня в клубе, поздравить друг дружку и взнести по рублю в пользу бедных.
Не понимаю. — пожала плечами хозяйка. — Диковинное что-то рассказываешь.
— Так, матушка, теперь во многих городах делается. Не ходят с поздравлениями. Дадут по рублю и шабаш! Хе-хе-хе. Не нужно ни ездить, ни поздравлять, не нужно на извозчика тратиться. Сходил в клуб и сиди себе дома.
— Оно и лучше, — вздохнула старуха. — Пусть не ездиют. Нам же покойнее.
Окуркин испустил громкий, трескучий вздох, покачал головой и продолжал:
— За предрассудок почитают. Лень старшего почтить, с праздником его поздравить, вот и предрассудок. Нынче ведь старших за людей не считают. Не то, что прежде было.
Что ж? — вздохнула еще раз хозяйка. — Пусть не ездиют! Не хотят — и не нужно.
Прежде, матушка, когда либерализмы этой не было, визиты не считались за предрассудок. Ездили с визитами не то что с принуждением, а с чувством, с удовольствием. Бывало, исходишь все дома, остановишься на тротуаре и думаешь: «Кого бы это еще почтить?» Любили мы, матушка, старших. Страсть как любили! Помню, покойник Пантелей Степаныч, дай бог ему царство небесное, любил, чтоб мы почтительны были. Храни бог, бывало, ежели кто визита не сделает — скрежет зубовный! В одни святки, помню, болен я был тифом! И что ж вы думаете, матушка? Встал с постели, собрал силы свои расслабленные и пошел к Пантелею Степанычу. Прихожу. От меня так и пышет, так и пышет! Хочу сказать «с новым годом», а у меня выходит «флюст бей козырем!» Хе-хе. Бред-с. А то, помню, у Змеищева оспа была. Доктора, конечно, запретили ходить к нему, а нам начхать на докторов: пошли к нему и поздравили. Не считали за предрассудок. Я выпью, матушка, ваше превосходительство.
— Выпей, выпей. Всё одно никто не придет, некому пить. Чай, твои-то правленские придут.
Окуркин безнадежно махнул рукой и покривил рот в презрительную усмешку.
— Хамы. Все одним миром мазаны.
То есть как же это, Ефим Ефимыч? — удивилась старуха. — И Верхушкин, стало быть, не придет?
— Не придет. В клубе-с.
— Ведь я же ему, разбойнику этакому, крестной матерью прихожусь! Я его к месту пристроила!
— Не чувствует-с. Вчера к Перцеву первым явился.
— Ну те так и быть уж. Забыли старуху и пусть их, а твоим правленским грех. А Ванька Трухин? Неужто и он не придет?
— И Подсилкин? Тоже? Ведь я же его, подлеца этакого, из грязи за уши вытянула! А Прорехин?
— Все, матушка! не чувствуют!
— Спасибо. — вздохнула Лягавая-Грызлова, нервно заходив по гостиной. — Спасибо. Ежели им опротивела благодетельница. старуха. ежели я такая скверная, противная, то пусть.
Я вижу, что я уже больше не нужна им. И не надо. Уйди и ты, Ефим Ефимыч. Я не держу. Все уходите.
Хозяйка прижала к лицу платок и захныкала. Окуркин поглядел на нее, испуганно почесал затылок и робко подошел к ней.
— Матушка. — сказал он плачущим голосом. — Ваше превосходительство! Благодетельница!
— Уйди и ты. Ступай. Все ступайте.
Матушка, ангельчик мой. Не плачьте-с. Голубушка! Я пошутил. Ей-богу, пошутил! Наплюйте мне в лицо, старой морде, если я не шутил. Все придут-с! Матушка!
Окуркин стал перед старухой на колени, взял ее жилистую руку и ударил ею себя по лысине.
Бейте, матушка, ангел мой! Не шути, образина! Не шути! По щеке! по щеке! Так тебе, брехуну окаянному!
— Нет, не шутил ты, Ефим Ефимыч! Чувствует мое сердце!
Разразись. тресни подо мной земля! Чтоб мне дня не прожить, ежели. Вот увидите-с! А пока прощайте, матушка. Не достоин за свои злые шутки продолжать ласку вашу. Скроюсь. Уйду, а вы воображайте, что прогнали меня, махамета зловредного. Ручечку. поцелую.
Через пять минут он был около клуба. Чиновники уже поздравили друг друга, взнесли по рублю и выходили из клуба.
— Стойте! Вы! — замахал им руками Окуркин. — Что это вы вздумали, умники? Отчего не идете к Людмиле Семеновне?
Нешто вы не знаете? Визитов мы нынче не делаем.
— Знаю, знаю. Мерси вас. Ну вот что, цивилизованные. Ежели сейчас не пойдете к ведьме, то горе вам. Ревма ревет! Такое на вас молит, что и татарину не пожелаю.
— Гм. Да ведь ежели к ней идти, так придется идти ко всем.
Что ж делать, миленькие? И ко всем сходите. Не отвалятся ноги. Впрочем, по мне как знаете, хоть и не ходите. Только вам же хуже будет!
— Чёрт знает что! Ведь мы уж и по рублю заплатили! — простонал Яшкин, учитель уездного училища.
— Рубль. А место еще не потерял?
Впервые — «Развлечение», 1885, № 1, 3 января (ценз. разр. 2 января), стр. 15. Подпись: А. Чехонте.
Печатается по журнальному тексту.
Стр 156. «. лукавых простаков
над выдумками, вздором ». — Цитата из комедии Грибоедова «Горе от ума» (д. IV, явл. 14).