храм науки зимин читать

О пиратском издании книги А. А. Зимина Храм науки

О «пиратском» издании книги А.А. Зимина «Храм науки»: несколько соображений провинциального историка.

Летом 2015 года А.Л. Хорошкевич на основе сохранившегося в ее домашнем архиве чернового варианта опубликовала автобиографическую рукопись А.А. Зимина «Храм науки». Книга была издана небольшим тиражом в 300 экземпляров, в сеть книжных магазинов не поступала и распространялась самим автором. Приблизительно в начале сентября в интернете появилась и ее электронная версия. Вскоре после этого, 10 сентября того же года дирекция архива РАН опубликовала письмо Н.А. Козловой (в девичестве – Зиминой), дочери ученого, которая обвинила А.Л. Хорошкевич и рецензента книги С.М. Каштанова в нарушении авторских прав, назвав публикацию «полным издевательством» над творческим наследием А.А. Зимина и объявила о готовящемся против них судебном иске[1].
В этой ситуации историки не могут судить, выносить свои вердикты и что-либо требовать – это, конечно, компетенция соответствующих судебных органов. Но это не означает, что научное сообщество не должно высказывать открыто своего мнения, основываясь на профессиональных этических нормах и принципах. В качестве такового высказывания создается и этот текст.

Далее. Российское законодательство в области интеллектуальной собственности может определять конкретного индивидуума, являющегося собственником всего написанного А.А. Зиминым. Но, с точки зрения профессиональной этики, оно одновременно является и достоянием сообщества отечественных историков, лишать (либо затруднять) его доступ к нему, возможно, и законно, но совершенно аморально. Мы все сопричастны к наследию ученого, а потому таковые действия должны быть порицаемы (но, подчеркнем, именно порицаемы, другие формы выражения протеста нам не доступны).

Н.А. Козлова обвинила А.Л. Хорошкевич в несанкционированном ею издании сочинений своего отца. Допустимость этих действий с юридической точки зрения предстоит оценить суду, но в профессионально-этической плоскости этот акт логично оценивать позитивно, как введение в оборот важного источника информации. Мемуары наполнены резкими высказываниями в адрес известных ученых, но характеристики эти принадлежат не А.Л. Хорошкевич, а А.А. Зимину, и переадресовывать их издателю представляется нелогичным.

Говоря о недопустимости издания «Храма науки» без ее ведома, Н.А. Козлова, помимо предоставленных ей гражданским законодательством прав, ссылается на нотариально не заверенный двухстраничный документ, претендующий на выражение последней воли покойного. В нем (скан приложен к письму Н.А. Козловой) А.Л. Хорошкевич и С.М. Каштанов действительно не значатся в числе его душеприказчиков, но сам этот документ вызывает ряд определенных вопросов и недоумений. Первый же из них заключается в том, что большая часть этого документа вымарана черным фломастером (впрочем, напечатанные под ними строки вполне видны и читаемы). Кто, зачем и по каким мотивам это сделал? Кто столь варварски обошелся с ним – сам автор или кто-либо иной? Такое обращение с документом выдает отношение к нему как к черновику, который еще предстоит править. Показательно и то, что он так и не был официально заверен у нотариуса – что это, нехватка времени (А.А. Зимин умер через 10 дней после его составления) или же неуверенность в написанном самого автора завещания?

Н.А. Козлова пишет, что А.А. Зимин в представленном завещании «определяя последовательность посмертных изданий своих трудов, в эту последовательность “Храм науки” не включил» (см. п. 5)[5]. Однако в том же самом документе, а именно в п. 7 перечислены еще две научные работы, которые историк рекомендует «попытаться издать через Институт». Следовательно, приводимые в п. 5 перечень самим автором не рассматривался в качестве полного и окончательного.

Наконец, что более всего важно, и в отсканированном Н.А. Козловой документе, и в приведенной нами выше цитате А.А. Зимин оговаривает сроки, в течении которых следует ограничить доступ к своим мемуарам (в тексте 1977 г. – двадцать лет, в тексте 1980 г. – десять лет). Н.А. Козлова указывает на якобы нежелание А.А. Зимина обнародовать свои автобиографические рукописи при жизни описываемых в них лиц. Однако, во-первых, в приведенной из библиографического указателя заявлении 1977 г. эта фраза лишь поясняет установленный автором двадцатилетний запрет на публикацию; во-вторых, в представленной Н.А. Козловой документе она и вовсе отсутствует.

Поясняя, почему до настоящего момента исследователи не имели доступа к домашнему архиву А.А. Зимина, Н.А. Козлова пишет: «…доступ к любому архиву может быть открыт только после его обработки, которая в данном случае завершится только в 2015 г.»[6]. Это не совсем верно – случаи, когда архивное учреждение позволяло ученым работать с неописанными фондами редки, но они все же имеют место. Кроме того, до 2013 года личные бумаги историка находились в распоряжении В.Г. Зиминой, после ее смерти – Н.А. Козловой, и вопросы доступа к ним решались именно этими людьми. Кроме того, полагаем необходимым отметить некоторое противоречие – А.Л. Хорошкевич высказывая свои мысли об отсутствии среди переданных в архив РАН источников ряда материалов ссылается на акт передачи документов в архивное учреждение, в то время как Н.А. Козлова доказывает несостоятельность ее подозрений опираясь на постепенно составляемую опись. Может быть, возникшие опасения можно было бы развеять, опубликовав упоминаемый акт о передаче и черновой вариант описи?

Письмо Н.А. Козловой вызывает и ряд иных вопросов. В силу чего, например, «невозможно» предположить, что А.А. Зимин передал А.Л. Хорошкевич ряд созданных им документов? Почему отсутствие дарственной надписи А.А. Зимина на своих черновиках должно рассматриваться как основание для сомнений в законности их приобретения? Отдавала ли какие-либо распоряжение на счет судьбы автобиографических рукописей своего покойного мужа В.Г. Зимина? Как и где А.Л. Хорошкевич «свободно поправляла сочинение А.А. Зимина» и в чем состояло «издевательство над его творческим наследием»? В чем заключается «материальный ущерб»[7], нанесенный Н.А. Козловой?

Свою посильную роль в разрешении (или сглаживании последствий) возникшего конфликта может внести и научное сообщество. Полагаем, каждый, кто имеет возможность ныне ознакомиться с мемуарами А.А. Зимина (в том числе и бесплатно скачавшие их из сети интернет), в обязан этим А.Л. Хорошкевич (отметим, опубликовавшей их за свой счет) и С.М. Каштанову. Было бы вполне логично оказать им, в случае необходимости, посильную материальную помощь. Как представляется, не менее важным делом было бы и оказание своего рода экспертных услуг, а именно – написание рецензий и отзывов на публикацию А.Л. Хорошкевич, в которых была бы тщательно проанализирована ценность и значение этого источника для изучения истории советской исторической науки.

В завершение автор (М.А. Базанов) желает особо оговорить, что озвученное в данной статье мнение является его личным взглядом на происходящее. Его коллеги, начальство, учреждение, в котором он работает, не имеет к составлению данной статьи никакого отношения. Данное письмо не включено в план его научной работы и составлялось во внерабочее время. О его написании он никого из своих коллег не извещал.

М.А. Базанов, канд. ист. наук, ведущий археограф Объединенного государственного архива Челябинской области (г. Челябинск).

2. Андрей Вознесенский
Война

С иными мирами связывая,
глядят глазами отцов
дети —
широкоглазые
перископы мертвецов.
1965

Источник

Храм науки зимин читать

Дмитрий Лештаев запись закреплена

АЛЕКСАНДР ЗИМИН. ИЗБРАННЫЕ РАБОТЫ

Мать происходила из рода графов Каменских. Отец умер во время Гражданской войны от тифа (1919), ещё до рождения сына. Мальчика воспитывал отчим, зубной врач.

В 1938—1941 годах учился на историческом факультете МГУ, но, в связи с эвакуацией вуза во время Великой Отечественной войны, окончил историко-филологический факультет Среднеазиатского университета (1942). Позднее обучался в аспирантуре Института истории АН СССР, которую окончил в 1947 году.

Кандидат исторических наук (1947; диссертация посвящена землевладению и хозяйству Иосифо-Волоколамского монастыря в конце XV — начале XVIII веков).

Доктор исторических наук (1959, диссертация «И. С. Пересветов и его современники»).

С 1947 года — младший научный сотрудник, с 1951 — старший научный сотрудник Института истории (затем — Института истории СССР) АН СССР. По совместительству работал в Московском государственном историко-архивном институте: старший преподаватель (1947—1950), доцент (1950—1970), профессор (1970—1973).

Один из авторов и редакторов многотомных трудов: «История Москвы» (т. 1, 1952); «Очерки истории СССР. Период феодализма. Конец XV — начало XVII в.» (1955); «Всемирная история» (т. 4, 1958); «История СССР с древнейших времен до наших дней» (т. 2, 1966). Редактор и составитель многих сборников исторических документов, а также Собрания сочинений В. О. Ключевского.

В последние годы работал над мемуарами «Храм науки» и историко-генеалогическим исследованием «Сумерки и надежды», посвящённым роду графов Каменских и их потомству.

А. А. Зимин — автор многочисленных работ по истории России XI—XVIII веков; специалист по проблемам социально-политической истории, истории общественной мысли, историографии и источниковедения. Создатель научной школы.

Учёный считал, что опричнина была направлена против трех очагов феодального сепаратизма, которые могли представлять угрозу царскому самодержавию — Старицкого удела, церкви и Новгорода. Выступал как против апологетики политического курса Ивана Грозного, так и против того, чтобы представлять этот курс следствием исключительно маниакального психоза царя.

В последних работах пришёл к выводу о том, что процесс централизации в средневековой Руси носил противоречивый характер. Признавая историческую закономерность централизации и её положительные стороны, обращал внимание на тяжёлые последствия роста самодержавия, подавлявшего свободолюбивые устремления народа, ликвидировавшего политические свободы. Отошёл от «промосковской» интерпретации хода и результатов династической борьбы на Руси. Был склонен рассматривать участвовавших в феодальной войне XV века галицких князей как носителей определённого прогрессивного начала, как представителей некой демократической вольницы, за которыми стояло население, ещё не подчинившееся московскому диктату, например, жители Вятской земли.

Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. Очерки социально-политической и экономической истории России середины XVI в. – М.: Соцэкгиз, 1960. – 511 с., с илл.

Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. – М.: Мысль, 1964. – 535 с.

Зимин А. А. Россия на пороге нового времени: (Очерки политической истории России первой четверти XVI в.). – М.: Мысль, 1972. – 452 с.

Зимин А. А. Россия на рубеже XV – XVI столетий: (Очерки социально-политической истории). – М.: Мысль, 1982. – 333 с.: ил.

Зимин А. А. В канун грозных потрясений: Предпосылки первой Крестьянской войны в России / [Послесл. В. Б. Кобрина, А. Л. Хорошкевич]. – М.: Мысль, 1986. – 331, [2] с.: ил.

Зимин А. А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV – первой трети XVI в. – М.: Наука, 1988. – 350 с.

Зимин А. А. Витязь на распутье: Феодальная война в России XV в. – М.: Мысль, 1991. – 286, [1] с.

Зимин А. А. Слово о полку Игореве. – СПб.: «Дмитрий Буланин», 2006. – 516 с.

Зимин А. А. Храм науки (Размышления о прожитом) // Судьбы творческого наследия отечественных историков второй половины XX века / Сост. А. Л. Хорошкевич. – М.: Аквариус, 2015. – 440 с. – С. 35 – 385.

Источник

Мемуары А. А. Зимина Храм науки картина научной ср

Мемуары А.А. Зимина «Храм науки»: картина научной среды и набор ценностных ориентиров автора

Сложившаяся ситуация требует вмешательства историографов. Историкам исторической науки необходимо дать оценку этого автобиографического произведения, определить его эвристический потенциал. В противном случае «Храм науки» рискует затонуть в общей массе негативных эмоций или даже превратиться в инструмент противоборства академических кланов и вымещения личных обид. То, что оказалось, в силу тех или иных причин, недоступно для историков, должно быть продемонстрировано историографами.

Полагаем, самым главным условием проведения анализа этого текста должен на этом этапе стать отказ от взгляда на него как простую совокупность биографический зарисовок, своего рода справочник по личной жизни крупных советских ученых. Следует воздержаться и от попыток установить, насколько описываемые в мемуарах факты соответствуют другим историографическим свидетельствам. Эта операция невыполнима как в силу многочисленности фактов, требующих проверки, так и (как это ни странно прозвучит) слабой разработанности и включенности в поле зрения историографов источников о жизни и быте ученых 1960-1970-х гг. Эпохи «оттепели» и «застоя» еще не стали объектами пристального внимания специалистов по истории исторической науки. Впрочем, много важнее понять другое – источники личного происхождения по своим характеристикам изначально не могут претендовать на «протокольную» точность, а потому ожидать таковой от них по меньшей мере странно. Фактически уже одно это сводит на нет большую часть критических замечаний в адрес этой публикации. Главной задачей историографов, таким образом, должна стать реконструкция мироощущения и набора ценностных ориентиров автора мемуаров. Вместо анализа отдельных биографических зарисовок мы перейдем к выявлению основных линий, сквозных сюжетов, наиболее часто повторяющихся характеристик и сходных ситуаций.

Весьма характерно смешение этических и профессиональных установок. Между слабо владеющим навыками исторического исследования ученым и аморальным человеком временами фактически ставится знак равенства. Так, например, В.А. Кучкина «легко, как плута, схватить за руку» в силу того, что его «доказательства гроша ломанного не стоят» (С. 216). Слабая (с точки зрения А.А. Зимина) аргументация своих тезисов – разновидность плутовства, обмана (либо нечто, сильно его напоминающее). Суждение более чем спорное и сомнительное. Это неразличение этических и профессиональных аспектов деятельности ученых придало тексту особенную остроту. Иногда А.А. Зимин все же пытается провести черту между ними (см., напр.: С. 233), но сделать это у него так и не вышло.

Во многом этот угол зрения был порожден специфическим представлением автора о целях и задачах исторической науки. Основная миссия историка, согласно А.А. Зимину, заключается в том, чтобы «воскрешать мертвых» (С. 59), конечно, не физически, а «только в образах своего собственного творчества» (С. 38). Процесс творчества сопоставляется с религиозными практиками, ученый при таком подходе превращается в своего рода медиума, соединяющего мир прошлого и умерших людей с миром настоящего, населенного живыми. Нет ничего удивительного в том, что исполнение подобной специфической функции налагает на взявшегося ее исполнять особые этические требования.

В сгущенной форме эта нелюбовь к теоретическим исканиям проявилась в биографической зарисовке М.Я. Гефтера. «Тень Аркадия Лавровича (Сидорова – М.Б.)» его «Злой Гений», «типичный образец демагога-схоластика», «всегда на эстраде» – вот далеко не полный перечень эпитетов, которыми А.А. Зимин «наградил» этого ученого (С. 246). В его весьма раскованных методологических исканиях А.А. Зимин видел конъюнктуру («времена менялись и он вместе с ними» с. 246), а подводя итоги деятельности разгромленного Сектора методологии, заявлял: «Мне всегда эта возня в секторе Гефтера была глубоко антипатична. В ней что-то было надуманное, хлестаковское» (С. 247). Полагаем, эта самая спорная и вызывающая возражения среди всех остальных биографических зарисовок в «Храме науки». А.А. Зимин не пытается спорить с М.Я. Гефтером, не сообщает о каких-либо его аморальных поступках, он просто откровенно осуждает его за отход от конкретно-исторических сюжетов и занятие теоретико-методологическими штудиями, не вникая при этом в их суть.

Однако и этот негатив становится понятен, если обратить внимание на еще одну центральную тему повествования – идею о деформирующем воздействии на науку идеологического диктата государства. О сталинских репрессиях 1930-х гг. и послевоенных идеологических кампаниях А.А. Зимин пишет открыто, не скрывая своего негативного отношения к ним (см., напр.: С. 60-61, 63, 65-66, 80, 112-113, 169, 225 и др.). В связи с этим необходимо отметить, что публикуемый текст был создан в середине 1970-х гг., задолго до того, как приводимые в нем факты стали достоянием широкой научной общественностью. Почти во всех случаях появление теоретико-методологических схем, описывающих развитие общества, А.А. Зимин связывает либо с непосредственными директивами «сверху», либо с желанием историков выслужиться перед власть имущими. Эта мысль ярко отражается в характеристиках жизненного пути и творчества, которые он дал Б.Д. Грекову, А.Л. Сидорову, Л.В. Черепнин, И.И. Смирнов (С. 41-43, 44-47, 171-185, 189-192). Даже «ревизионизм» М.Я. Гефтера поясняется его желанием быть «в первых рядах» (С. 246) тех, кто в ответ на критику культа личности предлагал власти (и именно власти) новые модели осмысления прошлого. В отторжении теоретических построений проявляется протест А.А. Зимина против вмешательства идеологии в функционирование исторической науки.

Другим центральным сюжетом воспоминаний стало описание неформальных сообществ, возникающих вокруг фигур крупных советских историков. Следует отметить, что А.А. Зимин крайне редко прибегает к термину «научная школа», будучи явно скептично настроенным по отношению к этому явлению. В главе, посвященной своим ученикам, он дает один за другим сразу три определения этого термина, однако ни на одном из них не останавливается (С. 269). Более того, в том же месте он ставит под сомнение и привычный позитивный взгляд на это явление, обращая внимание на то, что в рамках научной школы может подавляться творческая индивидуальность исследователя (Там же). Характерно, что и «школу Ключевского» он именует «мифом», который был «создан его эпигонами» (С. 60). Все это неслучайно – описываемые ученым сообщества (за исключением, пожалуй, того, что сложилось вокруг фигуры А.Л. Сидорова) более похожи на кланы, объединенные личной привязанностью рядовых членов их главе, чем схожестью научных взглядов и представлений.

В «Храме науки» явственно обозначены контуры «кланов» А.Л. Сидорова (С. 244-252), А.И. Неусыхина (С. 252-257), М.Н. Тихомирова (С. 163-166), Л.В. Черепнина (С. 83-85, 184, 234-235), Б.А. Рыбакова (С. 236-237), наконец, самого автора (С. 268-292).

«Группы» и их лидеры находятся в состоянии непрерывной борьбы, объектом которой являются административные посты, должности, звания и награды. Характерно, что соперничество допускает широкий спектр средств борьбы, главным среди которых является подрыв, разрушение репутации противника, как профессиональной, так и личной. Роль арбитра при этом выполняет не научная общественность, а властные инстанции, отвечающие за управление наукой. Не является редкостью распространение о сопернике клеветы либо непроверенных сведений (см., напр.: С. 202-203). Отсюда и фиксируемое ученым обилие сплетен и слухов, активно циркулирующих в научной среде – они являются неотъемлемой деталью пронизывающей весь изображаемый социальный слой конкурентной борьбы.

Фактически А.А. Зимин раскрывает и причину такого положения дел: властными полномочиями «чиновников от науки» наделяют именно высшие партийные и государственные инстанции, что и выводит их из подчинения научной среды. Так, например, о фигуре директора Института истории сказано: «Пан-директор должен прежде всего исполнять, а уже потом решать. Он должен быть управляемым. … Его задача быть приводным ремнем, и только» (С. 40). По словам А.А. Зимина, это даже освобождает представителей научного истеблишмента от необходимости вести активную интеллектуальную деятельность – вышестоящим инстанциям более интересны их управленческие качества, а не научные достижения. Впрочем, большая часть описываемых им фигур таковую вела либо весьма удачно имитировала, но, как дает понять автор мемуаров, не столько ради авторитета в научной среде, сколько ради заверений в идеологической лояльности (С. 42-42, 176-186, 195-201 и др.).

Но эта же зависимость является и их главной слабостью – на положении чиновника могут сказаться как очередные кадровые перестановки в «верхах», так и обвинения в отходе или излишне вольном обращении с марксистским идеологическим каноном в трудах его научных сотрудников («…но помнить-то он должен, что его наука не должна касаться основ, во всяком случае, входить с ними в противоречие» С. 40). Последнее превращает любого начальствующего в жесткого цензора, тщательно следящего за творчеством подчиненных.

Жесточайшей критике был подвергнут институт аспирантуры. Автор мемуаров считал его наследием средневековой иерархической университетской структуры, сохранение аспирантуры он трактовал как «косность» и «свидетельство слабости науки» (С. 308). Произошедшую после революции ликвидацию системы научных степеней А.А. Зимин оценивает однозначно положительно, считая, что она «в общем-то содействовала некоторому очищению науки от пережитков средневековья» (Там же).

Гигантскую актуальность в настоящее время приобрели наблюдения А.А. Зимина над системой рецензирования и оценки качества выполненных аспирантами работ. Как нетрудно догадаться, она, с точки зрения автора, находится в состоянии паралича, полностью «подмятая» под себя логикой борьбы за расширение сфер влияния научных кланов. Собственно, несоответствие последних строгим критериям научности обнаруживается уже на стадии набора в аспирантуру, когда поступающий оценивается не только на основе успехов в учебе, но и в соответствии с его «общественной активностью». Отсутствие последней закрывало ему путь к достижению научной степени. Отмечает А.А. Зимин и случаи откровенного произвола («В Архивном в последнее время вообще не дают держать экзамен тем, кто по тем или иным причинам не угоден начальству» С. 82). Желание руководства ВАК ужесточить контроль за выдачей ученых степеней, полагал автор, породило ряд формальных требований к диссертантам, которые либо успешно преодолеваются ими без каких-либо серьезных усилий (например, требование публикации основных положений исследования обернулось появлением специальных аспирантских сборников и наполнением статьями молодых авторов малоизвестных периодических изданий, С. 309), либо негативно отразилось на качестве диссертационных исследований (жесткое ограничение объема работ, которое «открыло дорогу халтурщикам» С. 311). Так как текст диссертации фактически остается недоступен для большей части исторического сообщества, привычным становится плагиат («Есть такой зал в Ленинке (диссертационный), полный читателями, которые списывают со стремительной силой у своих предшественников» с. 309). Сама процедура защиты предельно формализована и никаких дискуссий о качестве работы не предполагает. Всякий претендент, вышедший на защиту, по умолчанию считается достойным ученой степени. Так как члены Ученого совета тщательно подбираются по принципу лояльности, вероятность голосования «против» чрезвычайно мала. Большая часть совета, равно как и сам А.А. Зимин, проводит время защиты кулуарах, не желая смотреть «спектакль с плохими исполнителями» (С. 313). В фикцию при этом превращается и деятельность официального оппонента, при написании отзыва так же исходящего из априорной посылки о необходимости и неизбежности вручения научной степени диссертанту. Немалую роль при этом играют и соображения принадлежности последнего к той или иной клановой группировке. Пожалуй, наиболее наглядно этот тезис продемонстрировано автором на примере участия В.Л. Янина в защите А.Г. Кузьмина. Изначально В.Л. Янин пишет положительную рецензию (А.А. Зимин объясняет этот факт его некомпетентностью в области исследования летописей), однако резко меняет свою точку зрения под воздействием своего знакомого М.Х. Алешковского. Попытка в своем отзыве оговорить, ограничить сферу своей компетентности была отвергнута его начальством, отказавшимся утверждать такой отзыв. Составленный в итоге критический отзыв был воспринят всеми, в том числе и членами совета, в котором происходила защита, как нонсенс, и фактические при голосовании в расчет не брался (См.: С. 209-210).

Впрочем, все это у А.А. Зимина может рассматриваться лишь как частный случай изображаемого автором паралича всей системы оценивания качества научных работ. Так, например, тот же В.Л. Янин, согласно А.А, Зимину, фактически снял с публикации отрицательную рецензию на работу Б.А. Рыбакова после того, как последний дал ему рекомендации для избрания в член-корреспонденты АН СССР (С. 207). Фактически к тому же кругу проблем можно отнести и отмечаемые им многочисленные случаи плагиата, реальные и предполагаемые (С. 85-86, 114, 170-171, 265, 288, 309 и др.).

В «Храме науки» А.А. Зимин отказывается от противопоставления себя окружающей среде, подчеркивая таким образом, что он успешно вписался в нее и стал ее частью – и проклинает себя за этот конформизм. Характерно, что он не упоминает в главе о своих философских штудиях, что могло бы выделить его из основной массы коллег. Критика в таком случае становится самокритикой, инвективы разворачиваются в сторону того, кто их произносит. А.А. Зимин пишет своего рода исповедь, но говорит о себе не напрямую, а опосредовано, чрез изображение иных лиц и состояния исторической науки в целом. Вопрос о том, насколько может быть приемлема подобная весьма своеобразная форма покаяния, решать читателям, однако ясно, что привычное объяснение критического запала автора исключительно желанием возвыситься над окружающими в этом случае не работает.

Мы остановились лишь на нескольких центральных сюжетах (темах) мемуаров А.А. Зимина. В этой книге присутствуют и менее важные, но от этого не менее интересные для исследователей сквозные линии, например, тема безумия, психических и нервных расстройств, которые автор обнаруживает у многих из своих коллег. Однако полный, детальный анализ этого историографического источника – дело будущего.

Завершив анализ, мы считаем необходимым вновь вернуться к реакции исторического сообщества на его выход. Вполне предсказуемо отторжение книги теми, кто стал одним из ее героев либо с таковыми был лично знаком. Но чем объяснить аналогичное отношение к ней лиц, далеких от описываемых лиц и событий? Весь проведенный нами анализ показывает, сколь на самом деле просты и даже банальны упреки автора в адрес историографического сообщества. Научная среда разделена между различными клановыми группировками, постоянно враждующими друг у с другом, в ход при этом запускаются любые средства; ученые ради материального благополучия готовы поступиться своими научными идеями и принципами; беспристрастная научная экспертиза полностью подменена логикой борьбы за власть; – что из этих утверждений могло стать шокирующей истиной для среднестатистического российского ученого второго десятилетия XXI века?

Переход от генерализующих конструкций к конкретике означает постановку вопроса об ответственности субъектов историографического процесса за происходящее. И дело здесь уже не в том, насколько достоверна сообщаемая автором информация – она вполне может и не соответствовать реальности. Полагаем, в будущем введение в оборот новых историографических источников позволит скорректировать многие из утверждений А.А. Зимина. Дело в самой постановке вопроса, от которой столь хочется уйти в очередной разговор об объективно сложившихся причинах происходящего, в котором некая всеобщая вина аннигилирует частную. Но автор данной статьи уверен в следующих двух положениях: во-первых, каждый несет ответственность за свои поступки, внешние обстоятельства не могут снять присущую человеческому существу свободу (данное утверждение было блестяще обосновано Ж.-П. Сартром ); во-вторых, и это много важнее, российское историческое сообщество никогда не добьется столь желанной (и необходимой для его оптимального существования) автономии, пока не докажет на практике своей способности справляться без вмешательства внешних по отношению к нему сил с явными отступлениями от принципов научной этики в поведении своих представителей. И в этом смысле обнародование «Храма науки» следует трактовать как событие, могущее оказать благотворное влияние на развитие отечественного исторического сообщества.

Источник