выдающийся средневековый хирург создавший учение о лечении огнестрельных ранений
Выдающийся средневековый хирург создавший учение о лечении огнестрельных ранений
ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр сердечно-сосудистой хирургии им. А.Н. Бакулева» Минздрава России, Москва, Россия
Лечение боевых ран русскими хирургами в 1812 году (к 200-летию победы России в Отечественной войне 1812 года)
Журнал: Хирургия. Журнал им. Н.И. Пирогова. 2013;(6): 96-100
Глянцев С. П. Лечение боевых ран русскими хирургами в 1812 году (к 200-летию победы России в Отечественной войне 1812 года). Хирургия. Журнал им. Н.И. Пирогова. 2013;(6):96-100.
Glyantsev S P. Treatment of battle wound by Russian surgeouns in 1812. Khirurgiya. 2013;(6):96-100.
ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр сердечно-сосудистой хирургии им. А.Н. Бакулева» Минздрава России, Москва, Россия
ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр сердечно-сосудистой хирургии им. А.Н. Бакулева» Минздрава России, Москва, Россия
Наибольшее поражающее действие при прямом попадании оказывали артиллерийские чугунные ядра массой до 6 кг и разрывные гранаты, в том числе зажигательные (брандскугели), которыми стреляли из пушек и гаубиц на расстоянии до версты [2] и более. При наступлении колонной или стрельбе с флангов ядро выводило из строя сразу несколько человек (иногда до десятка солдат одновременно), однако при построении пехоты «в линию» убойная сила ядра резко снижалась.
Помимо пехотных тесаков, колотые, рубленые, резаные, колото-рубленые и колото-резаные раны могли быть нанесены кавалерийскими палашами и саблями. Прямые, похожие на средневековые мечи, относительно тяжелые (до 2 кг) и длинные (до 1 м) палаши состояли на вооружении тяжелой французской кавалерии (кирасиров и драгун). Легкие кавалеристы (гусары и конные егеря) были вооружены кривыми, более легкими и короткими саблями, а французские уланы (шеволежеры), помимо сабель, имели длинные (до 3 м) пики по типу казачьих.
Основными причинами смерти солдат на поле боя, по нашему мнению, могли быть геморрагический шок при кровотечении, травматический шок («нервное потрясение») при обширных повреждениях, проникающих ранах и переломах конечностей, а также черепно-мозговая травма (ушибы головного мозга) и пневмоторакс. В отдаленном периоде после ранения раненые умирали от вторичных кровотечений, аэробной и анаэробной инфекции («антонова огня»), раневого истощения, сепсиса.
Нами подсчитано, что в 6 битвах первого периода войны (отступление), включая Бородинское сражение, русская армия теряла до 27% бойцов в каждом сражении. При этом каждый третий был убит, а двое из трех ранены. Потери во втором периоде (наступление и изгнание французов) были относительно меньшими и составили в среднем около 12% личного состава войск (потери казачьих частей, ополчения и партизан не учитывались). При этом ожесточенность схваток была не меньшей, а даже большей: каждые два солдата из трех были убиты, а каждый третий ранен [9].
Отметим, что большинство участвовавших в сражениях врачей окончили Императорскую Медико-хирургическую академию в Санкт-Петербурге (МХА) и были хорошо подготовлены в области военной хирургии. Этому способствовали как реформы медицинского образования в самой академии, так и изменения в организации военно-санитарной службы Русской армии, проведенные в начале XIX века «главным по армии медицинским инспектором» (1806-1854 гг.) и президентом МХА (1808-1838 гг.) Я.В. Виллие. На качество оказания хирургической помощи повлияли также вышедшие в свет в 1806 г. «Краткие наставления о важнейших хирургических операциях» Я.В. Виллие и изданное в 1807 г. «Руководство к преподаванию хирургии» И.Ф. Буша.
Всего в Русской армии в 1812 г. служили до 850 врачей и около 1200 полевых цирюльников [10]. Учитывая, что против Наполеона воевали около половины всех вооруженных сил России, численность врачей в них составляла от 400 до 500, или примерно по 1-2 медика на батальон солдат пехоты, в котором насчитывалось до 800 штыков.
Основным медицинским средством перевязочных пунктов и госпиталей в 1812 г. был «аппарат» для перевязывания и лечения ран. К нему относили турунды (тампоны), булеты и пелоты («шарики»), компрессы (салфетки), губки, пластыри и бинты для закрепления перевязочного «аппарата». Турунды, булеты и пелоты делали из корпии, свернутой в тесьму (турунда), скатанной в шарик (булет) или завернутой в небольшой кусок полотна (пелот), и применяли для дренирования ран и поддержания в них нагноения, остановки кровотечений и внесения в раны лекарств [11].
Компрессы готовили из подержанного, хорошо выстиранного и обрезанного по нитке полотна и накладывали на раны, чтобы остановить кровотечение, внести в рану лекарства или впитать выделяемую жидкость. Морские губки вываривали и пропитывали различными лекарствами, вносимыми в рану с лечебной целью. Пластыри разной формы готовили из компрессов или кусков мягкой кожи нанесением на них липкой смеси из воска, оливкового масла и какого-либо клейкого вещества (смол деревьев). Бинты нарезали из полотна и скатывали на одну или две «головы» [12].
В каждом из развозных госпиталей полагалось иметь по 20 пудов корпии (на 1600 раненых), 15 тысяч компрессов и 45 тысяч аршин холста для бинтов (на 15 тысяч раненых) и 24 фунта пластыря для соединения ран. На одного раненого отпускалось по полфунта (200 г) корпии [6] и до 3 аршин (около 210 см) бинтов [13].
3) прямые и изогнутые («кривыя») ножницы как для разрезания обмундирования и повязок, нарезания полотна, пластыря и бинтов, так и для рассечения или «отнятия» поврежденных тканей;
4) ножи и пилы ампутационные разных размеров;
5) щипцы и трефины трепанационные разных размеров;
6) артериальные крючки и щипчики для остановки кровотечения;
8) щипцы, клещи, корнцанги и пинцеты для извлечения костных отломков, инородных тел (пуль) и захватывания кровоточащих сосудов;
12) трефины и трепаны со съемными наконечниками разной величины для просверливания отверстий в черепе;
15) лекарские иглы прямые (по типу швейных игл) и изогнутые с навощеными льняными нитями разной толщины для «сошвения» тканей, а также иглы для «заволоки»;
16) обшитые холстиной лубки для иммобилизации конечностей;
17) инструменты для извлечения зубов, для удаления мочевых камней и операций на глазах.
При наличии достаточного времени и опыта концы выделенных из тканей кровоточащих артерий прокалывали артериальным крючком по W. Bromfield и перевязывали («подвязывали») вощеными нитями. При недостатке времени артерию могли прошить и перевязать en masse по A. Pare.
Зиявшие раны промывали чистой прохладной водой или разбавленным красным вином, высушивали пелотами или губками. После этого «губы» (края) «порезаных» или «порубленых» ран соединяли пластырем, тугой «изгонительной» повязкой (бескровное соединение) или швом (кровавое «сошвение»).
Нежизнеспособные мягкие ткани разделяли и отсекали скальпелями, бистури, ножницами, обоюдными ножами. Кожу над гнойными нарывами и раневыми карманами для «испражнения» содержащегося в них гноя рассекали ланцетами или пунктировали троакарами. При глубоких колотых ранах или наличии раневого «кармана» по проводнику наносили «противуотверстие» в отдаленном его конце. Рану дренировали трубками.
Огнестрельные раны, или «прострелины», чаще содержащие инородные тела, «жесточе других воспаляются, сильнее нагнаиваются и легко в Антонов огонь переходят», а посему «не иначе, как чрез нагноение, лечимы быть могут»). Раневые «припадки» [8] (боль, лихорадку, кровотечения) лечили «диэтой» (общеукрепляющее), красным вином (возбуждающее), накладыванием «фонтанелей», «шпанских мушек» или проведением «заволоки» [9] (отвлекающие). При болях давали опий, водку или спирт, назначали «сонные зелья», рвотные или слабительные, теплые ванны с распущенным в воде мылом. При упорных болях рассекали «болящее место», накладывали на рану «мягчительные» припарки или вкладывали в нее «разъедающие» средства.
По показаниям для лечения раневых припадков «пускали кровь» ланцетом или шнепером [10] из вен плеча или шеи, реже из артерий. Пускать кровь могли «кровопускательным кубом» [11] с «кровососными» банками, которые накладывали на внутренние поверхности предплечья или бедра, эпигастрий или между лопатками. Другой способ: ланцетом [12] делали насечки кожи до появления крови на задней поверхности голени или передней брюшной стенке. В эти же области, а также вокруг раневых губ (например, входных отверстий огнестрельных ран) ставили «пиявицы». За сеанс извлекали до 40 мл крови и более. На курс назначали до 10 сеансов.
Если «прострелина», нанесенная пулей или картечью с близкого расстояния, проникала в какую-либо полость, то такое ранение, как правило, также заканчивалось летально вследствие либо кровотечения из поврежденных сосудов, либо развивавшейся инфекции (перитонита, плеврита, артрита и др.). Лечение таких раненых заключалось в наложении на рану подходящего по форме компресса в виде примочки или припарки, создании покоя, назначении «сонных» средств и обеспечении общего ухода. Столь же опасными были проникающие колотые раны штыками, саблями и тесаками в рукопашном бою, палашами и пиками в конной атаке.
Лечение травматических аневризм крупных артерий (подвздошных, бедренных, сонных) проводили консервативно, прописывая раненому «отвращение всякого сильного движения сердца и крайнее спокойствие души и тела: прохладную атмосферу и диэту, умаление количества крови [кровопусканием], утоляющие [замедляющие] движение сердца селитру, наперстянку, ландыш, минеральную воду, наружное употребление стужи [холода], стягивающих средств и легкой прижимности как всего члена, так особливо главного ствола артерии» [17].
Наиболее тяжелые раны, как мы уже говорили, наносили ядра. Но иногда даже после отрыва конечности пролетавшим ядром раненый выздоравливал [18]. Раздавливание (разрыв) тканей, сокращение артерий и тромбоз вен от сильного тупого удара (контузия) препятствовали кровотечению, а травматический шок действовал обезболивающе.
14 сентября 1812 г. по 23 мая 1813 г. 30 126 человек умерли всего 2095 (7%). Примером же безуспешного лечения огнестрельного перелома большеберцовой кости с летальным исходом на 17-е сутки после ранения служит «скорбный билет» (аналог истории болезни) князя П.И. Багратиона [20].
Переломы костей черепа лечили приподниманием вдавленных, но сохранивших связи с окружающими тканями отломков и удалением свободно лежащих частей кости с обеспечением оттока раневого содержимого. Примером успешного лечения таких сложных и опасных для жизни ран является выздоровление после двух ранений в голову генерал-фельдмаршала М.И. Голенищева-Кутузова в его бытность старшим офицером [21].
[1] В 1837 г. от анаэробной инфекции в области малого таза, развившейся после ранения свинцовой пулей, выпущенной из пистолета с расстояния 10 шагов, умер А.С. Пушкин.
[2] 1 верста равна 1066,8 м.
[3] Таковы были ранения князя А.Н. Болконского из романа Л.Н. Толстого «Война и мир» и князя П.И. Багратиона, раненного под Бородино. Оба они скончались от инфекционных осложнений.
[4] Обычно в гильзу картечного снаряда засыпали мелкие камни, куски железа, измельченные гвозди, чугунные или свинцовые пули и др. Их число в одном заряде достигало 100 и более.
[6] Корпия — перевязочный материал, получаемый при отделении от холстины из чистых, тонких и мягких ветошек отдельных нитей холста путем «щипания» (русская, или «щипаная», корпия) или скобления этого полотна острым ножом, как чистят рыбу (английская, или «скобленая» корпия).
[7] Прикладывание разъедающих и отвлекающих средств рассматривали как простую операцию.
[8] Здесь — симптомы раневой болезни.
[9] Средства для провокации нагноения вблизи раны.
[10] Инструмент с лезвием для венесекции или артериотомии.
[11] Шнепер с 10-ю или 12-ю лезвиями.
[12] Обоюдоострый врачебный (обычно складной) ножичек.
[13] Многослойная повязка, длина которой в несколько раз превышает ее ширину.
Врача! Краткая история военно-полевой хирургии от Гиппократа до Пирогова и Листера
Война. Война никогда не меняется, но всегда предстает в новых обличьях. В древности воины забивали друг друга мечами и дубинами, в Средние века пехота ощетинивалась копьями в ожидании натиска тяжелых всадников, а через несколько сотен лет на полях брани уже стали шуметь громогласные раскаты артиллерийских батарей — методы ведения войн менялись, меняя вместе с собой и всю историю человечества.
Гиппократ и Гален — военная медицина в древности
Сотни воителей стоит один врачеватель искусный:
Вырежет он и стрелу, и рану присыплет лекарством.
Гомер, «Иллиада» (перевод В.Вересаева).
Первые письменные упоминания о военной медицине дошли до нас из Китая на страницах легендарного произведения «Хуан-Ди нэй-цзин» («Трактат Желтого короля о внутреннем»). С точной датировкой книги есть проблемы, однако доподлинно известно, что уже в VII веке до н. э. части трактата широко использовались врачевателями нескольких княжеств эпохи Чжоу.
«Хуан-Ди нэй-цзин» написана в виде диалогов, которые ведет полумифический император Хуан-Ди, живший примерно в 2700 году до н. э., со своим советником Ци-Бо. Помимо медицины мудрецы обсуждают философию и логику «небесных сил», однако не ограничиваются лишь абстрактными размышлениями — весомая доля диалогов в книге посвящена вопросам практического применения анестетических трав, жгутов для остановки крови и тканевых бинтов при травмах, в том числе полученных на поле боя.
Среди европейской просвещенной публики «Трактат Желтого короля о внутреннем» обрел популярность лишь во времена опиумных войн XIX века, когда Запад стал проявлять интерес не только к китайским рынкам, но и к традиционной восточной медицине. Однако европейцев в первую очередь привлекали в трактате экзотические концепции, вроде философского принципа противоположностей «инь-ян», нежели реальные открытия древних врачей — эту нишу в западной истории занимали Гиппократ и Гален.
В Древней Греции до Гиппократа медицина была неразрывно связана с религиозными и мистическими представлениями людей о здоровом теле и духе. Представители некоторых школ настаивали на том, что получить избавление от любого недуга человек может лишь в храме — больной молился днем, а ночью ложился спать у алтаря бога Асклепия, который рано или поздно должен был явиться тому во сне и поведать свою волю.
Другие жрецы утверждали, что для лечения в первую очередь нужно определиться с родом занятий больного, его возрастом и местом жительства. К примеру, если старик из Афин промышлял всю жизнь мелкими кражами, то нечему и удивляться, что тот захворал — боги прокляли негодяя за недостойное поведение.
Вне зависимости от воззрений той или иной медицинской школы, представители оных вовсе не ограничивались лишь полезными советами, «наложениями рук» и прочими «заклинаниями». Они проводили хирургические операции, выписывали мази и препараты из трав, однако методики были настолько примитивными, что врачевание зачастую лишь усугубляло состояние больных.
Заслуга Гиппократа была в том, что он по мере сил смог систематизировать знания разных школ, составив из них «Гиппократов сборник» из 60 трактатов — перечень часто встречавшихся заболеваний и травм и способов их наиболее эффективного лечения. В контексте военно-полевой медицины вклад ученого также невозможно переоценить, поскольку его подробная карта накладывания поддерживающих повязок, шин при переломах и вправления вывихов серьезно помогала работе врачей на полях брани. Плюс, Гиппократ основательно расписал способы трепанации черепа, чем наверняка спас не одного воина, пострадавшего от мощного удара по голове. Помимо методов лечения травм «отец медицины» описал и рецепты целебных травяных отваров, которые обезвоживали организм и ослабляли приступы дизентерии, в те времена часто сваливавшей с ног не меньше мужей, чем мечи и копья врагов.
Во времена Троянской и Пелопоннесских войн, насколько об этом можно судить по хроникам, полевые медики уже не были чем-то диковинным — цитата Гомера из эпиграфа к этой главе тому яркое подтверждение. Они умело вытаскивали наконечники стрел, обрабатывали раны жгучими присыпками для остановки кровотечений и делали перевязки. Тогда же впервые стали применяться медные иглы и нити из бычьих и бараньих кишок, которыми зашивались глубокие порезы.
Ахилл перевязывает рану Патроклу
Позже, во времена Древнего Рима, большим легионам потребовалась систематически организованная медпомощь. В армии были созданы невооруженные подразделения депутатов (от лат. deputatus, «посланный»), которые бегали по полю боя, собирали раненых и доставляли их на себе или на носилках из двух длинных жердей в специальные палатки. Там бойцов ожидали врачи, делившие обязанности: «главврач» занимался сортировкой раненых, «основной состав» резал, зашивал, прижигал и выдавал болеутоляющие препараты (алкоголь, настойку из ивы для снятия жара и все в таком духе), а «молодые» занимались перевязками, зорко следили за работой старших и перенимали опыт.
Так как стремительно развивающемуся Риму требовалось все больше профессионалов, медицинское образование больше не могло оставаться привилегией исключительно жрецов — их банально не хватало. Гиппократ, кстати, в свое время предлагал обучать ремеслу толковых греков из светской среды, однако тогда его призыв не вызвал особого энтузиазма. Римлянам же выбирать не приходилось, поэтому врачеванию стали учить детей обеспеченных граждан — так в эту науку попал и Гален, предопределивший развитие медицины более чем на тысячу лет вперед.
По легенде, Гален отправился изучать врачевание после того, как его отец, Никон, увидел во сне Асклепия, который повелел ему отправить сына учиться в Асклепион, один из самых знаменитых храмов в городе Пергаме. Там Гален проучился четыре года, а после отправился за новыми знаниями на Кипр и Крит и даже какое-то время провел в Великой медицинской школе в Александрии. После учебы он вернулся в родной Пергам, где лечил гладиаторов — Гален так кропотливо ухаживал за их ранами и настолько выверено применял на практике новые знания (к примеру, составлял диеты и программы профилактических тренировок), что за четыре года работы из его подопечных умерло лишь пятеро бойцов. При предыдущем лекаре за шесть лет скончалось больше шестидесяти гладиаторов.
В итоге слава целителя привела Галена в Рим, где он лечил императоров Марка Аврелия и Коммода, а после их смерти плотно занялся систематизацией античных знаний о медицине и составлением из них единого, непротиворечивого и практически выверенного учения. Вообще, объем проделанной Галеном работы на этом поприще просто поражает: он доказал, что телом управляет именно головной мозг, а не сердце, разработал новую теорию о кровообращении и работе нервной системы, положил начало фармакологии и прочее, и прочее.
Из работы Галена
Нужно понимать, что тот же Гиппократ, хоть и был «отцом медицины» и противником теории о божественном происхождении болезней, но блуждал в весьма абстрактных представлениях о человеке. К примеру, он полагал, что темперамент человека зависит от пропорций четырех основных жидкостей, поддерживающих в нас жизнь: крови, слизи, желчи и черной желчи. Естественно, этим труды Гиппократа не ограничиваются, однако явление показательное — даже самые прорывные открытия в те времена были для науки словно шажки маленького ребенка, бредущего в темноте.
И если учение Гиппократа было шагом, то работы Галена в этом смысле стали прыжком на космическом корабле до Луны — после смерти титана врачи будут изучать и отшлифовывать его трактаты еще тысячу триста лет, потихоньку продвигаясь вперед в понимании устройства человека.
И двигая вперед военную медицину, разумеется.
Пытливые умы Средневековья
Средневековье подарило Европе не только целый сонм выдающихся врачей, следовавших по стопам Галена, но и развитый феодализм — наступила эпоха бесконечных местечковых войнушек, ставших благодатной почвой для развития военной медицины. Тут и там открывались университеты, готовившие помимо богословов и знатоков римского права хирургов, которых охотно привлекали к себе звонкой монетой не только именитые аристократические дворы Европы, но и «государевы богадельни». Безработицы среди врачей не наблюдалось — в то время как именитые специалисты лечили дорогостоящими препаратами лордов и баронесс, медики попроще дневали и ночевали в прозекторских, разделывая чумные трупы.
Первым в списке самых неординарных врачей Средневековья с полной уверенностью можно поставить Джона Брэдмора, придворного хирурга английского короля Генриха IV. Причем золотые руки у него были не только во врачевании — до службы у короля Брэдмор прослыл в Лондоне как искусный фальшивомонетчик, вручную чеканивший фунты в своем подвале. Как сообщает историк Ф. Гец, практикующие хирурги в XIII веке зачастую совмещали медицину с кузнечными ремеслом и сами ковали инструменты себе и на продажу, так что «подработка» Брэдмора не являлась чем-то из ряда вон выходящим.
Примерно в 1403-1412 годах Джон Брэдмор написал трактат «Philomena», являющийся не столько вкладом ученого в развитие науки (но и не без этого), сколько хвастливыми мемуарами о том, каких высокопоставленных персон ему приходилось лечить. Самым интересным из пациентов Брэдмора был король Генрих V, выставленный Шекспиром в одноименной пьесе беспутным транжирой, который со временем превращается в практически идеального монарха.
Генрих V
Когда все попытки местных лекарей вытащить железку с помощью припарок и зелий провалились, было решено послать за Брэдмором, который, оценив масштаб травмы, понял — без особого инструмента здесь не обойтись. Будучи умелым кузнецом, он за вечер выковал вот такой прибор:
Реплика шипцов Брэдмора
Полые щипцы имели тонкие концы, подходящие по ширине к наконечнику стрелы. С другой стороны имелся винтовой механизм, позволявший регулировать плотность захвата. Сперва Брэдмор расширил рану и зафиксировал ее с помощью палочек из бузины, которые были обернуты тканью, смоченной медом в качестве антисептика. После этого в голову Генриха погрузился инструмент — легкими движениями щипцы удалось приблизить к наконечнику, и Брэдмор закрутил их на нем до упора для полной фиксации. Дальше осталось лишь немного расшатать и вытащить чужеродный кусок металла, что умелый хирург и проделал, навсегда вписав себя в историю спасителем наследника английского трона.
Чтобы исключить дальнейшее нагноение раны, Брэдмор обработал ее белым вином, после чего погрузил в рану льняные тампоны, смоченные мазью из меда. На следующий день он убрал часть лишней ткани, чтобы рана смогла затянуться, а еще через три недели удалил оставшиеся тампоны, обработав поврежденный участок лица неким снадобьем под названием Unguentum Fuscum. Его точный рецепт автор предпочел скрыть, но известно, что в снадобье было больше двадцати трав, а также масло и воск. Но главное, что Unguentum Fuscum возымело эффект — Генрих выздоровел, хотя и остался на всю жизнь со шрамом на лице.
Помимо англичан, серьезный вклад в развитие средневековой медицины внесли и немцы. Генрих фон Пфольшпойндт в 1460 году написал трактат «Bundth-Ertznei» («Лечение при помощи наложения повязок»), в котором поделился многолетним опытом работы военно-полевым хирургом — и сделал это настолько мощно, что почти на сотню лет застопорил развитие травматологии в области лечения огнестрельных ранений.
Дело в том, что тогда ружья массово еще не использовались, поэтому мало кто адекватно разбирался в их работе. Фон Пфольшпойндт полагал, что подобно измазанным грязью наконечникам стрел, пуля, попавшая в тело человека, отравляет его «пороховым ядом» — продуктами горения пороха. В связи с этим он предлагал поступать с пулевыми ранениями так же, как и с ранами от стрел — прижигать их каленым железом или кипящим маслом. Что характерно, метод работал и зачастую позволял остановить кровотечение, поэтому в новых научных изысканиях по этому направлению долгое время не было особой нужды.
Земляк фон Пфольшпойндта, хирург Ханс фон Герсдорф, в 1517 году издал один из первых напечатанных типографским способом трактатов о военной медицине «Das Feldbuch der Wundarzney» («Практическое руководство по лечению ран для военного хирурга»). В работе он изложил не только результаты сорокалетней работы полевым врачом, но и продемонстрировал поразительные навыки инженера.
Элеватор для черепа из работы фон Герсдорфа
Фон Герсдорф, как и его коллега Брэдмор, занимался разработками сложных медицинских инструментов и устройств, однако делал их не для нужд королевских особ, а для фронта. В трактате немец представил эскизы более пятидесяти изобретений, большая часть из которых применялась им для выправления поврежденных конечностей и четкой фиксации сломанных костей. Одно из самых хитрых его устройств — штативный элеватор, позволявший поднимать проломленные и вдавленные от ударов части черепа прямо в походной санитарной палатке.
Помимо этого фон Герсдорф был первым, кто применил бычий мочевой пузырь в качестве давящей повязки при ампутации для остановки кровотечения. Он также был ярым сторонником предоперационного применения обширной анестезии, что, впрочем, не удивительно — без опийных отваров раненые бойцы в его механизмах часто просто умирали от болевого шока.
Вклад фон Герсдорфа в травматологию огромен — многие из его изобретений отлично себя показали и в мирное время, к примеру, при лечении искривлений позвоночника или неправильно сросшихся костей. Он впервые показал, что многие переломы можно лечить так, что в дальнейшем человек не будет испытывать дискомфорта от их последствий. К тому же все это можно проделывать прямо на поле боя, если у медперсонала достаточно анестезии или же если у пациентов имеются солидного размера тестикулы, чтобы перетерпеть боль.
И все же, как и фон Пфольшпойндт, фон Герсдорф был продуктом своего времени. Во многих областях военной медицины его представления оставались весьма примитивными — фон Герсдорф также полагал, что огнестрельные ранения несут в себе следы «порохового отравления».
Пробиться сквозь вес немецких авторитетов науке удалось лишь в 1545 году, когда французский хирург и по совместительству армейский цирюльник Амбруаз Паре издал книгу под названием «Способ лечить огнестрельные раны, а также раны, нанесенные стрелами, копьями и др.», в которой в пух и прах разгромил постулаты, выдвинутые фон Пфольшпойндтом и фон Герсдорфом.
Паре доказал, что после выстрела на пуле не остается никаких значительных следов пороха, а значит заливать рану маслом или прижигать бесполезно — по его мнению, это был травматичный и вообще варварский способ лечения. Француз предлагал сперва вытаскивать пулю, а после зашивать место повреждения нитью из овечьих кишок для более ровного срастания краев раны.
Амбруаз Паре использует лигатуру для ампутации. Картина Эрнеста Борда
Разумеется, на такую тонкую работу простой пехотинец не смел и надеяться — для черни прижигания оставались единственным спасением еще несколько сотен лет, а вот знатным особам новые методы были вполне по карману. Паре был придворным хирургом у четырех французских королей, что позволяло ему заниматься не только неспешной практикой, но и академическими изысканиями. Помимо инновационного подхода в перевязке сосудов при ранениях и ампутациях, он придумал методику лечения «заячьей губы» и «волчьей пасти», а также провел первое в мире кесарево сечение живой женщине — до того такие операции проводились только умершим во время родов, чтобы спасти ребенка. Плюс, львиную долю времени Паре посвятил изготовлению эргономичных протезов для ветеранов — пусть и довольно примитивных, но все лучше, чем пиратская «ножка от табурета».
XVIII век и далее: «Летучие госпитали», Пирогов и хлороформ, антисептик Листера
Война — это травматическая эпидемия.
Н. И. Пирогов.
По мере того, как Средневековье передавало эстафетную палочку Новому времени, менялась и логика войн. На смену мелким стычкам феодалов приходили широкомасштабные баталии между империями, соперничавшими друг с другом не только на полях брани, но и в области науки и техники. Пехота меняла копья и мечи на винтовки со штыками, а свист стрел сменился грохотом артиллерийских залпов — естественно, передовые европейские армии нуждались не только в еде, порохе и картечи, но и в грамотном и массовом медицинском обеспечении.
Светлые умы тех времен постепенно двигались в сторону материалистического подхода в лечении раненых, поэтому количество медработников в конце концов стало превышать число капелланов в армейских структурах. Отсюда пошли и изменения в восприятии некоторых процессов массами: к примеру, к концу XVII века никто в здравом уме уже не выдвигал теорий о том, что нарезные ружья точнее стреляют, поскольку сидящий на пуле бес тупо сваливается с нее, когда та, вращаясь, вылетает из ствола.
Доминик Жан Ларрей
Настоящий расцвет военно-полевой медицины Нового времени наступил в XVIII веке, и здесь нельзя обойтись без упоминания хирурга Доминика Жана Ларрея, считающегося «отцом скорой помощи». Во времена Наполеоновских войн он был главным врачом французской армии и настоящим новатором в области лечения раненых. Ларрей полностью переосмыслил логику походных лазаретов, создав «ambulances volantes» — «летучие полевые госпитали», которые представляли собой специально переоборудованные телеги на конной тяге. Подвижные рессоры и матрацы позволяли доставлять раненых бойцов до тыловых медицинских палаток без излишней тряски, при этом, если помощь следовало оказать незамедлительно — в отряде каждого летучего госпиталя было по три хирурга и двенадцать ассистентов, имевших при себе инструменты и медикаменты.
Врачи «летучих полевых госпиталей» были прекрасно подготовлены. На эту должность брали лишь быстро соображающих и морально стойких специалистов, способных в кратчайшие сроки провести с раненым все необходимые для спасения жизни манипуляции — и моральная стойкость зачастую была куда важнее навыков.
В работе «Клиническая хирургия с преимущественным ее применением в сражениях и военных госпиталях в период с 1792 по 1836 год» Ларрей в полной мере передал весь тот ад, что творился во время битв Наполеоновской эпохи. Лазареты собирали раненых, стараясь ненароком не выехать на линию огня вражеской артиллерии, и выдвигались лишь после того, как рассеивался дым после нескольких залпов. Здесь же происходила первая сортировка раненых по степени тяжести: тяжелым (повреждения внутренних органов, оторванные части конечностей) останавливали кровотечения и быстро везли в тыл, средние (переломы конечностей, повреждения мягких тканей) и легкие (касательные) ранения обрабатывались и перевязывались на месте. При этом на поле всегда оставались те, кого вылечить было уже нельзя, поэтому на них даже не тратили время. Исковерканные солдаты с вывернутыми наружу кишками молили или спасти их, или добить — их собирали уже позже в обозы для трупов. После штыковых баталий «летучие госпитали» действовали похожим образом — как ни странно, но больше убитых было именно после лобовых атак, поскольку пушки били неточно, а вот человек колол наверняка.
«Летучий полевой госпиталь» конца XIX века
Масштабы подобных баталий не снились военно-полевым хирургам прошлого даже в кошмарах. Ядра артиллерии, дробившие все на своем пути, не шли ни в какое сравнение с копьями, стрелами и пулями из примитивных ружей — с наступлением эпохи, когда «бог полюбил большие батальоны», пришло и понимание того, что нужно искать новые методы работы с колоссальным количеством раненых.
В 1847 году русский хирург и ученый-анатом Николай Иванович Пирогов отправился на Кавказскую войну, чтобы опробовать там свою новую технику анестезии. Годом ранее американцы Хорос Уэллс и Уильям Мортон уже пытались применить эфир в качестве наркоза при челюстных операциях, однако у них ничего не вышло. Пирогов же, памятуя о неудаче западных коллег, решил действовать «с другой стороны» — он использовал хлороформ как ингаляционное средство, а эфир вводил пациенту ректально.
Первую такую операцию Пирогов провел после осады аула Салты. Раненые солдаты довольно быстро очухались от анестезии, хотя и были в первые часы после пробуждения немного заторможенными — так Пирогов стал первым ученым, успешно прооперировавшим человека с использованием общего наркоза. После таких операций у великого хирурга было больше десяти тысяч, благо Кавказская, а потом Крымская и Русско-Турецкая войны стабильно снабжали Пирогова новыми пациентами.
Помимо наркоза, на все той же Кавказской войне Пирогов первым в мире стал использовать гипс в качестве фиксатора при переломах. Плюс, Пирогов высказал важные идеи и в организационном плане: он был инициатором создания резервного коечного фонда в тыловых лазаретах, уточнил методику сортировки раненых, придуманную Ларреем, а также выступал за привлечение в ряды медработников женщин и пропаганду основ медицинской помощи среди простого населения Российской империи.
Открытие Пирогова в области анестезии не просто продвинуло науку вперед, оно буквально перевернуло представления ученого сообщества о хирургии и ее возможностях. Больше не нужно было резать людей «на живую», уповая на местное обезболивание — при правильных условиях теперь можно было длительное время оперировать пациента, не опасаясь, что тот умрет от шока или сведет хирурга с ума адскими криками.
Николай Иванович Пирогов на фронте
Вторым ключевым прорывом XIX века в медицине стало открытие английского хирурга Джозефа Листера, который начал использовать карболовую кислоту в качестве антисептика для очистки ран. С этого момента в хирургии началась новая эпоха — количество людей, которых удалось спасти с помощью методик Пирогова и Листера, не поддается исчислению.
Не стоит забывать и о вкладе в медицину, который внесла Флоренс Найтингейл, английская сестра милосердия, усердно следившая за соблюдением санитарии в больницах для раненых. Во времена той же Крымской войны она вместе с 38 помощницами прибыла на полуостров и привела местные лазареты в такой порядок, что смертность в них уменьшилась с 42 до 2%.
Врачи были объяты эйфорией в предвкушении грядущих перспектив, однако воодушевление продлилось недолго — панацеей от всех болезней «чистая хирургия» так и не стала, хотя и обеспечила на какое-то время солидное снижение смертности в Европе. Вот только мир не спешил меняться — наступал XX век, который показал, что измениться может лишь война. Причем в худшую сторону.
Следует уточнить, что с точки зрения подхода к лечению раненых, со времен Пирогова и Листера в прошлом веке произошло не так много коренных перемен.
Великие ученые задали своеобразный вектор, в котором военно-полевая хирургия продолжает двигаться и по сей день, расширяя и углубляя методику работы. Улучшается техника, растет качество материалов и количество препаратов, однако в остальном чаще всего логика все та же — правильно оцени, правильно разрежь, правильно извлеки, правильно сшей, правильно забинтуй и пропиши правильные таблетки.
Однако чем прошлый век отличился, так это тем, что добавил к колото-резаным и огнестрельным ранениям целый сонм новых — минно-взрывные травмы, токсические и бактериологические отравления, термические ожоги и даже лучевую болезнь. Кроме того, Первая Мировая война во многом изменила масштаб и логику боевых действий, в разы усложнив и ужесточив их в сравнении с той же Крымской войной. Лучше всего об этом высказался философ и писатель Эрнст Юнгер, в юные годы грезивший армейскими подвигами, но обжегшийся о суровую реальность фронта Первой мировой:
Это был первый немецкий солдат, на котором я видел стальную каску, и он тотчас показался мне жителем некоего нового, таинственного и сурового мира. Сидя рядом с ним в кювете, я жадно расспрашивал его о житье-бытье на позиции и услышал монотонный рассказ о длящемся целыми днями сидении в воронках без всякой связи и подходных путей, о беспрерывных атаках, о полях, усеянных трупами, о жажде, доводящей до безумия, о повальной смерти среди раненых и о многом другом. Обрамленное кантом стальной каски, его неподвижное лицо и монотонный, сопровождаемый шумом фронта голос производили на нас жуткое впечатление. За какой-то короткий срок в чертах этого вестника, который должен был сопровождать нас во властилище огня, запечатлелось клеймо, отличавшее его от нас чем-то, чего нельзя было выразить словами.
Классическая военно-полевая медицина в результате вынуждена была подстраиваться под новые и довольно мрачные реалии. Она обросла новыми направлениями, по каждому из которых требуется отдельный, подробный рассказ. Задевать мимоходом столь важную часть самого кровавого века в истории человечества совершенно нельзя, поэтому мы расскажем вам о ней подробнее в другой раз.